глава 3

В поиске.

Вахтангу предстояло начинать жить сызнова. Прежние жизненные мерки не годились, для его теперешнего существования нужны были иные критерии. Вахтанг не просто много пережил. Долгие дни плена, которые должны были, казалось, воспитать в нем известный практицизм, должны были заставить если не ценить, то хотя бы признавать бесспорное значение материальной стороны жизни, укрепили в нем гордое презрение ко всему тому, что не служило высоким духовным целям. Дон-Кихот от рождения, по душевному призванию, он стал Дон- Кихотом по убеждениям. Те свойства души, которые так тянули к нему товарищей в школе, в университете, прошли самую страшную проверку, какую только могла уготовить судьба, и не только сохранили свою глубокую силу и красоту, но и властно требовали от Вахтанга применения в каком-то важном для него и для окружающих деле. Вахтанг в своих мечтах не знал, чем он будет заниматься по возвращении в Тбилиси, но твердо решил посвятить жизнь делу важному и непременно благородному. Его духовная сила настолько выделяла Вахтанга среди остальных пленных, что, когда настал долгожданный час соединения со своими, командование освободившей их части без колебаний назначило! его комендантом небольшого городка. Это был справедливый, строгий и, конечно, гуманный комендант. Настолько гуманный, что, когда советские части оставляли этот городок, бывший бургомистр, в доме которого жил Вахтанг, подарил ему кольцо с небольшим бриллиантом. Вахтанг долго отказывался от подарка, но потом вспомнил, что сестренке уже шестнадцать, и согласился.

Вот какая история произошла с этим кольцом. Месяца через два, когда радость, связанная с возвращением обоих братьев (Шота вернулся из армии на месяц раньше), улеглась, Вахтанг улучил удобный момент и завел с Циалой разговор. Как-то странно поглядев на сестру, он сказал:

—    А знаешь, Кукли, какой я тебе вез подарок?

У Циалы заблестели глаза, но, зная брата, она

молча ждала, что же будет дальше. А Вахтанг между тем, то и дело поглядывая виновато на сестру, продолжал:

—   Замечательный подарок — кольцо с бриллиантом! С настоящим бриллиантом.

—    Так где же оно? — не утерпела Циала.

—    Подожди, сестренка, не спеши. Оно было* у меня, я зашил его в ватник. Но ты знаешь, как медленно мы ехали? Так вот, к нам в вагон сел человек, который потерял свои продовольственные карточки. Он опух от голода, и когда мы ели, он смотрел на нас... Знаешь, как смотрел? Не знаешь. И хорошо, что не знаешь. Словом, на одной станции я вышел, выменял на это кольцо буханку хлеба и отдал этому человеку... Ну что, Кукли, сердишься ты на брата за то, что он отдал твой подарок?

Как вы помните, Вахтанг ушел в армию с пятого курса физико-математического факультета университета. Он вновь поступил на пятый курс, но учение стояло ему теперь поперек горла. Не то чтобы Вахтанг все перезабыл, хотя после такого перерыва многое действительно приходилось изучать заново. Нет, главное было в другом — Вахтангу после всего пережит о- го не терпелось заняться каким-то стоящим делом, не терпелось помогать семье. Он просто не мог снова представить себя в роли студента, человека, который только еще готовит себя к серьезной работе.

Было ему, полысевшему и с наметившимися морщинами в углах рта, еще и неловко рядом с молодыми студентами и студентками, которые, как ему казалось, относились к нему с подчеркнутой, нарочитой вежливостью, за которой угадывалась настороженность: как- никак он из пленных. На самом деле этого, скорее всего, за редким исключением, не было, но что поделать — Вахтанг вернулся в мирную жизнь человеком мнительным, болезненно самолюбивым, непримиримым во всем, что, так или иначе, касалось его человеческого достоинства.

Многие его прежние однокашники не только закончили университет, но и начали уже заниматься педагогической и научной работой, многие вернулись с войны старшими офицерами, с орденами и медалями. А он... Короче говоря, положение студента ему опостылело. Работать, делать что-то полезное, необходимое — вот к чему рвался он, а заниматься самосовершенствованием, есть хлеб отца, которому он сам уже обязан был помогать, — это казалось Вахтангу постыдным.

