Покладистый характер.

В детстве воровка-цыганка стащила у них гуся. Гусь был откормленный, аппетитный. Розово-коричневая, поджа­ристая корочка лоснилась прозрачными каплями жира. По бокам у краев огромного блюда лежали печеные яблока, кожица их слегка сморщилась, лопнула, в местах разрыва запекся сладкий сок. Володя тайком уже попробовал малю­сенький кусочек и с нетерпением ждал торжественного мо­мента, когда отец отрежет ему целую лапку. Он уже пошел за отцом, но, когда вернулся в столовую, на блюде лежали всего лишь два самых плохих, помятых яблока, а на скатер­ти и на полу растеклись отвратительные пятна жира.

Володя утверждает, что именно этот трагический случаи подорвал в нем веру во все хорошее, приучил скептически относиться к любому, пусть самому радужному явлению жизни.

Летом сорок восьмого года мне позвонил Вячеслав Рагозин

—    Саша, помнится, ты говорил, что хочешь поработать с тренером, — послышалось в телефонной трубке. — Я мо­гу предложить тебе блестящую кандидатуру.

—    Кого?

—    Володю.

—    Это очень интересно!

—    Парень он хороший, ну, а шахматист, ты сам зна­ешь, какой он шахматист! Кладовая идей. Думаю, вы с ним сработаетесь. У него, правда, свой, особый подход к жиз­ненным явлениям, но характер у него покладистый.

Я поблагодарил за предложение, которое, признаться, и самому раньше приходило в голову. Я знал Володю еще тогда, когда он поражал неожиданными идеями учителей в шахматных кружках дворцов пионеров, позже играл с ним в чемпионатах Москвы Во время войны Володя работал на одном из московских заводов; мы встречались с ним редко Иногда я видел его на улице — он шел нахохлившись, за­ношенный шерстяной шарф туго стягивал воротник его изрядно промасленной спецовки. Своим видом он напоми­нал мне птицу, по какой-то причуде надевшую очки в про­стой проволочной оправе

В последующие мирные годы Володя добился незауряд­ных успехов в турнирах, хотя долго не мог преодолеть гроссмейстерский рубеж. Давно уже теоретики всего мира изучали многочисленные изобретения Володи, его анализа­ми пользовались и Алехин и Ботвинник, разбору оригиналь­ных вариантов, придуманных Володей, были посвящены статьи во всех журналах мира, но сам он как-то не мог со­четать выдумку с практической целесообразностью. И вот мы вместе с Володей в подмосковном санатории. Мне нужно было готовиться к ответственному турниру пре­тендентов, должному отобрать кандидата на матч с чемпио­ном мира. Володя от всего сердца помогал мне. Это было плодотворное содружество: стили нашей игры, наше отно­шение к шахматам были различны, но оказалось, что мы удивительно дополняем друг друга. Неудержимая фантазия моего тренера зачастую укрощалась моим более прозаиче­ским пониманием шахмат, в то же время моя игра заметно насыщалась оригинальными, свежими идеями неистощимо­го па выдумки помощника Как полезна была эта трениров­ка. показывает хотя бы победа в ближайшем чемпионате страны, где мы с Давидом Бронштейном разделили первые места. Но вернусь к Володе. Долгие часы разбирали мы с тренером партии, капали и му­ровали теоретические варианты, проверяли новые ходы и целые системы развития. В часы отдыха начинались сраже­ния на бильярде, в теннис и, конечно, блиц матчи в шахма­ты Володя был силен в партиях, где па обдумывание ходов даются считанные секунды, и, хотя имел только звание мастера, частенько побеждал своего подопечного. Самую большую радость доставляли ему зрители — отдыхающие, с удивлением взиравшие на то, как мастер поколачивает гроссмейстера, которому в ближайшие месяцы предстоит битва за шахматную корону.

Володя рьяно отстаивал правоту своих идей, его трудно было в чем-то переубедить, когда он даже был не прав, и, все же в шахматах решить спор с ним было возможно. За­то, например, в настольном теннисе или бильярде он считал себя непревзойденным знатоком. Какая поднималась буря, если вдруг я выражал сомнение в его бильярдном мастерстве!

Однажды, после жаркого спора, я в горячке заявил Во­лоде, что выиграю у него на бильярде, если даже дам ему два шара вперед. Что с ним творилось!

—  Ты... два шара! — задыхался от возмущения Воло­дя, размахивая перед самым моим носом бильярдным кием. — Да я. Я тебе покажу!.. Давай!

—              На что играем? — в запальчивости спросил я.

—              На что хочешь! Но только на равных: мне не нужна твоя фора. Если я проиграю — прыгну вниз. — Володя подошел к окну н картинно показал рукой куда-то в пространство.

