Принципиальность, гордыня, вера в свои силы и просто-таки «нахальность» предложенной в двенадцатой партии жертвы привели, видимо, Карпова к мысли о том, что следует наказать претендента. Приведение приговора было назначено на шестнадцатую партию, в которой чемпион мира спокойно, не сомневаясь, жертву принял.

По окончании теперь уже знаменитой шестнадцатой партии комментировавший ее гроссмейстер Марк Тайманов сказал, что вариант, предложенный претендентом в двенадцатой и разыгранный в шестнадцатой партии, можно смело назвать гамбитом Каспарова в сицилианской защите. Что-то подбивало меня пойти в тот день в концертный зал Чайков-ского. Не без труда мне удалось заполучить билет, и без десяти минут пять я вышел из метро. У выхода было большое скопление народа, и милиция с дружинниками в зал никого не пропускали, объясняя это тем, что еще не подъехали и не прошли участники. Народ, надо сказать, сетовал и возмущался, мол, что это такое, мол, уж так накалили обстановку, будто это не в шахматы будут играть два человека, а встречаться на высшем уровне главы правительств. Кто-то с тоской в голосе произнес:

— Эх, а ведь я помню еще, когда во время матча на первенство мира на здании Театра имени Пушкина висела демонстрационная доска. Люди могли смотреть, и никакой милиции не было, и порядок соблюдался.

Я это тоже вспомнил, и Михаил Моисеевич Ботвинник любит вспоминать, как полезно ходить пешком, когда играешь матч за звание чемпиона мира.

Сначала на нескольких машинах с ведущей милицейской «мигалкой» подъехал кортеж претендента, а затем столь же торжественно доставлен был чемпион мира. После этого нас всех запустили в зал. Безусловно, такие соревнования должны быть обеспечены и организованы. Конечно же участникам необходимо предоставлять нормальные и равные условия. Но без перебора. Ведь не случайно, наверное, в последние лет десять шахматы обогатились военной терминологией: «штаб чемпиона мира», «белые пехотинцы», «черная кавалерия», «капитуляция». И прав, получается, тот же Марк Тайманов, назвав матч на первенство мира «титанической битвой». Пожалуй, зто уже не только метафоры. Что-то во всем этом есть неприятное. Все-таки не следует забывать, что два человека играют (!) И играют на первенство мира. А «мир» при всем многообразии значений этого слова остается миром. Может быть, «разоружиться» и вернуться к старой доброй системе — играющий+секундант? 

Впрочем, я увлекся. Зал в тот день был полон. Я запасся биноклем и разглядывал обоих участников как хотел. Оба внешне были спокойны. Взяв пешку, Карпов поставил слона на поле f3, встал из-за столика и пошел со сцены, но не в прорезь в центре заднего занавеса, а в левую кулису, мимо расположения своего «лагеря» (прошу прощения). Он бросил взгляд на «своих», и мне показалось, что на лице его мелькнула еле заметная усмешка, что-то вроде «теперь посмотрим» Но, сев за столик после ответного хода черных, он практически уже не вставал до конца. Я никогда не видел до этого Карпова в столь бесперспективной позиции, которая возникла почти форсированно. К 20-му ходу его фигуры практически были запатованы, заморожены. Ощущение было такое, что чемпиона мира замуровали, и каждый из возможных оставшихся ходов лишь расходует жизненно необходимый запас кислорода. Хотелось вообще не двигать фигурами в этом положении, но двигать-то надо. Игра есть игра. И если ходы Карпова угадывались почти всеми в зале, так как часто были единственными, то каждый ход Каспарова являлся полным откровением. Один лишь человек, к моему изумлению, почти все угадывал. Это был белобрысый мальчик лет восьми. Он сидел на ряд ниже и, не отрываясь, смотрел на демонстрационную доску. Правой рукой вцепился в колено сидящего с ним мужчины, видимо отца.

— Как тебя зовут? — зашептал я.

— Петя,— ответил он.

— А с чего ты взял, что Каспаров сыграет Кf6?

— Это самое сильное,— сказал он и взглянул на меня, как на несмышленыша.

Карпов в это время задумался, и я спустился покурить, решив позже подробно побеседовать с маленьким «специалистом», но, когда вернулся, ни его, ни его, по всей видимости, папы на местах уже не было.

Наверное, Карпов довольно быстро понял, что эту партию ему не спасти, хотя его выражение лица, его посадка за столиком успокаивающе действовали на его поклонников. «Толя выкрутится, отсидится,— говорили они,— а пешечка-то проходная останется.»

Но время шло, давление Каспарова нарастало, надвигался цейтнот, и вставал вопрос, а понадобится ли проходная пешечка чемпиону мира, а если понадобится, успеет ли он ею воспользоваться?

Каспаров, кажется, впервые в этом матче заметался по сцене, подавляя волнение, нетерпение и желание как можно скорее закончить партию (это желание, кстати, не раз играло с ним плохие шутки. Но сегодня ему все удавалось. Во всяком случае, он ни разу не «дернулся» и лишь сдавливал кольцо очередным ходом. Энергия, душевные силы, вложенные обоими в эту партию, были столь велики, что я уже не сомневался в одном — кто победит в этой партии, тот победит и в матче. Темпераментным каспаровским болельщикам тяжело было сдерживать эмоции. Если кто-то из них и не понимал, что Каспаров выигрывает, то догадывался. И когда уже, по сути дела в агонии, Карпов пожертвовал ферзя, чтобы хотя бы отложить партию и сдать ее на следующий день, не испытав травмирующего восторга каспаровских болельщиков, кто-то из них не выдержал, вскочил со своего места и зааплодировал. Но в этот момент на другом конце зала поднялся с места огромного роста кавказец и так устрашающе произнес «т-ссс!» и столь грозно посмотрел на нарушителя, что тот мгновенно сел и уже боялся аплодировать даже тогда, когда в адрес победителя вспыхнула овация. Карпов остановил часы за ход до мата.

На улице ко мне обратился средних лет мужчина из тех, кто не попал на партию и дожидался результата у выхода из концертного зала.

Когда я в двух словах описал ему ход партии, он сказал не без грусти:

— Ослабел Анатолий Евгеньевич... Как вы думаете, это у него спад или время пришло?

— Посмотрим,— сказал я.— Впереди еще матч-реванш.

— А с этим матчем вам уже все ясно?

— Похоже, что так.

— Не хотелось бы в это верить.

Если у кого-то и оставались сомнения в исходе всего поединка, то они испарились после девятнадцатой партии, когда Каспаров увеличил разрыв до двух очков. Стали
поговаривать, что матч кончится досрочно.

Ю. 3. Хотя стиль игры Каспарова и продолжали сравнивать с алехинским (так отчет в «Советском спорте» о победе Каспарова в шестнадцатой партии гроссмейстер Алаторцев озаглавил: «Следуя алехинскому принципу»), но сравнивать — чисто спортивно — матч в зале Чайковского с единоборством Алехина и Капабланки в 1927 году уже никто не рисковал. Сравнение пошатнулось еще год назад.

Я отметил, конечно, что Каспаров, как и Алехин в том матче, начал с победы, но в дальнейшем столь буквальных совпадений не последовало, и я отвлекся от этой статистики. К тому же, постоянно видя на сцене Микенаса, не мог не вспоминать, что, по мнению главного арбитра матча, и тактикой игры, и богатством идей в любых ситуациях Каспаров скорее напоминает Фишера, чем Алехина. (Сам Каспаров в заключительной телепередаче о матче скажет, что он учился и у Алехина, и у Фишера.) Однако, узнав от Калягина, что К. Л. предсказывает счет 13:11, я не поленился произвести несложный подсчет и, представьте себе, обнаружил, что если в том безлимитном матче 1927 года не сбрасывать со счетов ничьи, то после двадцать четвертой партии Алехин вел как раз... 13:11?!

А после того как в одиннадцатой партии Каспаров сравнял счет и Константин Леонидович похвалялся, что заранее знал это, мои предположения, как разгадывается новоявленный прогноз, еще более укрепились. Дело в том, что и Алехин именно в одиннадцатой партии вторично победил Капабланку и сравнял счет в матче.

На этом очевидные совпадения (исход конкретных партий) и завершились. Алехин выиграл двенадцатую и двадцать первую партии, а затем сделал восемь ничьих. А когда Каспаров уже после девятнадцатой партии повел в матче со счетом 10,5 на 8,5, прогноз Константина Леонидовича ощутимо заколебался. При ничейном исходе последующих партий матч закончился бы досрочно — со счетом 12,5 на 10,5. Финишный натиск Каспарова был, однако, столь ощутим, что и счет 13:10 никого бы не удивил. Счет 13:11 был возможен теперь только в одном случае — при обмене в ближайших партиях нокаутирующими ударами. И первым — в двадцать второй партии — удар нанес Карпов. Чтобы «соответствовать» Алехину, Каспарову следовало свести вничью предпоследнюю партию, а последнюю выиграть. Именно так, как вы помните, и произошло!

Ю. 3. В полдень 6 ноября (утром Каспаров сдал без доигрывания двадцать вторую партию) я побывал в редакции «64» на встрече с победителями и участниками турнира претендентов во французском городе Монпелье, в котором Рафик Ваганян, Андрей Соколов и Артур Юсупов завоевали право продолжить спор за звание чемпиона мира.

— За звание чемпиона остального мира,— иронизировал Юсупов.

На этой встрече и Соколов и Юсупов много говорили о том, что при равном классе игры и равном ее понимании все решает сегодня энергетический потенциал, то есть у кого больше энергии, тот и побеждает.

Василий Васильевич Смыслов в эти разговоры не вмешивался. Нескрываемый фаталист, он убежден, что все завершается так, как должно завершиться,— если не суждено тебе стать чемпионом мира, ты никогда им не станешь, но если уж суждено, ты исполнишь свой долг на волне удачи.

Так рассуждал Смыслов за три дня до окончания матча. А еще до начала матча Ботвинник, отмечая, что за столетнюю историю борьбы за звание чемпиона мира никогда еще чемпион не уступал претенденту, если тот был старше его, делал логический вывод, что перемены на шахматном Олимпе должны происходить лишь тогда, когда чемпион слабеет, а более молодой претендент несет с собой новые шахматные идеи.