Вахтанга не могло утешить даже то, что друзья, которые, как и семья, уже не чаяли увидеть его, вcтретили своего любимца с бурной радостью. Все, понимая, они не расспрашивали его о черной поре его жизни и узнавали о ней, только когда сам Вахтанг начинал рассказывать о прошлом. Но случалось это лишь в беседах с самыми близкими друзьями.

Перед тем как уехать в военное училище, Вахтанг встретился ночью с друзьями-студентами в парке Кирова, где они обычно собирались. На последнюю встречу пришли Лео Кавтарадзе, Илья Андроникашвили, Шота Абзианидзе, Ираклий Хабурзания, Ираклий Табукашвили. Друзья осушили несколько бутылок вина, распрощались, расцеловались, а в одну из пустых бутылок вложили записку: «Клянемся, что после войны те, кто уцелеет, соберутся здесь и выкопают бутылку. А если останется один, то выкопает бутылку один». И зарыли ее под большим деревом.

Случилось так, что с войны вернулись все. И вот в один воистину прекрасный день они встретились на той же скамейке, рассказывали о себе, пили доброе грузинское вино, но ту, зарытую, бутылку найти так и не смогли. Вахтанг огорчился, сказал: «Эх, была бы полная — нашли бы!..»

Возобновил Вахтанг связи со всеми своими друзьями, в том числе и шахматными. А шахматных друзей у него было немало. До войны Вахтанг, как мы помним, был кандидатом в мастера, причем играл в интересном острокомбинационном стиле. За его партиями любили наблюдать. Не удивительно, что в первый же свободный день Вахтанг появился в шахматном клубе.

Это было незадолго до начала очередного чемпионата Грузии, в котором приглашены были выступать вне конкурса Керес, Микенас, Загорянский. Как рассказывает Георгий Гачечиладзе, друг и партнер Вахтанга по довоенным соревнованиям, однажды распахнулась дверь, и вошел Вахтанг — худой, осунувшийся, в старой шинели, но — улыбающийся. Друзья обнялись, расплакались. На следующий день Георгий показал товарищу пожелтевший листок, на котором рукой Вахтанга было торжественно выведено, что он, Вахтанг Карселадзе, признает себя в шахматах пижоном. Оказывается, пять лет назад они играли пятиминутные партии с условием, что проигравший выдаст такую расписку.

— Видишь,— сказал Гачечиладзе,— я хранил твою расписку, верил, что ты вернешься...

Вахтанга включили в чемпионат Грузии. Он играл без всякой подготовки и выступил, конечно, неудачно, но чувствовал себя счастливым: мир шахмат с их бездонными творческими глубинами вновь раскрылся перед ним, вновь поманил к себе, и Вахтанг без колебаний подчинился этому зову.

Еще находясь в плену, Вахтанг подумывал о том, что не в математике и не в музыке, а именно в шахматах, душу которых он так проникновенно чувствовал, сумеет он добиться чего-то настоящего. И не в практической игре — Вахтанг сознавал, что свое время он как игрок, упустил, — а на тренерском, педагогическом поприще. Встретившись в конце войны с будущим мастером Юрием Сахаровым, Вахтанг говорил, что ему хочется воспитывать сильных шахматистов. «У нас есть только один сильный мастер — это Гоглидзе. Но для Грузии с ее богатой духовной культурой — это мало, очень мало».

Гачечиладзе предложил Вахтангу руководить вместо себя шахматным кружком в университете. Материально это была не ахти какая завидная работа, но Вахтанг согласился. А вскоре, увидев бурлящую в нем энергию, ему предложили работать тренером по шахматам в республиканском спортивном комитете, и он с головой окунулся в организаторскую деятельность.

Между тем в университете ему оставалось сдать последний экзамен и защитить диплом. Но Вахтанг никогда не умел делить себя. Это была натура, которая всегда отдавала себя полностью — дружбе, музыке, математике, шахматам. «С дипломом успеется», — сказал он себе. Но как в свое время он «не успел» получить диплом в музыкальном училище, так за два десятка лет он, конечно же, не нашел времени, чтобы защитить диплом в университете.