Бильярдная была на третьем этаже, пари становилось серьезным. Я был тоже «на взводе» и поспешно расставил на зеленом сукне пирамидку костяных шаров. В горячке мои тренер даже не потребовал от меня никаких обяза­тельств на случай, если проиграю я: пари было односторон­ним.

Состязание началось. На ходе его отразилось не столь мое мастерство игры, сколько близорукость моего против­ника. Вскоре моя полка стала наполняться шарами, в то время как кладовая трофеев Володи пустовала. Положение становилось критическим. Проходя мимо окна, Володя тай­ком измерял расстояние до земли. У меня не было ни ма­лейшего сомнения в том, что он выполнит свое обещание. И я схитрил, «вспомнив», что мне срочно надо принимать процедуру.

Вечерами мы много гуляли вдвоем, рассуждали и спо­рили о шахматах, литературе, искусстве. Оказалось, что Во­лодя много читал, но мне нелегко было привыкнуть к его своеобразным оценкам и неожиданным выводам. Конечно, в его словах и мнениях «наоборот» было много игры, нарочито­го желания прослыть оригиналом. Он хотел оставаться своеобразным даже в простейших вопросах, например в оценке погоды. Когда на улице шел проливной дождь, он мог с серьезным видом утверждать, что погода отличная, и, наоборот, жаловался на теплое осеннее солнышко. Пора­жал внезапными, парадоксальными предложениями:

— Знаешь что, давай улетим куда-нибудь на другую планету. Здесь уже неинтересно!

Летом в павильоне одного из столичных парков прохо­дило первенство Москвы по молниеносной игре. Мы с Володей специально приехали из санатория. Шахматисты с любопытством разглядывали наш дуэт. Это был только что заключенный творческий «брак», под которым обычно под­разумевается пылкая «любовь». Эта «любовь» вскоре про­явилась на глазах шахматистов самым неожиданным об­разом

Редакция «Вечерней Москвы» установила приз победи­телю турнира. Чемпион награждался велосипедом. Не скрою, нам очень хотелось завоевать этот трофей: идя на турнир, мы с Володей уже прикидывали, как будем носиться по дорогам Подмосковья, сколько радости и физической закал­ки даст нам новенький, «с иголочки» велосипед.

Мечта наша близилась к осуществлению: после четыр­надцати туров у меня было очков больше, чем у других. Володя искренне радовался моему успеху и в перерывах незаметно подбадривал меня- «Давай держись! Еще пять последних партий — и триумф!»

В пятнадцатом туре я встречался с Володей. Мой тре­нер неудачно выступал в турнире и не имел никаких шан­сов не только на велосипед, но даже на то, чтобы выбрать­ся из второй десятки участников. Тем более восхитил зрите­лей его дьявольский наскок на мою позицию. Что творили в его руках белые фигуры! В суматохе борьбы я урвал секунду времени, чтобы взглянуть на своего друга Глаза его горели, на щеках появился лихорадочный румянец. Его мозг был так напряжен, будто шло дело о жизни н смерти. Наступление его фигур было неистовым. Что я мог поделать против неудержимой атаки Володи? Скоро судьи вписали совершенно ненужную единицу в графу моего друга и пер­вый горький нуль в графу моих результатов.

Нужно ли говорить, что из парка культуры мы возвра­щались пешком, а на велосипеде уехал Василий Смыслов. Молча шагали мы с моим насупившимся другом по аллеям парка, как вдруг он прервал молчание и сказал не то изви­няющимся, не то осуждающим тоном

—   Не хотел я у тебя выигрывать... Понимаешь, не хотел!

Это означало: рука Володи сама автоматически нанесла удар, отнявший у нас желанный велосипед.

За годы совместной работы мне приходилось играть во многих самых ответственных состязаниях. Володя помогал мне как при подготовке к турнирам, так н в перерывах между партиями.

—   Что я к тебе, нанялся, что ли? — ворчал он поздно вечером после тура, когда я просил его посмотреть отло­женную позицию, доигрывать которую предстояло на следу­ющий день.

Рано утром Володя появлялся в моем номере гостиницы хмурый и насупившийся и показывал варианты, нахождение которых требовало многих часов работы.

Часто в турнирной партии на доске создавалась острей­шая позиция, оценить которую не мог ни я, ни мой противник. Как два военных летчика, мы неслись на­встречу друг другу, не зная, кому из двух достанется победа, а кто, уничтоженный н разбитый, покатится вниз, в пропасть.

