КРИЗИС

Готовясь к серьезному по­единку, я обычно заготавливаю несколько оборонительных схем. И чаще всего с начала матча применяю, с моей точ­ки зрения, самую прочную. Так и на этот раз; больше ме­сяца советские старались най­ти к ней ключи, опровергнуть схему. Наконец, на пятой не­деле им это удалось. Карпов получил перевес по дебюту, и партия была отложена в тяже­лой позиции у черных.

На следующий день я дол­жен был доигрывать две партии. Так хотелось выиграть чуть лучшую позицию из про­шлой партии! Однако выигры­ша не было. Пора идти к судье предлагать ничью, но были трудности со временем на ча­сах. Можно повторять ходы на доске, но к такой игре я не привык. В цейтноте я ушел от повторения позиции, зевнул несложный тактический удар и проиграл. Другую партию я проиграл тоже. Счет стал 3:1 в пользу Карпова.

Окрыленный успехом, Кар­пов решил, что ему пора закан­чивать матч. Правда, следую­щую партию он играл черны­ми, зато после совещания с психологом ввел в бой новый вид оружия. В то время, как я обдумывал ход, он начал качать свое кресло. Я отсел от стола, начал в позе Спасского изучать позицию по демонстрационной доске. Подошел Шмид, спро­сил, в чем дело. Я объяснил. Он пошел разговаривать с чемпио­ном. Тот ответил: «Ему меша­ет, что я качаюсь, а мне меша­ют его очки». Без стыда и сове­сти; давая понять, что его по­ведение хорошо продумано. Кстати, согласно утверждению основателя советского государ­ства Владимира Ленина, со­весть — понятие классовое. Прав старик — природа обде­лила пролетария из Златоуста совестью. Прошло минут пят­надцать, пока Карпова угово­рили вести себя прилично. Но, пожалуй, повлияло не красно­речие главного судьи, а факт, что позиция приобрела совсем ничейный характер, и даже от­кровенно хамское поведение не помогло бы ее выиграть. К это­му виду оружия Карпов впос­ледствии прибегал неоднократ­но — как шкодливый школьник он начинал качаться, когда на него не обращали внимания судьи.

Насчет очков. Я носил их с самого начала матча: еще тог­да, когда Зухарь, как секретная «катюша», находился в резерве главного командования. Цель очков была лишить Карпова удовольствия смотреть мне в лицо — в зеркальных очках от­ражалась его собственная физиономиия. Но, кажется, они всерьез мешали Зухарю.

Очевидна была связь Карпо­ва с Зухарем во время игры. Новинка советской практичес­кой психологии была подготов­лена уже к матчу Карпова с Фишером. Внушает ему Зухарь накануне игры, что он, скажем, играет, как Фишер и Алехин вместе взятые, поддерживает по ходу игры ~ и Карпов играет как зверь! Кентавр с головой Зухаря и задницей Карпова непобе­дим! Попутно он и мне старал­ся мешать. Я, вообще-то, не верю, что человека можно зас­тавить действовать против себя — если этот человек сам себя контролирует. Но в практичес­ких шахматах на высшем уров­не иногда возникает ситуация, когда игрок не в силах себя кон­тролировать, например, в цейт­ноте. Здесь человек, подобный Зухарю, парапсихолог, способен творить чудеса. И творил...

Странно — единственный человек в зале, который мне мешал; казалось, не должно было быть никаких проблем, чтобы отсадить его. Но Батуринский излил реки красноре­чия, чтобы отстоять его, Зухаря, право сидеть в зале, где тот хочет. И отстоял. И вся совет­ская ватага на протяжении пяти часов игры физически прикры­вало «маститого ученого»...

В жюри моему представи­телю уже нечего было делать: ни одно мое предложение не принималось, ни один протест не был удовлетворен. А совет­ским жюри уже было не нужно. Любое их предложение бе­зоговорочно принималось организатором. Мешает совет­ским бинокль фрау Лееверик? Без предупреждения вывеши­вается объявление: «Бинокли в зрительном зале запрещены». Понадобилось советским кон­тролировать зрителей в зале? Отныне, как на советской гра­нице, каждый при покупке входного билета показывает паспорт. Карпов не может иг­рать сегодня? Пожалуйста, мы выведем из строя трансформа­тор. Никто не виноват! Стихия.