Каспаров не обманул ожиданий Ботвинника, но и Смыслова вроде бы не опроверг.

Каспаров был полон решимости завершить матч уже в предпоследней партии — в праздничный день 7 Ноября. Играя белыми, он предложил такой вариант ферзевого гамбита, который в их партиях с Карповым еще не встречался. После долгих раздумий в дебюте Карпов так и не достиг позиционного уравнения, и Каспаров повел игру, жестко диктуя свою волю.

Для друзей и близких каждого из участников матча были выделены в зале оба партерных сектора. «У Каспарова» в этот вечер свободных мест не было, и вроде бы к нему уже пересел кое-кто и «от Карпова».

В пресс-баре за «телевизионным» столиком Суэтин вспоминал, как в свое время он сопровождал Петросяна на матч с Фишером в Буэнос-Айрес. Фишеру же секундировал Роберт Бирн. И однажды утром после бессонной ночи, ибо Петросян отложил партию в значительно худшей позиции, Суэтин встретил Бирна, настроенного столь же мрачно, чему был весьма удивлен. А тот признался, что тоже не спал всю ночь и нашел для Фишера стопроцентный выигрыш, а сейчас постучался к нему в номер, но Бобби сказал, что еще поспит, потом доиграет партию, а после этого, на теннисном корте, непременно послушает, что он там такое придумал.

 Вот, дескать, давал понять Суэтин, каков был этот Фишер. А мне вспомнилось утверждение Ботвинника, что при равенстве талантов исследователя и практика, первый, которого отличает и то, что он никогда не стремится переложить свою работу на помощников, в конечном счете должен восторжествовать.

В двадцать третьей партии было сделано уже ходов двадцать, когда Суэтин сказал, что только Карпов может удерживать такую позицию, но, увы, он затратил уже слишком много времени. «Ты так думаешь?» — нервно спросил Васюков, оказавшийся около нашего столика, и поспешил наверх, в пресс-центр, где, как рассказывали, он яростно опровергал Тайманова, который тоже отдавал предпочтение позиции Каспарова.

А представитель одной из центральных газет обзванивал свою редакцию, доказывая, что надо непременно задержать подписание номера, чтобы дать сообщение о тринадцатом чемпионе мира.

И в этом нарастающем ажиотаже лишь один человек являл образец спокойствия — Анатолий Карпов. Ход Каспарова, и Карпов, скрестив руки, непринужденно откидывается на спинку стула. Иногда даже в зал посматривает. Во взгляде— холодное любопытство. Что стоило ему это видимое спокойствие? Но в роли чемпиона мира, который будет чемпионом и впредь, он в тот вечер выглядел убедительно. А Каспарова реальность победы нервировала, он надолго задумывался, выжидал, чрезмерно осторожничал и уже во взаимном цейтноте одним ходом растерял свое преимущество и дал Карпову возможность мгновенно затеять острую контригру.

Каспаров сам предложил ничью. Его поклонники расходились с кислыми лицами. А я знал человека, для которого этот вечер стал вдвойне праздничным. Догадываетесь, о ком я говорю?

Последнюю партию этого матча Карпов и Каспаров «играют» и по сей день. Карпов не устает утверждать, что мог бы выиграть эту партию, продвинь он на 23-м ходу пешку на f5, свести таким образом матч вничью и сохранить звание чемпиона мира. Небезынтересно, что многолетний тренер Карпова Игорь Зайцев полагает, что и в этом случае (при f5) построение Каспарова было пробить непросто. Да и вообще, по мнению Зайцева, «Каспаров выиграл матч вполне заслуженно».

Но Каспаров бурно реагирует на каждое очередное высказывание Карпова о якобы упущенной победе и публикует анализы партии, снова и снова доказывая, что и на ход f5 нашлась бы защита.

Кончилось тем, что в четвертом номере «64» за 1987 год, то есть уже после матч-реванша, Каспаров опубликовал «Открытое письмо Анатолию Карпову», в котором выразил обеспокоенность тем, что послематчевые заявления экс-чемпиона мира «создают искаженную картину событий», и помянул первым делом двадцать четвертую партию матча-85.

«Вы неоднократно заявляли, — писал Каспаров, — что могли легко выиграть эту партию и тем самым изменить ход шахматной истории. Со своей стороны, я отстаиваю противоположную точку зрения, причем подкрепленную вариантными доказательствами. Однако Вы так ни разу не удосужились дать конкретный ответ на мои возражения».

И, посылая Карпову вызов на «аналитическо-творческое соревнование», он завершает его словами: «Итак, Ваш ход, коллега!»

Был помещен и ответ Анатолия Карпова, в котором, оговариваясь, что занят сейчас подготовкой к матчу с А. Соколовым, он тем не менее считал нужным сказать: «Месяцы кропотливой работы и неоднократных дополнений и исправлений потребовались Вам, чтобы отбить довольно очевидную атаку белых, которую я, промедлив в зале Чайковского, так и не начал. А ведь тогда за доской для защиты опаснейшей позиции у черных оставалось совсем немного времени. Согласитесь, по ходу игры в той, 24-й партии матча 85, о которой Вы пишете, победа белых выглядела бы все же закономернее, нежели победа черных».

И в завершение — не спешит принять вызов, но и не отклоняет его: «Итак, уважаемый коллега, Вы предложили мне сделать ход. Постараюсь, когда появится возможность, воспользоваться этим любезным предложением».

Этот нарочито галантный, прямо-таки в рыцарском духе, обмен решительными посланиями был украшен снимком— улыбающиеся Каспаров (улыбка широкая, распахнутая) и Карпов (улыбка более сдержанная) сидят за шахматным столиком, анализируя партию. Классический снимок из благостной серии «друзья-соперники».

Перелистываю эту страницу и не могу избавиться от чувства неловкости. Честолюбие — ценное качество, при его отсутствии чемпионом мира не станешь. Но необузданное честолюбие — уже двадцать два, перебор. А с чего все пошло — если бы да кабы? Проиграл так проиграл. И нечего ссылаться ни на простуду, ни на упущенные возможности.

Ю. 3. В книге «Два матча» Каспаров не без горечи замечает: «Пикантность ситуации была в том, что лавровым венком меня увенчали люди, которые сделали все от них зависящее, чтобы этого не случилось».

Что ж, хотя на дворе была уже осень восемьдесят пятого года, но далеко не каждый верил в необратимость наступивших перемен в жизни общества, в жизни каждого из нас. Да и перемены эти в ту осень лишь начинались, лишь брали разгон.

Еще не высказались, например, не предъявили от имени своего поколения бескомпромиссный счет недавнему прошлому те, кто родился уже в шестидесятые годы (телепередача «12-й этаж», как и «20-я комната» нашей «Юности», еще ждала своего часа). В конце сентября, обращаясь к молодым, «Правда» так формулировала один из трех своих вопросов: «Ваше первое столкновение (не наблюдение) с косностью, несправедливостью, чем и как оно завершилось?»

Двадцатидвухлетний Гарри Каспаров дал впечатляющий, в духе времени ответ на этот вопрос — завоевав шахматную корону, он победил и тех, кто, удерживая еще былые позиции, хотел, чтобы все осталось как было, даже в шахматном ведомстве. Хочу напомнить, что осенью восемьдесят пятого года в Москве еще продолжал возводиться помпезный монумент на Поклонной горе, что на Пушкинской площади еще не теснились читатели у стендов «Московских новостей», что на столичных сценах еще не шли, не будоражили общественное мнение такие спектакли, как «Серебряная свадьба», «Диктатура совести», «Говори!..».

Ю. З. После того как мне удалось расшифровать его второй прогноз, казалось, что с Константином Леонидовичем все ясно, но... Коля Гараев, водитель Каспарова, мне рассказывал, что в восемьдесят третьем году с шахматной Олимпиады в Люцерне Гарик привез своим ближайшим друзьям десять белых маек, на которых была оттиснута цифра «85». И сказал, что в восемьдесят пятом году он и станет как раз чемпионом мира. С этой майкой Коля не расставался в зале Чайковского. Он перечислил мне и остальных обладателей этих маек. Но ведь трое стриженых из «Джалтаранга» были в точно таких же майках?! Нет, с Константином Леонидовичем еще следовало разобраться.

 

ГЛАВА 3

Ю. 3. Очень скоро Карпов заявил, что намерен идти на штурм чемпионской крепости, в которой теперь «пировал» Каспаров. Иначе говоря, экс-чемпион решил воспользоваться своим правом на матч-реванш в августе — сентябре 1986 года. «По натуре я оптимист»,— сказал Карпов в одном из интервью. Фраза эта, несмотря на свою непритязательность, обошла тем не менее многие газеты. Некоторые шахматные комментаторы так нажимали на нее, будто она сама по себе гарантировала успех в предстоящем состязании. «Я, между прочим, тоже не пессимист!» — заявил Каспаров на одной из встреч.

Таким образом, шансы сторон уравнялись.

Снова начались пересуды по поводу того, где «они» будут играть и «за сколько». Каспаров успел между тем уверить собравшихся в московском клубе «Спартак», что саму идею матч-реванша считает возникшей спонтанно, никому, кроме экс-чемпиона, не нужной, а потому на матч-реванш не согласится и готов идти на дисквалификацию. «Все равно,— сказал он,— Карпову рано или поздно придется опять встретиться со мной». Затем последовал целый ряд встреч, совещаний, секретных переговоров, приездов и отъездов президента ФИДЕ, в результате чего оба соискателя пришли к соглашению и объявили, что выбирают для будущих боев два города — Лондон (?) и Ленинград.

А тем временем пребывание Каспарова на высшей шахматной должности помогло нам напечатать в «Юности» и первую, и вторую главу этой книги (естественно, не целиком — в меру тогдашнего осознания гласности).

Повышенный интерес у читателей журнала вызвал загадочный Константин Леонидович. В редакцию даже пришло письмо, адресованное: «К. Л. Большеголовому (лично)». В Москве объявились два, не то три человека, каждый из которых претендовал на то, что именно он был автором немыслимого прогноза. А однажды ко мне в редакцию пришла почтенная дама, преподавательница высшей математики, и взволнованно поведала, как она познакомилась в зале Чайковского «с этим Костей», и хотя он внешне на нашего героя не походил, а очаровательную девушку, за которой он настойчиво ухаживал, звали не Карина, а Карима, она понимает, что мы нарочно «слегка смешали карты». Дама-математик, как обнаружилось, была близка к открытию принципа, опираясь на который можно будет давать безошибочный шахматный прогноз(?!)