Судорожно сцепив пальцы рук, нервно бегал я в таких случаях по сцене, изредка бросая взгляд на ложу, куда на турнирах обычно собираются гроссмейстеры и их тренеры Володя старался казаться спокойным н невозмутимым, иног­да он даже посмеивался. Но от меня-то уж не могло усколь­знуть, что он всерьез нервничает, переживает судьбу мое­го сражения! Когда я терпел поражение, он сопровождал меня подавленный и молчаливый, в случае победы не упус­кал возможности поругать за чрезмерный риск или неудач­ный ход.

Самое большое разногласие в нашу, в общем-то мирную жизнь, вносила трубка, которую беспрерывно курил Воло­дя. Это был страшный сосуд: в затылок черной головы Ме­фистофеля утрамбовывались хлопья вонючего табака, затем чубук вставлялся меж зубов, зажигалась спичка, и к потол­ку неслись нескончаемые струи сизого дыма. Мефистофель злорадно издевался над человечеством, которое он излов­чился так искусно травить, его острая бородка клинышком подрагивала от еле сдерживаемого смеха.

Зимой перед началом турнира мы поехали в Звениго­род. Это одно из самых чудесных мест под Москвой: густой сосновый лес, сверкающие на солнце смежные долины, жи­вописные горы...

Однако у моего друга красота подмосковной природы вызывала скептическую усмешку.

—   Тоже мне горы! — говорил с брезгливой миной Во­лодя. — Вот на Кавказе — это горы!

—   Подумаешь, долина, — выражал он недовольство в следующий раз. — Вот у подножия Эльбруса — это до­лины!

Я поинтересовался, когда это он успел побывать на Кавказе? В ответ Володя гордо сообщил, что его брат — мастер альпинизма и не раз брал его с собой в альпинист­ский горный лагерь.

Все мои попытки вытащить своего тренера на воздух оказались тщетными. Позавтракав, Володя ложился на кро­вать, скрутив в какой-то невероятный узел свои длинные, худые ноги. В зубы вставлялся чубук с Мефистофелем, на нужной странице открывался громадный том пьес Бернарда Шоу. В такой позе от завтрака до обеда и затем с обеда до ужина отдыхал мой напарник, беспрерывно пуская к по­толку струи дыма.

В комнате становилось дымно — дышать нечем, и я кричал своему соседу:

—    Как тебе ни стыдно, тут не продохнешь!

Володя невозмутимо отговаривался, не выпуская из рук том Бернарда Шоу:

—    Этот дым безвреден.

—   В санаторных правилах написано: в комнате нельзя курить, — пытался я прекратить чудовищное дымоизвержеиие.

—   А за это уж я сам буду отвечать, — слышался все тот же спокойный голос, трудно разбираемый из-за мефисто­фельского чубука. — У меня своя отдельная путевка, я мо­гу делать, что хочу. И запомни: я тебе не слуга!

—    Ты хоть бы пошел подышать свежим воздухом!

—    Зачем? — спрашивал хозяин Мефистофеля.

—   Красота-то какая: снежок, горы, — соблазнял я тре­нера

—    Тоже мне горы! Вот на Кавказе — вот это горы'

И я понимал: круг замкнулся.

—  Вот помяни мое слово — испортишь сердце! Столь­ко курить'

Но у Володи и на это находились возражения:

—  Вот ты не куришь, а врачи говорят: у тебя сердце хуже, чем у меня.

Ничего не оставалось делать, как надеть шубу и в одиночку отправиться гулять по запорошенному снегом лесу

Как-то я пришел с лыжной прогулки раскрасневшийся, в бодром настроении

—  Опять лежишь! — сказал я. — Шел бы кататься, такие великолепные горки.

—  Горки! — презрительно протянул Володя. — Ты и кататься-то не умеешь!

Это задело меня за живое.

—    Я не умею?! Ты умеешь!.. На кровати!

Неожиданно эти слова заставили моего друга подпрыг­нуть Отшвырнув чубук с Мефистофелем. Володя спустил на пол худые ноги в носках н несколько секунд злобно рас­сматривал меня из-под сверкающих стекол очков.

—  Я? — задохнувшись, выговорил он, наконец, охрипнув от курева. — Да ты знаешь, с каких гор я катался! С Эль­бруса съезжал. А здешние горки для детского сада!

Я стал заступаться за горки Звенигорода, и тогда Во­лодя еще яростнее напал на них. В конец распалившись, он полез под кровать, вынул мягкие комнатные туфли и с явной угрозой пошагал ко мне.

—   Я тебе сейчас покажу! — приговаривал мой тренер, надевая на ходу туфли, пиджак, шляпу, шарф. — Ты уви­дишь, как нужно кататься на лыжах.