Здесь я позволю себе высказать одну догадку. Мне почему-то кажется, что Вахтанг вообще не хотел заканчивать университет. Хотя он до конца дней сохранял интерес к различным наукам, особенно к астрономии, которая очень увлекала его (как, впрочем, педагогика и история), он тогда уже ясно понимал, что призвание его не математика, а шахматы с их романтизмом, с их драматическими коллизиями, с их непрестанной борьбой интеллектов, характеров. Борьбой, в которой Давид зачастую побеждает Голиафа. Шахматы, эта своеобразная модель жизни, были той сферой, где Вахтанг с его благородством, с его чуткой, тонко реагирующей на все душой мог проявить себя так полно, как ни в чем ином.

Зачем же нужен был ему диплом? Для жизненного благополучия? Но мы уже знаем, что Вахтанг считал ниже своего достоинства заботиться о жизненном благополучии. Заботы такого рода он не просто игнорировал — он их не знал, они для него не существовали.

С Вахтангом на этой почве происходили прямо-таки курьезные истории. Уже женившись и имея сына, он долго жил с семьей в одной комнате. Потом жилуправление Калининского района Тбилиси предоставило ему вторую комнату в этой же квартире, но по ошибке его прежняя комната была опечатана. Семья Карселадзе долго жила опять-таки в одной комнате, пока

Вахтанг случайно не узнал о том, что ему оставлена и старая комната.

Однажды (это было уже в последние годы жизни) он, получив зарплату, увидел, что ему выдали намного больше денег, чем обычно. Вахтанг зашел в бухгалтерию и сказал, что, по-видимому, произошла какая-то ошибка. Если бы это сказал кто-нибудь другой, на него посмотрели бы как на сумасшедшего, но Вахтангу с улыбкой ответили, что весь Дворец пионеров знает, что ему повысили оклад...

А история с телефоном? Как ему был нужен телефон, как ему важно было общаться по вечерам со своими многочисленными учениками, юными и взрослыми, у которых было всегда столько вопросов и которые часто засиживались допоздна у своего наставника! Но сколько ни билась его жена за телефон, долгое время ничего не получалось, и во многом потому, что Вахтанг не хотел ей в том помочь. «Это не мое дело, мое дело — дети», — говорил он в ответ на справедливые укоры супруги. Телефон появился в квартире Вахтанга, но уже после его кончины...

Мог ли такой человек «на всякий случай» позаботиться о дипломе? Не мог, это было не в его натуре. Существовала, наверное, и другая причина. Пробыв долгое время в плену, мучаясь этим, хотя и зная, что его вины в этом нет, Вахтанг, быть может, не хотел жить по законам благоразумия, жить так, словно ничего не случилось, словно война не вырвала с мясом кусок его жизни. В отказе от университетского диплома он, если хотите, видел своего рода искупительную жертву. Бирка «был в плену» еще долгие годы моталась на нем, и гордый Вахтанг Карселадзе не хотел, чтобы кто-нибудь посмел упрекнуть его в том, что он как ни в чем не бывало заботиться о себе.

Это психологически не так легко объяснить, но Вахтанг решил начинать с нуля, решил не тратить себя, свое время на такие «пустяки», как диплом. Словно зная, что ему отведен короткий срок, он спешил, хотя тогда еще и не вступил на путь, который вел его к главной жизненной цели.

На этот путь он вступил лишь тогда, когда отказался от административной работы, хотя она и давала ему некоторое моральное удовлетворение, так как Вахтангу Карселадзе удалось заметно оживить шахматную жизнь в республике. Уйдя из спортивного комитета, он начал работать в шахматном кружке Тбилисского Дворца пионеров. И лишь столкнувшись с детьми, которые, как податливая глина, позволяли лепить из себя все, что только он хотел, и, увидев, какое огромное влияние смог оказывать он на впечатлительные детские души, Вахтанг сказал себе: «Наконец у меня появилось дело, которому не жаль отдать жизнь...»

читать главу 4