А сам К Л. дал знать о себе лишь накануне матч-реванша — предложил снова встретиться в «Джалтаранге», но неожиданно выяснилось, что мой друг Арканов терпеть не может кофе с корицей и кардамоном. И тот вечер мы с Константином Леонидовичем провели вдвоем на скамейке около «Джалтаранга». В ресторане шел прием индийских гостей.

Посматривая на закрытую дверь ресторана, я не удержался и сказал:

— А я-то думал, что вы всемогущи.

— Я всего лишь простой смертный,— сказал К. Л.,—которого иногда осеняют неплохие идеи. И если находишь единомышленников, кое-что удается осуществить. Вот вы, например, как и ваш мнительный друг Арканов оказали мне бесценную помощь, хотя и не сразу уверовали в мой первый прогноз, а второй взялись разгадывать.

А. А. Приближался матч-реванш в его лондонском варианте. Скажу сразу: ни Зерчанинов, ни я в Лондон не поехали. Это, впрочем, только нас касалось. Удивительно другое: не нашлось средств послать в Лондон хотя бы одного советского гроссмейстера, чтобы он квалифицированно с места событий освещал поединок на первенство мира между двумя советскими (!) шахматистами. Я понимаю необходимость строжайшей экономии валютных средств, но не до такой же крохоборской (грубо говоря) степени! В общем, шахматным праздником наслаждались англичане, с чем я их от души поздравляю, и представители множества других стран, которые могли наблюдать сражение с помощью прямой и непрямой телевизионной трансляции. Мы же с вами довольствовались в основном рукопожатиями перед каждой партией, которые нам показывали в программе «Время», и скупыми, вялыми, ничего не дающими комментариями весьма уважаемых мною двух-трех гроссмейстеров, которые делались с помощью доски, установленной в студии телецентра в Останкино.

Интересы наши столкнулись на другом. Вполне понятно, Артур Юсупов и Андрей Соколов должны были вторгнуться в нашу шахматную «эпопею» новыми и весьма важными действующими лицами. Но кто из нас кого будет «вести»? Договориться мы не смогли и вынуждены были прибегнуть к слепому жребию с помощью обыкновенного пятачка. «Решку» отвели Юсупову, а «орла» отдали Андрею, учитывая присутствие птичьего корня в его фамилии. Подбросили пятак, и, пока он падал к нашим ногам «звеня и подпрыгивая» (знаменитый пример одиночных деепричастий из учебника русского языка нашего детства), я назвал «решку». Если угадывал — брал Артура, а если нет — Андрея. Пятак уставился в небо «решкой»... Так мне «достался» Артур, за что я в скором времени поблагодарил судьбу и продолжаю это делать по сей день.

Ю. 3. Мы бросали пятак, не поделив Юсупова. Знали, что он постоянно стремится к безупречным ходам не тоkько на шестидесяти четырех черно-белых клетках. А о Соколове мало что знали. Не представляли, если на то пошло, Соколова как личность.

Что Карпов не возвратит себе чемпионское звание, я лично не сомневался. Карпов был двенадцатым чемпионом мира, но лишь двое из его предшественников не надломились, уступая корону, а еще один, как известно, не нашел внутренних сил даже на то, чтобы противостоять претенденту. А из тех двоих сбросим со счета Алехина, который отшучивался, что дал свою шахматную корону Эйве лишь на два года взаймы. Единственным исключением остается Ботвинник, железный Ботвинник, дважды возвращавший чемпионское звание. Но Карпов не походит на Ботвинника уже тем хотя бы, что в свои чемпионские годы не знал действительно сильных соперников — учился побеждать не Фишера, а стареющего Корчного.

Несправедливо было, конечно, что победителю финального матча претендентов навязали на этот раз дополнительное испытание — матч с эксчемпионом, и, прикидывая, у кого было больше шансов в этом испытании выстоять — у Юсупова или у Соколова, я перестал огорчаться, что наш пятак упал не на «решку». Юсупов не раз терпел от Карпова чувствительные поражения — зарубцевались ли раны? А Соколов прошедшим летом был в последний момент включен в международный турнир, собравший всю шахматную элиту, где и сыграл впервые две партии с Карповым. В одной— победил, а в другой, играя черными, принял ничью, предло-женную экс-чемпионом.

Погружаясь в эти расчеты, я не забывал, конечно, что многие — да что там, почти все! — профессионалы скептически оценивали шансы «счастливчика» Соколова уже в матче с Юсуповым, объясняя его нежданный взлет лишь фатальным везением.

Я никак не мог встретиться с Соколовым. Его тренер, Владимир Николаевич Юрков, внушал мне, что Андрей вообще сторонится прессы — дескать, предвзятые мнения и очевидные вопросы ставят его в тупик. Было известно, что Соколов любит играть на гитаре, а гитарист — человек компанейский, но, по словам Юркова, Соколов досадует, когда пишут, что он неразлучен с гитарой. В шахматных изданиях я нашел несколько партий, прокомментированных Соколовым, но он был предельно скуп в своих комментариях — и тут не спешил открыться.

В конце августа, сговорившись с Юрковым, что он передаст в пресс-центр матча необходимые бумаги для аккредитации меня и Арканова, я приехал на Рижский вокзал к отходу вечернего поезда. Соколов стоял на перроне рядом с Юрковым, но, распознав меня, сделал шаг в сторону и затерялся в вокзальной толпе. Я вновь увидел его уже в купе за несколько минут до отправления поезда и миролюбиво заверил, что у меня нет к нему никаких вопросов.

Оценив возникшую позицию, гроссмейстер Соколов сделал резкий контратакующий ход:

— А я бы и не стал отвечать ни на какие ваши вопросы.

Неужто он мнил себя новым Фишером?

Но, как бы то ни было, после трех первых партий рижского матча, две из которых, играя белыми, Соколов сдал, возобновились разговоры, что хотя в предыдущем матче Соколов и победил Ваганяна с разгромным счетом, но лишь потому, что тот играл... еще хуже!

Я захотел сам посмотреть, что происходит в Риге, а по пути на денек заглянуть в Ленинград, где предстояла четырнадцатая партия, которую Каспаров играл белыми.

В поезде рядом со мной обнаружился пылкий любитель шахмат, однако вовлечь меня в разговор о Карпове и Каспарове ему вряд ли удалось бы, не достань он из портфеля, уже незадолго до Ленинграда, две «Юности» с нашим «Сюжетом». «Проглядите. Не пожалеете». Похвала для автора — как яркая лампочка для неразумного мотылька. Попробуйка удержаться — не взмахнуть крылышками. Я рассказал ему во всех подробностях о пресс-конференции Кампоманеса.

— Ну а скажите, как прогнозирует матч-реванш ваш К. Л.?

— Не знаю, что вам сказать.

— Как? Он до сих пор не сообщил вам свой очередной прогноз?

— Он отошел от шахмат.

— А честно, вы его не выдумали?

— Позвольте встречный вопрос: а вам как читателю хотелось бы, чтобы жил среди нас такой человек?

— Я вам так скажу — скромные полевые ромашки предпочту искусственным хризантемам.

— Успокойтесь, наш Константин Леонидович сам кого хочешь выдумает. С ним все в порядке.

— Неужели и выигрыш «Волги» — не выдумка?

— «Волга» была. Арканов купил действительно десять билетов «Спринта» и на девятый выиграл «Волгу».

— В таком случае у меня деликатный вопрос: как часто Арканов предоставляет вам эту «Волгу» в пользование?

— Недавно мы ее поделили. Кинули жребий: мне достался кузов и ветровое стекло, а ему — все остальное.

— Я извиняюсь, конечно..

— Пожалуйста.

К этому содержательному разговору прислушивался другой сосед по купе — предупредительный человек явно восточных кровей. Всю дорогу я не мог отделаться от ощущения, что мы где-то встречались.

Как раз в те мартовские дни восемьдесят пятого года, когда в Москве президент ФИДЕ Кампоманес прервал первый матч Карпова с Каспаровым, в Ленинграде открылся новый концертный зал, так и названный — «Ленинград». Кто мог подумать тогда, что лишь на этой — пятой по счету!— сцене мы увидим, как ходом коня на b7, сделанным в озаренье Каспаровым, завершится фактически этот трехсе-рийный шахматный детектив. (А теперь знаем, что завершающей стала лишь четвертая серия)

Но до хода конем на b7, который найдет Каспаров в двадцать второй партии, было еще далеко. Я приехал на четырнадцатую (а по ленинградскому счету — вторую) партию.

Шахматы на берега Невы завез не кто иной, как Петр Первый, а постоянным партнером его был не кто иной, как Меншиков. Исход их самой первой партии — по прибытии на место новой столицы — неизвестен, но рискну предположить, что проницательный фаворит, зная характер Петра, не искал выигрыша. Взялся бы кто-нибудь сделать книгу: «История шахматной дипломатии». Материала хоть отбавляй — от седой древности до наших дней. А шахматный столик Петра сохранился — стоит в его доме-музее. Гордясь своими шахматными традициями (тут у Петра нашлись достойные продолжатели: Чигорин, тот же Ботвинник), ленинградцы стремились, чтобы новый матч Каспарова с Карповым проходил в атмосфере менее помпезной, более шахматной, что ли, чем их предыдущие матчи, что было, заметим, в духе времени. Да и Карпов с Каспаровым, не забудем, успели за это время поменяться ролями. Жаль только, что билеты на матч, вздорожавшие до пяти рублей (любопытно, что с каждым их новым матчем цены на билеты увеличивались), в кассы фактически не попадали, а места, забронированные— совсем, как в Большом театре! — для иностранных туристов, часто пустовали.