Последняя попытка при­влечь внимание мировой прес­сы, оказать давление извне на продажное жюри, на оголтелое поведение советских была пред­принята фрау Лееверик нака­нуне 17-й партии. Подготовить это заявление на английском языке ей помог Кин, но скрыл свое соавторство. Вот выдерж­ки из выступления шефа моей делегации: «...Батуринский на­стаивает на том, чтобы рассмат­ривать нашу делегацию не бо­лее, чем международную банду поставленных вне закона лю­дей, или пиратов, что вполне соответствует советскому обра­зу мышления, мышления кан­далов и наручников, игнорирую­щего любые права и законы, не совпадающие с их собственны­ми представлениями о реально­сти. Мы недавно отмечали 10-ю годовщину вторжения в Пра­гу советских штурмовиков в ав­густе 1968-го года... Надеюсь, что я выступаю не за 10 лет до советского вторжения в Швей­царию... Меня обвинили в ве­дении холодной войны против советских. Я, однако, настаи­ваю, что именно советская де­легация в заранее рассчитанной продуманной манере начала холодную войну здесь с вопро­са о праве Корчного на флаг. Не я же, а Батуринский в по­рыве бешенства... угрожал не появиться на открытии, если Корчному будет предоставлен флаг. Батуринский заявляет, что я ненавижу Советский Союз. Действительно, 10 лет, проведенные мной в советском концлагере, не способствовали тому, чтобы Советский Союз стал моей любимой страной. Признаюсь, я не пою советский гимн в своей ванной... Но у меня не было других желаний, кроме одного — чтобы участни­кам были предоставлены рав­ные условия, чтобы матч ре­шался за шахматной доской, а не при помощи желчных вы­падов в прессе или сомнитель­ных маневров в зрительном зале... Защищая изо всех сил Зухаря, советские показывают, что это важное лицо, человек, который способен влиять на игру. Советские признаются таким образом в своих попыт­ках повлиять на результат мат­ча из другой сферы — вне шах­матной доски...»

Прошло всего несколько дней, и Кин, соавтор этого за­явления, послал в Австрию ру­ководителю второй европей­ской зоны Доразилу, якобы от имени Голомбека, телеграмму такого содержания: «Убеди­тельно прошу связаться со швейцарской федерацией с целью удалить Петру Лееверик с поста главы делегации Кор­чного. Чемпионат мира в опас­ности из-за ее сомнительных действий и возбуждающих по­литических заявлений». Про­тив устранения фрау Лееверик с поста руководителя делега­ции решительно высказался профессор Эйве.

Проблема Зухаря не давала мне покоя. Если моя группа не может мне помочь — попробую помочь себе сам. Я никому не сообщил о своем намерении, только фрау Лееверик в общих чертах. Перед началом 17-й партии я подозвал Кампомане­са и потребовал отсадить Зухаря от сцены. «Иначе, — ска­зал я, засучивая рукава, - я сам с ним разберусь!» Этого Кам­поманес не ожидал. Он подо­шел к советским, стал с ними шептаться. Мое время шло, я не садился за столик - они не торопились. Наконец - про­шло 10 минут — Кампоманес подошел ко мне и отрапорто­вал: первые шесть рядов осво­бодили от зрителей, Зухарь посажен в 7-й ряд. Я сломил Кампоманеса. Но он мне это­го не забыл, не простил...

Можно ли играть после сильной нервной встряски и потери 10-ти минут на часах? Оказалось, что трудно.... Кар­пов был переигран вчистую, он потерял пешку без всякой кон­тригры. А дальше — дальше я допустил несколько грубых ошибок, выпустил очевидный выигрыш, а потом в цейтноте в ничейной позиции зевнул по-глупому мат.