Минут через пять я стоял у подножия самой трудной горы Звенигорода. Я задрал голову, стараясь на фоне чи­стого голубого неба разглядеть фантастическую фигуру сво­его друга. На голове его была фетровая шляпа, ветер раз­дувал полы широкого пиджака и обшлага изрядно помятых от лежания на кровати брюк. Видимо, для того, чтобы окон­чательно оскорбить и унизить звенигородский ландшафт, Володя не дал себе труда надеть лыжные ботинки и кое-как прицепил лыжи к обыкновенным комнатным туфлям. Стекла его очков блестели на полуденном солнце, черный Мефистофель яростно рвался вперед, радуясь, что ему уда­лось обречь на гибель еще одну грешную душу.

Я пытался предупредить несчастье, как мог, отговаривал неразумного. Но разве есть такая сила на земле, которая может изменить решение Володи? Легче заставить солнце свернуть с привычной орбиты. Высматривал близорукими глазами лыжню и приноравливаясь к обстановке, мои друг стоял, попыхивая трубкой, на самом верху горы и приго­варивал

—   Я тебе сейчас покажу. Ты узнаешь, как нужно ка­таться на лыжах.

В небе ни облачка Огромные, запорошенные снегом сосны хранили величавый покой. А я с волнением ждал дальнейших действий моего отважного тренера. Меня тер­зали противоречивые мысли. Предупредить несчастье — вот было мое первое побуждение. Остановить его скорее, ведь разобьется, сломает руку... Но уже в следующий мо­мент меня охватило сомнение: а вдруг я стану свидетелем Володиного триумфа? Разве не он рассказывал мне о своих лыжных подвигах на Эльбрусе? Волнуясь, я ждал и не знал, что уготовят мне ближайшие мгновения’ придется ли бежать па помощь или аплодировать настоящему спортивно­му чуду?

Наконец бравый снежный рыцарь сорвался с вершины горы и без единого возгласа с космической быстротой по­мчался вниз. Стекла его очков отбрасывали в стороны игри­вых зайчиков, борода Мефистофеля со свистом разрезала воздух, вверх к небесам уплывали тоненькие струйки та­бачного дыма — он не выпускал трубку изо рта. Еще мгновение и . произошло то, что должно было произойти. Полчаса потом мы отыскивали в снегу шляпу, очки, еще дымящегося Мефистофеля. К счастью, в поисках смог при­нять участие и сам чудом сохранившийся герои происше­ствия.

—   У меня соскочили очки, поэтому я и упал, — объяс­нял причину своей неудачи. Володя, не замечал из-за близорукости усмешки на моем лице, но, конечно, догадываясь о моем торжестве по сдержанному хихиканью.

Радуясь от души, что мой друг остался невредим, я все же не удержался и заметил, что упавшие очки не могли явиться причиной катастрофы. Ведь их мы нашли впереди, метрах в пяти дальше того места, где в снегу образовалась гигантская яма, словно от падения крупного метеорита. Но Володя никак не соглашался с такими доводами. Недоволь­ный итогами отважной экспедиции, он хотел было повто­рить полет, но этому помешала разломавшаяся на куски лыжа.

Вскоре бравый лыжник вновь утвердился на кровати с томом Бернарда Шоу и энергично сопящей трубкой, испус­кавшей бесконечные клубы дыма.

С тех пор прошло почти двадцать лет. Мы больше не занимаемся с Володей, но я с благодарностью вспоминаю те дни, давшие серьезный толчок моему совершенствованию. Сколько новых, неизвестных ходов в изученных позициях было сделано только благодаря «неверию в очевидное», к которому меня приучил Володя; сколько оригинальных ком­бинаций в сыгранных мною за этот срок партиях носят печать неукротимой фантазии моего тренера!

Я льщу себя надеждой, что наши совместные занятия помогли также и Володе. Шахматный талант его сейчас расцвел, он получил звание международного гроссмейстера, радует мир оригинальными, содержательными партиями. И главное: он не перестает изобретать новые остроумные системы развития в самых изученных шахматных началах, придумывать такие ходы, какие и в голову не приходят простому смертному!

И в новинках Володи сказываются своеобразие его мыс­ли, желание идти наперекор общепризнанным законам и правилам. Известно, например, что ладья намного сильнее слона, а вот в одной из новинок Володи она «просто так», казалось бы, без всякой компенсации отдается за слона. Лишь через несколько ходов выявляется вся выгода этой жертвы.

Володя давно забросил Мефистофеля, и здоровье его, на радость шахматному миру, улучшилось. Мы по-прежнему с ним спорим, постороннему наблюдателю может даже пока­заться, что мы ссоримся. Но потом как-то сразу, оба вме­сте, взглянем в глаза друг другу, улыбнемся и радостно воскликнем:

— А помнишь?!