Начало партии я смотрел из ложи прессы. Была разыграна «испанка», что обещало бескомпромиссную схватку, но первые ходы оба делали не задумываясь. Тем временем вдоль ложи прессы, храня достоинство, пронесла себя статная брюнетка. «Секретарша Кампоманеса»,— сказал всезнающий коллега. Провожая ее взглядом, я увидел и самого Кампоманеса, и вдруг меня осенило, что именно на Кампоманеса похож немыслимо мой дорожный попутчик. Их чуть различал, пожалуй, лишь цвет волос — у Кампоманеса седины больше. А на сцене было сделано уже по семнадцать ходов, и над восемнадцатым чемпион наконец задумался.

Я спустился в резиденцию прессы, окунулся в привычную суету, слегка приправленную злословьем. А едва взял кофе и расположился в дальнем углу бара, увидел «двойника» Кампоманеса. Огромные зеркальные очки маскировали его лицо. Он стоял у монитора, всматривался в позицию. Каспаров в это время думал над 22-м ходом — искал, как сн потом прокомментирует, путь для сохранения инициативы. Дождавшись, когда Каспаров сделает наконец ход, «двойник» направился к моему столику.

— Не помешаю?

— Присаживайтесь.

Я рассказывал уже, как К. Л. обещал подкинуть нам «для сюжета» одно знакомство. Вот и подкинул.

История Аршака Артемьевича — как звали моего нового знакомого, скромного библиотечного работника,— в двух словах такова. До начала первого матча Каспарова с Карповым, когда на наших телеэкранах замелькал Кампоманес, он, сын армянина и кореянки, не мог и представить, что возможна такая игра природы, что на далеких Филиппинах у него найдется двойник. Он словно увидел себя лет эдак через десять и, чтобы изменить сходство, немедленно сбрил свои короткие — точь-в-точь как у Кампоманеса — усики. Но куда денешься от друзей, которые развлекались теперь, то попрекая его, что в свое время без игры присудил Корчному победу над Каспаровым, то приставая с вопросом, готов ли венчать Каспарова лаврами. Тут-то и познакомился он, совершенно случайно, с нашим Константином Леонидовичем, и не так давно у них родилась идея совсем новой игры...

— Прыгскокинга? — спросил я.

— Да-да, именно так К. Л. назвал ее. И просил передать, что по окончании матча готов пригласить вас, как и вашего друга Арканова, на наш прыгскокинг.

Он сказал, что объяснять, что это за штука такая-прыгскокинг, пока не вправе. Доверительно сообщил мне только, что его роль в этой игре идентична роли Кампоманеса в шахматах и в Ленинград он приехал, чтобы понаблюдать, присмотреться...

— Снимать свои очки не рискуете? — полюбопытствовал я.

— Рискнул только что и прошел в пресс-бар, как видите. У меня же нет аккредитационной карточки.

Аршак Артемьевич возвратился в зал, а я пошел послушать, как оценивают гроссмейстеры события в партии — Каспаров наращивал угрозы, и ощущение, что Карпов не устоит, нарастало. И вот Кочиев увидел у белых ошеломительную комбинацию, завершавшуюся матовой атакой, но торжество его было недолгим — кто-то нашел за Карпова промежуточный ход, предотвращающий эту атаку. Нет, столь зффектной концовки партия не обещала, но без двадцати десять, когда я заторопился на рижский поезд, Карпов уже успел угодить в цейтнот и никак не мог избежать безысходного эндшпиля.

А на следующий вечер, в Риге, я уже наблюдал Юсупова, который вновь искал выигрыш, и Соколова, который искал лишь спасительные ходы, но на этот раз — изобретательно, и четвертая партия была отложена в ничейном положении.

Удивляло, что во время игры они друг друга словно не видели, а каждый был целиком занят своими фигурами. Удивляло, что, как ни войдешь в зал, они сидят за столиком. И за кулисы не выходили, и по сцене не прогуливались, хотя могли бы. Это Карпов с Каспаровым обязались не заходить на сцене друг другу за спину.

В Ленинграде одни яростно держали сторону Карпова, другие — Каспарова. А в Риге — в тот вечер, во всяком случае,— все спокойно ожидали, когда Юсупов наберет свои семь с половиной очков.

О Соколове так говорили:

— Видит хороший ход в наигранных схемах, но в сложных многовариантных ситуациях.

— Солист, да только опереточный.

— В ближнем бою хорош, но Юсупов не допускает его к
королю, держит на дистанции.

Последняя оценка была самой авторитетной и
принадлежала гроссмейстеру Багирову.

А. А. Когда я говорил, что аккредитовался в Риге, многие переспрашивали: «В Риге? Почему не в Ленинграде? Но мне хотелось быть в Риге, и не потому, что мы с Зерчаниновым разделили «сферы влияния». Почему-то мне казалось, что очередной матч с чемпионом мира будет играть кто-то из «рижан». Я ошибался, а Большеголовый, увы, сложил с себя полномочия пророка.

Шансы Соколова и Юсупова перед началом поединка я расценивал как равные. Первый предварительно разгромил Ваганяна, что многими было квалифицировано как сенсация. Второй не оставил никаких иллюзий Тимману, что тоже вызвало удивление. Разница в возрасте между Андреем и Артуром не столь велика (неполных четыре года), чтобы учитывать зтот фактор. Кривые успехов того и другого достаточно внушительны, хотя взлет Соколова более вертикален, чем солидный поступательный подъем Юсупова. Юсупов упорен, фундаментален, менее импульсивен, чем Соколов. Зато Соколов, «заступив» в двух попытках, в третьей может улететь за рекордный флажок. Так было в зональном турнире, так было в межзональном, так, в конце концов, произошло и в матче с Юсуповым. В силу целого ряда объективных причин я не смог присутствовать на матче с самого начала, и когда в первых трех партиях Юсупов выиграл две, и обе во французской защите, Зерчанинов, который в эти дни успел «смотаться» и в Ленинград и в Ригу, атаковал меня: «Выезжай! Можешь не успеть!» Но мне почему-то казалось, что я успею. Я был убежден, что Соколов не «посыпался», что досрочно матч не кончится, что все впереди. И действительно, в пятой партии (тоже французской) Соколов уже давил и хотя партию не выиграл, но, видимо, кое в чем Юсупова поколебал. И в седьмой партии Артур уклонился от французской, предпочтя «испанку», и проиграл. Очковый перевес стал нормальным для такого матча — 4:3, а впереди еще половина дистанции. Тут я уже собрался ехать, но оргкомитет попросил меня повременить с приездом ввиду определенных трудностей с гостиницей, связанных с проведением масштабной дискуссии с представителями американской общественности. Это, кстати, привело к тому, что и участники матча провели несколько партий в Юрмале, что, в общем-то говоря, их не расстроило и не привело к разногласиям между ними. Я подчеркиваю это обстоятельство, желая обратить внимание на нормальность взаимоотношений между двумя соперниками. Конфликты между ними были, но они решались исключительно за шахматной доской.

В «юрмальском» периоде матча у главных шахматистов был «лондонский» период и «ленинградский», у претендентов — «рижский» и «юрмальский») Юсупов выиграл еще одну партию, и когда я наконец приехал, он вел в счете — 6:4.

Но прежде о другом. Не могу не сказать об идеальной организации рижского матча. Четкость, корректность, обяза-тельность, вежливость, исполнительность. какие еще есть слова, характеризующие организаторов матча? Все самые лучшие! Бюллетени, спецбланки, таблицы, газеты, телефоны, билеты — все было. Обстановка в Доме офицеров своей мягкостью, теплотой и спокойствием напоминала мне далекое время детства, когда я впервые попал на чемпионат СССР (не помню уж какой) в Москве в Центральном доме культуры железнодорожников (у трех вокзалов). Народу много, но не битком, интеллигентного вида дяди и много лобастых подростков, чувство единения, принадлежности к чему-то святому и таинственному, доступному только присутствующим. Общительность, отсутствие подозрительности и враждебности, полное равноправие вне зависимости от возраста и профессии. Аргумент в спорах один: «Ходи! Предлагай вариант! Убедил!»

В Риге я снова ощутил этот непередаваемый аромат шахматных взаимоотношений, так непохожий на едкую, с примесью порохового дыма, атмосферу единоборств последних десяти-пятнадцати лет.

В один день со мной приехал прямо с международного турнира гроссмейстер Лев Псахис.

— Вы сначала сюда, а потом в Ленинград? — спросил я его.

— Я туда вообще не поеду,— ответил Псахис.— У меня нет никакого желания унижаться перед кем бы то ни было в поисках билета. И потом, там страшная битва, и шахматная доска, как верхушка айсберга, далеко не отражает всех деталей и нюансов этой битвы, а здесь играют в шахматы.

Псахис так воспринимал поединок в Риге. Я с ним согласен. Здесь шла игра. На самом высоком уровне (среди «остального», как сказал в свое время Юсупов, шахматного мира). Здесь выигрывали и проигрывали. Здесь проигрыш не означал конец жизни, а выигрыш не становился единственной целью жизни. Здесь шла игра, игра как одна из сторон этой сложной и неоднозначной жизни, в которой помимо игры есть еще и заботы, и радости обыденного и духовного бытия, и непредсказуемые катаклизмы, и трагедии. Здесь шла игра. В Ленинграде шло настоящее сражение. Пересвет бился с Челубеем. Армии выжидали. В штабах происходили смещения.  В маленьком пресс-центре рижского матча были установлены две демонстрационные доски — одна для Юсупова и Соколова, вторая — для Каспарова и Карпова. Даю слово, мне иногда казалось, что вторая доска как-то больше и фигуры на ней не деревянные, а живые, озлобленные, кусающиеся.

Итак, одиннадцатая партия рижского матча, в которой Юсупов играл черными, началась при счете 6:4 в его пользу. Честно говоря, в этот момент мне уже казалось, что я приехал досмотреть концовку состязания и поздравить Артура. В этом были уверены почти все заинтересованные и незаинтересованные лица.

— Обратите внимание,— сказал мне Псахис после десятого хода,— в том, как сидит за столиком Андрей, есть какая-то обреченность. И партию Артур здорово поставил.