Счет 4:1 в пользу Карпова. А главное, после всех этих ис­торий, в состоянии полной бесправности, мог ли я еще тянуть этот матч в таком настроении?! Я взял последние два тайм-аута и покинул Багио, в сопровож­дении Петры и Браны Црнцевича — он не покидал меня в самые тяжелые времена в Бел­граде, и здесь тоже. Отдохнуть в Маниле, дать пресс-конфе­ренцию... Буду ли я еще играть? Не знаю, посмотрим...

Уезжая, я оставил Кину до­веренность в письменном виде представлять меня в жюри. Речь шла только об этом, но Кин сделал далеко идущие выводы — он назвал себя отныне главой делегации. Одним из первых его шагов на этом посту была по­сылка букета цветов госпоже Кампоманес. Потрясающе! Гос­подин Кампоманес как тигр бо­рется за права советских в Багио, а Кин посылкой цветов объявляет о своей с ним соли­дарности! Этим шагом Кин по­ложил начало большой дружбе, которая продолжалась как во время матча, так и впоследствии. Телеграмма Доразилу и цветы Кампоманесу - вот так началась подрывная деятельность Кина!

В то время, как я отдыхал в Маниле, мои люди в Багио не сидели без дела. Они дали понять советским, что если не бу­дет достигнут компромисс — матч окончен. Накануне моей пресс-конференции в Маниле они позвонили и сказали, что достигнуто соглашение. «Толь­ко не надо пресс-конферен­ции», — сказал Кин. Какая чушь! В филиппинской столице ничего не знали о грязной игре, которую вели советские — Кампоманес не пропускал такую информацию.

Незадолго до моего отъезда в Манилу Кампоманес по не­домыслию посетил известного на Филиппинах психолога, иезуита отца Булатао, поинте­ресовался, что он думает об умственных помехах. Тот, не­знакомый с фактами, все же высказался, что психологичес­кое влияние из зала возможно и помешать ему трудно. Навес­тил отца Булатао и я, накануне пресс-конференции. Он выска­зал мне то же самое и добавил, что единственная возможность помешать этому влиянию — ус­тановить на сцене стекло, ко­торое помешало бы участникам видеть зрительный зал.

В день пресс-конференции заседание жюри с целью вы­работать компромисс было отложено. Им интересно было узнать — как далеко я пойду в своих жалобах и требованиях. На встрече с журналистами я рассказал о сложившейся си­туации — о полной безнаказан­ности советских, об их сгово­ре с Кампоманесом. Особо ос­тановился на проблеме Зухаря. Рассказал о посещении отца Булатао, о его предложении. Потребовал установить такое стекло на сцене. Потом я дол­го разговаривал по телефону с Кином, обсуждал возможные варианты соглашения с Кам­поманесом и советскими. А на следующий день прибывшие в Манилу Стин и Мурей расска­зали, что компромисс — в пись­менном виде — уже заключен.

Вот его главные пункты: «Г-н Кин уведомил, что Корч­ной отказался от своего требования... установить зеркальный экран между участниками и зри­телями. Г-н Батуринский уведо­мил, что Карпов... согласился с тем, что доктор медицинских наук, профессор Зухарь будет, начиная с 18-й партии и до окончания матча, находиться в секторе, отведенном для офици­альных членов советской деле­гации. Г-н Кин уведомил, что Корчной... не будет пользовать­ся очками с зеркальными стек­лами, которые создают помехи зрению Карпова». Оказывается, я был нужен Карпову! Ему ос­тавалось выиграть две партии; ему хотелось показать миру, что он и сам, один способен играть и выигрывать! Совсем нетруд­но: у него подавляющий счет в матче, подавляющий психоло­гический перевес, обеспечен­ный гегемонией советских в Багио; в настоящий момент он, тренированный на 24 партии, превосходит меня и физически. Наконец, и в чисто шахматном отношении у него огромный перевес: я опустошен, мои под­готовленные заранее оборони­тельные и наступательные схе­мы дали трещины — мне нечего играть ни тем, ни другим цве­том. Я готовлю что-то на ходу, между партиями — что-то, чего я не играл никогда в жизни...

Казалось, я обречен — еще неделя, и матч бесславно окон­чен. Но на помощь мне при­шли люди, которые после пресс-конференции узнали о моем бесправном положении, пришли добровольцы. И что- то изменилось...