Псахис тоже был уверен в окончательном итоге матча. Не уверен был только один человек, в позе которого проглядывала обреченность даже в тот момент, когда Юсупов отложил партию по чистой инерции, потому что сомнений в ее исходе уже не было ни у кого. Соколов в этой партии пошел на свою последнюю попытку и попал в планку (как говорят прыгуны в длину), и толкнулся здорово, и пролетел одним махом через всю пропасть этой безнадежной ситуации. По мнению Марка Дворецкого, тренера Юсупова, Артур в одиннадцатой партии в здоровой позиции вдруг сделал три непостижимо слабых хода подряд, в результате которых попал под мощную атаку, защищался точнейшим образом и «дожил» до доигрывания, хотя на его месте другой «погиб» бы значительно раньше. Почему так произошло? Почему, по-прежнему ведя в счете, Юсупов проиграл и двенадцатую и тринадцатую партии? Самый простой и безусловно верный ответ: это его Соколов заставил проиграть. Но не слишком ли он прост, этот ответ, при всей своей верности? Видимо, настоящая разгадка скрывается в каких-то глубоких карманах сознания, подсознания, особенностей характеров, отношений к жизни, самооценок. И наверное, что-то еще, уж совсем не материальное.

Гроссмейстер Юрий Разуваев спустя несколько дней после окончания матча сказал мне: «Думаю, что не только Артур, но и любой крепкий гроссмейстер в состоянии был довести свое преимущество в два очка до победы. И то, что Артуру это не удалось, говорит не только о силе Андрея, но и о какой-то особой роли, которая уготована ему в истории шахмат».

...После того как Андрей Соколов выиграл матч, недели через три, уже в Москве, я спросил Артура, тяжело ли он перенес драму последних четырех партий. Он, как мне показалось, был откровенен:

— К своему удивлению, даже легче, чем можно было предполагать. Не подумайте, что я умаляю победу Андрея. Он победил заслуженно и закономерно, но у меня, как ни странно, даже наступило психологическое облегчение. И до матча и во время матча я иногда спрашивал сам себя: а смогу ли одолеть своего следующего противника, если выиграю у Соколова? И подсознательно сам себе отвечал: с любым противником смогу сыграть достойно, но с целой командой противников — вряд ли.

У Соколова задача была попроще — не растерять очевидное преимущество. В безнадежной, казалось бы, матчевой ситуации он вдохновился примером Карпова и повторял в этот вечер его тройной успех.

А самого Карпова, как известно, даже три победы подряд не выручили. И дело не только в том, что Каспаров после этого отказался от злополучной защиты Грюнфельда и избрал ту единственно разумную тактику, которая и дала ему победу. Я был убежден, что Карпов надломился еще в предыдущем матче и может выиграть у Каспарова ту или иную партию, но возвратить корону уже не в силах. В декабре восемьдесят пятого года я увидел в магазине сувениров на улице Горького бюст чемпиона мира Анатолия Карпова, который должен был поступить в продажу накануне матча в зале Чайковского, но на прилавке он появился, когда чемпионом мира уже сделался Гарри Каспаров.

Перепроверив свои расчеты, Каспаров вновь склонился над бланком и жирно обвел каждую букву и каждую цифру записанного хода: Ке5 — b7. В тот же миг Аннет Кин, жена английского гроссмейстера Раймонда Кина, продолжавшая сидеть в опустевшем зале, устремилась к выходу.

В специальной комнате, отведенной телевидению, Суэтин успел прокомментировать для Москвы отложенную двадцать вторую партию — умело, как и требовалось от него, избежал излишних эмоций и категоричных оценок, сказав, что хотя у чемпиона лишняя пешка, но, как известно, в ладейном эндшпиле лишняя пешка победы не гарантирует и сделать более определенные выводы позволит лишь долгий ночной анализ. А перед камерой на фоне замысловатого шахматного пейзажа, специально выполненного художником, уже сидел гроссмейстер Кин, готовясь сообщить осиротевшим соотечественникам, что нового у вчерашних лондонцев. В комнату вбежала Аннет и взволнованно сообщила мужу, что Каспаров передумал и изменил записанный ход. С этого Кин и начал, а в оценке отложенной позиции был даже более осторожен, чем Суэтин.

Да и в пресс-центре ни один из гроссмейстеров не увидел той удивительной комбинации, которая следовала после хода конем на b7. Каспаров скажет потом, что его постигло озарение. Кто брал в расчет этот ход? Бронштейн, например, убедительно показывал, как Карпов может сделать ничью! Самым проницательным оказался Александр Рошаль. «Пахнет жареным»,— говорил он.

И в ночном кафе гостиницы «Ленинград», к которой пристроен концертный зал, я увидел на столиках отложенную позицию. К нашей телевизионной компании подошел очень вежливый молодой турист и, старательно выговаривая русские слова, спросил Суэтина, а что будет, если Каспаров сходит конем на b7?

Просидев всю ночь над позицией, Суэтин увидел, к чему ведет этот ход. И не он один увидел под утро, что у Каспарова есть выигрыш.

Удивительно другое — утром мастера и гроссмейстеры, комментируя для своих газет двадцать вторую партию, при оценке отложенной позиции ограничились туманными фразами. Один писал, что у белых лишняя пешка, зато у черных — активные возможности. Другой утверждал, что реализация этой пешки затруднена и нас ждет интересный эндшпиль. Третий советовал принять во внимание, что ограниченность оставшегося на доске материала и активные позиции черных фигур оставляют Карпову определенные шансы на ничью.

Откровеннее других выглядел Тайманов, который писал в «Ленинградской правде», что все «в значительной степени зависит от записанного секретного хода чемпиона мира». Но тоже, увы, оговаривался: «в значительной степени».

Уличать своих коллег в трусливости я не спешу. Многие из них наверняка стремились поделиться с читателями результатами своего ночного анализа, но в редакциях газет (как, впрочем, и на телевидении) почему-то держалось мнение, что в рассказе об этом матче желательны уклончивые, ничего не говорящие оценки. А один журналист получил втык только за то, что проявил наблюдательность и заметил: стоило, дескать, Карпову надеть новый черный костюм, и он сразу выиграл три партии. Не случайно на заключительной пресс-конференции чемпион мира скажет, что, когда он нарушал свое правило не читать газетных отчетов, у него сразу портилось настроение.

Но воздадим должное «Ленинградской правде». Стремясь поддержать престиж своего маститого обозревателя, редакция сочла нужным дать такой комментарий к его рассказу об этой партии: «Теперь — о маленьком секрете. Когда вчера М. Тайманов уезжал из нашей редакции в концертный зал гостиницы «Ленинград», он сказал: «Если Каспаров записал свой секретный ход — Кb7, то выиграет при доигрывании, ибо именно этот шаг является определяющим в продвижении белых к победе. Иные же продолжения выигрыша не сулят» Кстати, не только М. Тайманов, но и международный гроссмейстер И. Левитина в субботу днем нашла победный план».

А в пять часов вчерашние зрители пришли на доигрывание, и уже каждый знал этот выигрышный ход. Зал замер, когда Лотар Шмид, главный судья матча, начал вскрывать конверт. Каспаров дергался — ему казалось, что судья излишне медлителен. Каспаров спешил оправдать ожидания зрителей. А Карпов сидел с бесстрастным лицом, но когда Лотар Шмид развернул бланк, шея Карпова удлинилась и, склонив голову, он попытался как бы невзначай заглянуть в бланк.

— Стоп! — скомандовал режиссер.

И все трое — любопытствующий Карпов, возбужденный Каспаров и педантичный Шмид, образцово хранящий секретный ход шахматного коня,— замерли на мониторе телеавтобуса. Да, в тот вечер Эрнест Серебрянников и Кирилл Набутов, телевизионные короли матча, помогли мне еще раз увидеть — и во всех подробностях — эту «секретную» сцену.

В тот субботний день выиграл свою отложенную партию и Соколов и повел в матче со счетом 7:6. Ему оставалось лишь сделать ничью в последней партии, и он ее сделал. Отлично провел эту партию — не дал Юсупову ни одного шанса на победу и уже в выигрышной позиции предложил ничью. По мнению тренера Юркова, четырнадцатая партия — лучшая в этом матче у Соколова.

Я, помню, тогда подумывал, не могу ли зацепиться за цифру 14? Каспаров, прежде чем стать тринадцатым чемпионом мира, не уставал говорить, что это его счастливая цифра. Следующий чемпион будет четырнадцатым. Но в своих немногочисленных интервью цифровой темы Соколов не касался. На всякий случай спросил у Юркова, кем был Андрей в 14 лет? Обычным мальчиком, как выяснилось, который учился играть в настоящие шахматы. Он одногодок Каспарова, на месяц старше его. Но шел вперед как шахматист значительно медленнее. Юрков утверждает, что основу игры Соколова не понимает никто. Ну, а как понять все же, что он за человек? Я поехал в МИФИ — в тот день, уже после матча с Юсуповым, Соколов встречался с шахматистами института.

Коротко, не впадая в эмоции, он рассказал, где играл и что выиграл. Ответил на все вопросы, но как-то нехотя, словно ему внушили, что, уклоняясь от ответов, оставит о себе дурное впечатление, а это никуда не годится. Несколько приоткрылся лишь в двух ответах.

— Марки не собираю. Историю не изучаю,— сказал Соколов, когда его спросили об увлечениях.

Дал понять, что просит не подгонять его под эталоны Карпова и Каспарова.

А на прямой вопрос, как он расценивает свои шансы в матче с Карповым, Соколов ответил, что Каспаров не прав, говоря, что он, дескать, не осознает, с кем ему предстоит играть.

— Я прекрасно представляю, с кем буду играть. Я дважды встречался с Карповым: белыми выиграл, черными сыграл вничью.

Да, мнение Каспарова было известно — он полагал, что в очередном матче встретится не с Соколовым, а снова с Карповым.

Тем временем в Москве распространялась, обретая волнующие подробности, история о белом коне, который будто бы ждал Каспарова у трапа самолета, когда он возвратился из Ленинграда домой, в Баку. И будто бы Гарик, знавший лишь коней шахматных, не спасовал — лихо оседлал и живого коня. Коля, шофер Каспарова, правда, клянется, что из аэропорта вез Гарика на машине. Но, с другой стороны,
разве не мог тот белый конь b7 материализоваться? В наш век и не такое случается.

А. А. В одно ноябрьское утро 1986 года телефон мой перегрелся от бесконечного количества нужных и ненужных звонков. Я уже снимал трубку выборочно. Вообще за многие годы я развил в себе способность по характеру телефонного звонка, по его настырности или неожиданности, по времени суток, в которое этот звонок раздается, с большой долей угадывания определять «автора» звонка. Это позволяет мне в иные дни из двадцати, скажем, звонков снимать трубку на третьем, двенадцатом и, допустим, восемнадцатом, а остальные пропускать за ненадобностью. В то утро к тому самому звонку я уже немножко озверел, поколебавшись, снял трубку и закричал в нее раздраженным и почти не своим голосом: «Да-аа!»

— Здравствуйте... Я еще ничего вам не сказал, а вы уже вышли из себя...

Я узнал этот голос.

— Извините. Слушаю вас.

— Это ваш прототип звонит.

— Я слушаю вас, Константин Леонидович.

— Зачем так официально? Можно проще— Большеголовый. Меня с вашей легкой руки все друзья уже так и величают. Прилепилось... Ха-ха... Вам Зерчанинов успел рассказать о моем прыгскокинге?

— Так, чуть-чуть... Но я, честно говоря, мало что понял.

— Могу себе это представить, особенно если учесть, что вы по-прежнему относитесь ко мне с недоверием в отличие от вашего друга. Завтра часов в шесть он будет у меня в студии .

(* Позвонил Аршак Артемьевич и сказал, что хотел бы подарить мне замечательного котенка по имени Пенелопа, а попросту Лопа. Когда мы с дочерью поехали за Лопой, он пригласил меня на прыгскокинг и дал адрес. (Ю. 3.)

 Может, присоединитесь?

— В студии?!

— Пока звучит слишком шикарно... Но мы оккупировали симпатичный подвальчик в районе Покровских ворот и там собираемся. Приходите, и у вас возникнет определенная ясность, тем более что все мы возлагаем на вас некоторые надежды. Но об этом при встрече, если вы соизволите.

Я пообещал быть. Он поблагодарил меня и повесил трубку.

Мы не без труда разыскали чугунные ворота и оказались в запущенном дворике, в конце которого стоял, впрочем не стоял, а неизвестно как еще держался, старинный трехэтажный дом, явно приготовленный к сносу. Окна — без стекол, дверной проем зиял чернотой — наверняка дверь была добротной, со старинными, может быть медными, ручками и сегодня, видимо, украшала квартиру какого-нибудь «упакованного» любителя старины. Несколько ступенек вниз в полной тьме, и мы оказались перед совсем непрезентабельной, а потому уцелевшей дверкой. Я зажег спичку. На дверке ножом было вырезано «Прыг-скок». Зерчанинов толкнул дверь, и мы оказались в сыром, освещенном несколькими голыми лампочками, небольшом коридорчике. Зерчанинов хмыкнул и многозначительно поглядел на меня. Я пожал плечами. Коридорчик свернул направо, и тут нам навстречу буквально выпрыгнул Большеголовый.

— Пришли! Пришли! — затараторил он.— Несказанно вам признателен! Несказанно!.. Прошу вас!..

И он втащил нас в помещение метров двадцати пяти с

НИЗКИМ ПОТОЛКОМ.

— Пришли мои создатели! Пришли! — продолжал ёрничать Большеголовый.

В подвале находилось человек десять-двенадцать разнополых и разновозрастных субъектов. Некоторые из них были мне знакомы по тому мистическому посещению индийского ресторана. Одни стояли, подпирая сырые облупившиеся стены, другие сидели на двух обшарпанных лавках. Мы поздоровались. Нам церемонно поклонились.

— Эта ваша студия? — спросил я.

— Чем богаты,— сказал Большеголовый.— Понимаете? Мы предложили райисполкому отреставрировать этот симпатичный домишко своими силами при одном условии — весь подвал наш. Они не против этого, но подвал без соответствующего решения нам отдать не могут. Мы должны непременно объяснить цели и задачи нашей студии. Когда я стал объяснять им идею прыгскокинга, они решили, что я тронулся умом. А одна исполкомовская дама заявила, что нам этот подвал нужен для того, чтобы колоться, распутничать и разъезжать на мотоциклах. В общем, борьба продолжается, а мы пока в этом подвале — «нелегалы».

— Неформалы,— сказал Зерчанинов.

— Ненормалы,— добавил интеллигентного вида парень, похожий на молодого Эйнштейна...

— Ну да ладно,— заключил Большеголовый,— не будем терять времени. Садитесь, и мы покажем вам несколько колен прыгскокинга.

Среди прочих я обратил внимание на смуглого мужчину азиатского типа, который особо почтительно поклонился Зерчанинову.

— Это Аршак Артемьевич,— сказал мне Юра.— Я тебе говорил, что он похож на Кампоманеса.

Аршак Артемьевич уселся посреди одной из двух лавок, скрестил руки на груди, и лицо его приняло бесстрастное выражение. По бокам заняли места двое бритоголовых.

— Апелляционное жюри,— шепнул Большеголовый.— Кампа, Полкампа и Четвертькампа... Ничего?

— А в чем все-таки суть? — спросил я.

— Прыгскокинг — зто импровизация в рифму с ограничением во времени.

— Буриме, что ли?

— Не совсем... Прыг-скок, прыг-скок — обвалился потолок. Идея эта, судя по всему, очень древняя. Работая в одной археологической экспедиции в Средней Азии, Аршак Артемьевич наткнулся на каменную плиту с какими-то письменами. Надо знать Аршака Артемьевича — он восемь лет бился над расшифровкой и в конце концов представил свой вариант, согласно которому письмена на плите являются не чем иным, как неизвестной до сих пор древней легендой о некой игре «кли-кла», распространенной, видимо, в незапамятные времена в цивилизации, существовавшей на берегах древнего Каспия. Но поскольку «кли-кла» не вызывает у современников никаких ассоциаций и аналогов ни на каком другом языке не имеет, я предложил назвать эту игру «прыг-скок» или еще современнее — «прыгскокинг», тем более что это соответствует смыслу.

— Какому же смыслу? — опять спросил я.

— Дело вот в чем,— продолжал Большеголовый.— Играют двое. Прежде чем перейти к интеллектуальному колену прыгскокинга, первый по жребию, как белый цвет в шахматах, демонстрирует сопернику некие физические упражнения, которые второй обязан повторить качественно и количественно: это или прыжки на одной ноге, или отжимания от пола, или ходьба на руках. В общем, что-то такое. Если противник не может выполнить предложенный ему вариант, ему сразу засчитывается поражение. Если же выполняет, то игра вступает в интеллектуальное колено. Такой турнир может состоять из десяти поединков, из двадцати четырех, из сорока восьми... По взаимной догово-ренности. Или до шести побед при неограниченном числе поединков.

При этих словах Большеголовый хитро и многозначительно взглянул на Зерчанинова.

— И тогда Кампа может закрыть турнир без выявления победителя? — спросил мой друг и засмеялся.

— Исключительно вы проницательный человек,— ответил Большеголовый и продолжал: — Но каждый поединок ограничен во времени. Мы в наших импровизациях используем шахматные часы. Дал вариант — нажал кнопку. Ответил — нажал кнопку. Древние при игре в «кли-кла» для ограничения времени применяли песочные часы. Дал вариант — перевернул часы. Ответил — перевернул часы. Да вы все сейчас поймете.

К этому времени в центре комнаты уселись прямо на полу в позе «лотос» двое — «борец», знакомый мне по «Джалтарангу», и интеллигент, похожий на молодого Эйнштейна.

— Работает дворником в этой округе,— шепнул Большеголовый, указав на «Эйнштейна».— У него сегодня «белые». Он начинает.

Дворник поднялся с пола, поклонился в нашу сторону, отвесил церемонный поклон Кампе и начал подпрыгивать на левой ноге.

— Классический левосторонний вариант,— пояснил Большеголовый.

Подпрыгнув сорок восемь раз, дворник снова поклонился Кампе и сел в позу «лотос». Встал «борец».

— Теперь он обязан тоже подпрыгнуть сорок восемь раз и тоже на левой ноге,— сказал Большеголовый.

— А почему сорок восемь?

— Это произвольно. Столько, сколько предложат «белые».

— А если сто?

— Сколько угодно. Но надо учитывать уровень подготовки соперника. А вдруг, в случае перемены цветов, он предложит вам сто двадцать, а вы в предыдущем поединке выбрали свой максимум. Здесь свои тактические хитрости. Можно, конечно, вести поединки, уповая прежде всего на физические кондиции, но практика показывает, что физические перегрузки могут отрицательно сказаться в интеллектуальном колене. Надо варьировать и сочетать.

Тем временем «борец» пропрыгал на левой ноге сорок восемь раз, тоже поклонился Кампе и тоже сел в позу «лотос». Мне показалось, что эта процедура далась ему тяжелее, чем дворнику. Кампа поставил между ними шахматные часы и пустил их. Пошло время дворника. Дворник бросил несколько испытующих взглядов на «борца», сделал глубокий вдох и произнес четко и холодно:

— Где-то кого-то куда-то боднула корова.

После этого он перевел часы, выдохнул и закрыл глаза. Мой друг Зерчанинов сделал очень серьезное лицо. Большеголовый зашептал:

— Он может выбрать несколько продолжений: одно по линии «А-А». Тогда он избирает защитный вариант. Игра будет развиваться по типу «А-А-А-А» — бесконечное нагнетание поиска одной рифмы, в данном случае на слово «корова»... Ну, скажем, так: «Где-то кого-то куда-то боднула корова, кто-то ответил корове с улыбкой: здорово! Но на кого-то взглянула корова сурово, словно на пьяницу-мужа доярка Петрова...» Но тогда все пойдет сюжетно тягуче, и шансов больше у белых, так как, задавая первую рифму, они наверняка провели не одну бессонную ночь за домашним анализом. Либо он может избрать контратакующее продолжение по типу «А-Б». И тогда возможно «А-Б-Б-А»... Разуме-ется, в каждом ходе, каждом ответе оценивается не только рифма, но и содержание, остроумие, парадоксальная идея, аллюзии и ассоциаци.. Вот сейчас «черные» обдумывают наиболее приемлемый для себя план.

«Борец» все это время покачивался взадвперед, сидя в позе «лотос», бросал короткие взгляды на дворника, беззвучно шевелил губами и часто дышал.

— Что ждет победителя матча, а что — побежденного?— поинтересовался Зерчанинов.

— В зависимости от принятых соперниками условий, утвержденных апелляционным жюри. Прошлый матч проиграл дворник и попал на целый месяц в «рабство».

— Как в рабство? — спросил я.

— Просто. Стоял в очереди за продуктами, забирал ребенка победителя из садика, сшил победителю брюки. Дворник, между прочим, прекрасно шьет. А вообще условия могут быть любыми. Кстати, в прыгскокинг можно играть всюду — и в семье, и на предприятиях, и по Центральному телевидению. Это вызовет колоссальный интерес. Я убежден.

В этот момент «борец» перестал качаться, улыбнулся и произнес многозначительно: «Моцарт в тот вечер бездумно играл на свирели...» После этого он перевел часы и обвел всех торжествующим взглядом.

— Колоссально! — зашептал Большеголовый.— Это ловушка! Если дворник примет вариант «А-Б-А-Б», то наверняка нарвется в четвертой строчке на «Сальери»! Понимаете? Свирели — Сальери! Изящно, неожиданно! И тогда дворник суммарно проиграет дебют! Колоссально!

Для дворника ответ борца оказался действительно неожиданным. Во всяком случае, он вздрогнул и выразительно посмотрел на соперника: уж не ослышался ли я?

Что касается меня, то я поймал себя на том, что уже не только сопереживаю в этом странном поединке, но и включился в перебор вариантов. В самом деле, если дворник разгадает ловушку борца и набредет в раздумье на «Сальери», то он может свернуть на вариант «А-Б-Б-А» и снова заставить «борца» пассивно защищаться, пытаясь избавиться от назойливой «коровы». Ну, скажем, на реплику «борца» «Моцарт в тот вечер бездумно играл на свирели» он убийственно предвосхищает: «и тосковал в ожидании друга Сальери.» Этим дворник поставит «борца» перед сложной задачей изящно завершить дебютную перепалку в неудобном для себя режиме. Во всяком случае, инициатива твердо будет на стороне дворника.

Большеголовый наклонился ко мне:

— Если он найдет «Сальери», то обязательно наденет Маску Унижения.

— А это еще что такое?

— Понимаете ли, в прыгскокинге запрещено выражать словами или внешним видом неуважение к противнику, пренебрежение, недоброжелательность. Эмоции отражают маски. В случае проигрыша надевается Маска Побежденного, в случае победы — Маска Победителя... Если кто-то предлагает мир, он надевает Маску Миротворца. При этом если противник отказывается от ничьей, то он обязуется непременно победить в данном поединке. В ином случае ему присуждается поражение досрочно и он попадает в рабство. Есть еще и Маска Унижения. Надевая Маску Унижения, соперник как бы заявляет о своей обязательной победе в этом поединке, и если он побеждает, то становится победителем всего матча. Если нет, то проигрывает весь матч, расплачиваясь таким образом за неоправданное унижение своего противника. Здесь все логично и корректно. Но, по-моему, дворник не найдет «Сальери».

А дворник сидел и думал. Он ерошил правой рукой свою шевелюру, будто стимулировал мозговую деятельность, и взгляд его был уставлен в пространство, в какую-то точку, которую мог видеть только он.

В подвале было тихо. Слышно было, как тикают шахматные часы. Зерчанинов что-то записывал в свой блокнот. Я полюбопытствовал и, к изумлению своему, увидел: в правом столбце рифмы на «свирели». Чего там только не было. «Ели (елки), ели (глаг.), Растрелли, пели, горели, зверели, прозрели» С «коровой» обстояло дело не так перспективно: «сурово», «здорово». И все.

— Без крова,— прошептал я ему на ухо.

(* На самом деле, когда Арканов спустя год писал эту главу, он позвонил мне и попросил придумать еще одну рифму на слово «корова». «Без крова»,— сказал я. «Молодец»,— сказал он. (Ю. 3.)

 — Кто без крова? — не понял мой друг.

— Рифма на корову.

— Не мешай! — огрызнулся он, и мне стало весело, потому что я убедился еще раз, что Зерчанинов — натура увлекающаяся, и потому что представил себе, какие муки ожидают в ближайшее время его жену Клару и его дочь Машу.

Дворник думал минут пятнадцать. Потом вдруг на его лице мелькнула дурашливая улыбка, он запустил руку в мешок, лежавший рядом, вынул оттуда маску и отчеканил: «Может быть, в эту корову вселился Сальери?» После этого он перевел часы и надел на лицо совершенно идиотскую маску с высунутым языком. В подвале возникло оживление. Кампа предупредительно зашипел. «Борец» пошел пятнами. Было видно, что он не только не ожидал такого убийственного хода, но и был сражен наповал Маской Унижения.

— Готов,— тихо сказал Большеголовый.— Это реванш.

«Борец», конечно, понимал свою обреченность, но по инерции еще пытался что-то найти. Он раскачивался и раскачивался, и всякий раз, когда поднимал глаза на дворника, видел идиотскую маску с высунутым языком, и это его добивало. Вот уже Кампа подошел к соперникам и уставился на левый циферблат шахматных часов. Флажок «борца» завис в наивысшей точке горизонтального положения и рухнул. Большой палец правой руки Кампа показывал вниз. Большой палец его левой руки — вверх. Игроки и болельщики встали. «Борец» выглядел подавленным, а дворник о чем-то беседовал с Кампой, видимо уточняя условия предстоящего «рабства».

— Ну как? — спросил сияющий Большеголовый.— По-моему, это не слабее шахмат и уж точно — демократичнее.

— Все это, конечно, интересно, — сказал я. — Но какую роль в прыгскокинге вы отводите нам?

— Две позиции,— сказал Большеголовый.— Первая— рекламируйте прыгскокинг всеми средствами. Если мы выйдем на телевидение, наша игра распространится эпидемически. Мы создадим федерацию, и вы войдете в президиум.

— Президент — вы? — поинтересовался Зерчанинов.

— Нет. Я не честолюбив. Президентом станет Аршак Артемьевич Кампа, а я буду любоваться плодами своей активности со стороны. Вторая позиция проще: я хотел бы поставить некое действо под названием «Из жизни прыгскокеров». Надеюсь на вашу профессиональную помощь. В основу идеи ляжет та самая древняя легенда, которую расшифровал Аршак Артемьевич. Рассказываю...

— Не поздно ли? Может быть, в другой раз?

— Не настаиваю,— согласился Большеголовый.— Можно поступить проще. Я вышлю вам текст притчи, адаптированный мною.— Идет?

— Как скажете.

Мы попрощались с прыгскокерами, Большеголовый вывел нас к воротам.

— Константин Леонидович,— обратился я к нему.— Дело прошлое. С шахмат, как я вижу, вы всю свою горячность перенесли в прыгскокинг. Значит, очередной матч между Каспаровым и Карповым вас уже совсем не интересует?

Большеголовый ответил многозначительно:

— Любую идею можно возвести в абсолют, и тогда она становится всепожирающей. Люди превращаются в ее жертвы и перестают замечать, что в природе меняются времена года, что в мире происходят государственные перевороты, что ваш сын вдруг перестает вас понимать и так далее. В этот момент и нужно начать выращивать новую идею, чтобы люди забыли прежнюю и немного осмотрелись. Но как только и новая идея глобализируется, ее необходимо бросить. И далее со всеми остановками.

— И все-таки. Возвращаясь к шахматам... На чем основывался ваш фантастический, почти сбывшийся прогноз первого матча?

Ю. 3. Матч-реванш завершился, но страсти утихли не сразу. Масла в огонь — уже в начале восемьдесят седьмого года — подлила публикация Игоря Акимова «Осень на Каменном острове» в «Студенческом меридиане». Автор — из окружения Карпова, да и сам Анатолий Карпов входит в редакционную коллегию этого журнала.

Акимов как бы приоткрыл мне дверь в «тайную лабораторию» Карпова. Несколько удивляет, правда, что в этом рассказе находишь лишь черную гладь Невы, а иных примет времени нет. Попробуй пойми, что матч-реванш проходил осенью 1986 года, когда уже начал ощутимо меняться нравственный климат нашего общества — обретали плоть понятия демократии, гласности, когда мы пережили уже трагедию Чернобыля. Не секрет, что лишь чисто коммерческие соображения побудили участников избрать для первых двенадцати партий Лондон, но, как известно, Каспаров поспешил отказаться в пользу жертв Чернобыля от своей доли призового фонда, и к его заявлению присоединился и Карпов. Но и об этом ни слова в «Осени»

Я слышал мнения, что на страницах «Студенческого меридиана» шахматный матч походит на жестокую драку: «...белые нависли над нею (цепью черных пешек.— Ю. 3.) двумя кулаками...», «...иначе не стоило затевать эту драку с реваншем», «Ведь если завтра белыми он меня прибьет...», «Это была фирменная карповская партия: с первых же ходов зажал соперника, расчленил и задавил...», «Идея— прекрасна, но ее еще предстояло отполировать до блеска и только тогда выстрелить — чтоб наповал», «Ясное дело: если Каспаров бросает такой вызов, значит хороший каменюка припасен за пазухой», «...ведь для прежнего Карпова даже нынешний Каспаров был бы только мальчиком для битья...» И так далее и тому подобное.

Что же, это печально, но автор лишь фиксирует подлинную атмосферу матча. Если Фишер привнес в борьбу за шахматную корону излишнюю ожесточенность, то Карпов, трижды сходясь в кровопролитных матчах с Корчным, обрел такую закалку и такие навыки, что Каспарову не поздоровилось бы, не обеспечь он себя активной защитой, и не только сицилианской.

Но Фишер еще, как и его славные предшественники, не окружал себя многочисленными помощниками — такое понятие, как «команда», в практике борьбы за звание чемпиона мира возникло лишь в середине 70-х годов. Однако я бы предпочел эту шахматную команду называть «свитой» — на средневековый манер. Это — оруженосцы, люди зависимые, которым следует знать свое место, не гневить господина, когда его постигла неудача. Цитирую «Студенческий меридиан»: «Команда — сложный механизм, в нем каждая деталь, каждое зубчатое колесико должно быть пригнано точно и мягко, должно работать четко. И вот вдруг выяснилось, что это не просто специалисты, не просто исполнители определенных амплуа — это еще и люди. У каждого была своя жизнь, свои честолюбивые планы, связанные с надеждами на успех Карпова, свой характер... Пока дела шли не то чтобы плохо, но, скажем так, оставляли шансы на успех, они были повернуты к коллективу своей функциональной стороной. Каждый в меру своих сил и добросовестности делал порученное ему дело, не мешал другим и даже к соседу через забор не заглядывал: специфическая этика любой шахматной команды. Но стоило ситуации обостриться, а вероятность победы в матче из проблематичной стала весьма сомнительной, стоило этому грузу навалиться на души окружавших Карпова людей — и некоторые не выдержали даже первого нажима...»

Обострившаяся ситуация — это поражение Карпова в четырнадцатой партии, о которой я уже упоминал. А ближе к концу матча после трех побед подряд, когда Карпову удалось вдруг сравнять счет, он взял, казалось бы, необъяснимый тайм-аут. Но объяснение находится — и у Карпова, и у Каспарова: в «командных тайнах» матча эти объяснения.

Сначала вновь процитирую «Студенческий меридиан»: «Без четверти двенадцать ко мне зашел Игорь Зайцев:

— Пошли будить Толю.

— Зачем? Пусть отсыпается.

— В двенадцать контрольное время, и если мы берем тайм-аут, должны успеть позвонить.

— Какой еще тайм-аут?

— Идем-идем. Сам увидишь.

Карпов проснулся не в духе. Голова была тяжелой.

— Который час? — Ему сказали.— Ну, что будем делать, братцы?

В спальню вошли двое руководителей команды. Никогда в это время не приходили, а тут пришли. Все всё понимали, все всё знали заранее — кроме меня, новичка в этом деле.

— Что у тебя, Игорь Аркадьич? Как варианты?

— Ничего утешительного,— сказал Зайцев.— Ребята не готовы разговаривать с тобой. Никто.

Как же так?

— Ну, вчера, пока от Каспарова не позвонили, что он сдается,— какая была работа. Ждали доигрывания. А за вечер не успели.

Карпов задумался.

— Что посоветуешь? — спросил он меня.

— Играть

— Так ведь у меня черные, и в них есть несколько проколов, и Каспаров знает о них не хуже, чем я.

— Ну и что? Сыграй любой железобетон! Ведь у него руки будут дрожать, а уж ловить тебя в таком состоянии ему даже в голову не придет.

Карпов опять взглянул на Зайцева.

— Сам решай,— сказал тот.— Твои вопросы мы не успеем закрыть, это уж точно. Конечно, риск есть... Но тебе видней.

— Да какие тут могут быть колебания? — изумился представитель ЦСКА.— Надо давить! Бить и бить, пока удары проходят.

— Ну уж на Анатолия Евгеньевича-то не давите,— вступился второй.— Вы же слышите: положение сложное, как играть — неясно. Я считаю, что только Анатолий Евгеньевич может сам решить, играть ему сегодня или нет.

И через пять минут он пошел звонить судьям, что Карпов берет тайм-аут».

А теперь обратимся к книге Каспарова «Два матча». Вот что он пишет:

«Перед 20-й партией Карпов взял последний тайм-аут. Ясно, что своим решением Карпов дал мне время «зализать раны», подрастерял психологическую инициативу. Зачем он это сделал? Потом Карпов объяснял, что у него возникли проблемы в дебюте, и, может быть, удовлетворил этим объяснением людей, далеких от шахмат. Впервые Карпов получил шанс на успешное окончание матча. Правда, он утверждал, что все время не сомневался в успехе. Что ж, уточню, впервые для меня стала реальной угроза поражения — дело не в счете, а в психологическом состоянии. И вряд ли Карпов этого не понимал. Может быть, и ему было трудно совладать с собой? Во всяком случае, для решения взять тайм-аут у него должны были быть очень веские причины.

И еще об одном моменте, вызвавшем кривотолки,— о переменах в моей тренерской группе. Ее покинули Г. Тимощенко и Е. Владимиров. Но если уход Тимощенко был плановым (о своем решении новосибирский гроссмейстер сообщил еще до начала матча, и по взаимной договоренности он уехал после возвращения из Лондона), то в наших отношениях с Владимировым возник серьезный конфликт после 18-й партии. Мне показалось странным его поведение — переписывание анализов применяемых в матче дебютов. Я не могу ничего утверждать, у меня нет оснований обвинять, но я и не мог по-прежнему доверять Владимирову. Мы расстались как раз за день до того, как поступило сообщение о тайм-ауте Карпова».

И в который раз я вспомнил рассказ Суэтина о страданиях добросовестного Роберта Бирна, который за ночь нашел Фишеру верный выигрыш в его отложенной партии с Петросяном, а самоуверенный Фишер предпочел лишний час поспать и сказал своему секунданту, что обязательно поинтересуется его анализом, но после доигрывания — на теннис-ном корте...

Игорь Акимов утверждает, что Карпов не побоялся после блистательного Фишера выйти на авансцену таким, как есть. Не изображал ни простачка, ни интеллектуала. А «рекламно-обаятельный» Каспаров, дескать, лепит образ «простодушного демократа и рубахи-парня, такого же, как мы, простого и понятного, которого единственно что от нас отличает — это божий дар лихо играть в шахматы, лучше всех играть в шахматы — даже лучше Карпова». Я бы не взялся — из уважения к личности и чемпиона и экс-чемпиона — делать подобного рода выкладки: кто из них обаятельнее, а кто-интеллектуальнее. А Каспаров, на мой взгляд, обрел популярность независимостью суждений и взглядов, и отнюдь не только шахматных! Ему повезло, конечно,— «попал» в свое время. И я не уверен, что Каспаров лишь «заполучил сердца своего поколения». Автор «Осени на Каменном острове» принадлежит к поколению Таля и не скрывает, что когда-то Таль был частью его жизни, а сегодня ему грустно видеть «этого усталого и, по всем признакам, опустошенного человека, привычно играющего великого Таля...» Что ж, не один такой отшатнулся от Таля, когда тот пыпал» из своего времени. Но разве опустошен человек, который, как бы ни складывалась его жизнь, остается самим собой, и, если на то пошло, в этом его величие. И не «игру» Таля я вижу, а лишь игру вокруг Таля. А поколение Таля (отшатнувшиеся не в счет) и поколение Каспарова сегодня находят общий язык.

А. А. Обещанное письмо от Большеголового я получил незадолго до Нового года. Привожу его без всяких сокращений.

«Уважаемый Аркадий Михайлович!

Согласко нашей договореккости высылаю вам текст легенды или притчи (как Вам будет угодно), обнаруженный и добросовестно расшифрованный мудрейшим Аршаком Артемьевичем, в компетенткости которого сомневаться не приходится. Надеюсь, это Вас заинтересует и мы посотрудничаем. Искренне Ваш Константин Леонидович.

БОРЬБА ЗАЛИМАНИСТЫ ПРЕКРАСНОРЕЧИВОГО

С РАССУЛОМОМ БЕДНЫМ В КЛИ-КЛА, В РЕЗУЛЬТАТЕ КОТОРОЙ ЗАЛИМАНИСТА ПРЕКРАСНОРЕЧИВЫЙ

УСТУПИЛ СВОЙ ТРОН РАССУЛОМУ БЕДНОМУ, НО ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ ЛЕТ, ПОБЕДИВ ЕГО В КЛИ-КЛА,

ВЕРНУЛ СЕБЕ ЦАРСТВОВАНИЕ, ПОСРАМИВ

РАССУЛОМА БЕДНОГО И ЗАПРЕТИВ КЛИ-КЛА ПОД СТРАХОМ СМЕРТИ НА ВЕЧНЫЕ ВРЕМЕНА.

Был мудр, велик и прекрасен в своем владычестве Залиманиста. Речи его, указы и велекия ласкали слух любого дагемуранина, будь он жалким рабом или гордым верховодителем, добропорядочной матерью или презренной раздвижницей, торгующей природными прелестями своего тела, ядовитым монтекулом или свободнокрылым беркутом...

Слова, словно бриллиантовые птицы, слетали с его языка и превращались в прекрасноречивые стаи волшебных мыслей, поражавших суровостью логики и изяществом парадокса. За то и был он прозван дагемуранами Залиманистой Прекрасноречивым. Всякий приговор Залиманисты дагемуранин принимал со смирением и слезами благодарности-будь то смертная казнь или кошелек золотых крувишто в награду, ибо приговор Залиманисты был всегда справедливым и неопровержимым.

Всякий раз после цветения алимарисов объявлял Залиманиста двадцать четыре дня и двадцать четыре ночи Всеобщего Кли-Кла — поединка разума и красноречия. И в эти двадцать четыре дня и двадцать четыре ночи все дагемуране, богатые и обездоленные, умирающие и пышущие здоровьем, дети и седовласые аскиталы, собирались на площадях и в рощах, в селивингах и лачугах, под дождем и под палящим солнцем и состязались друг с другом в разуме и красноречии, отбирая сильнейшего из сильнейших, которому выпадала высочайшая честь на двадцать четвертый день состязаться в честном поединке с самим Залиманистой Прекрасноречивым. И победитель мог требовать от побежденного все, что могло прийти ему в голову, а побежденный обязан был исполнить все, что требовал от него победитель. А присуждали победу сами дагемуране, собравшиеся на площади в день заключительного поединка, и если большие пальцы их рук смотрели вверх, то это означало триумф победителя, и если большие пальцы их рук смотрели вниз, то это означало горе и унижение побежденного... (Ценя Ваше время, опускаю подробкое описакие Кли-Кла. Правила и условия приблизителько соответствуют тому, что вы виде-ли в нашей студии.— К. Л.).

Но кикогда ни одкому дагемуранину не удавалась победить Залиманисту Прекрасноречивого — либо истощался запас рифм, остроумия и логики, либо падала из верхнего сосуда песочкых часов в нижний сосуд последкяя песчинка, знаменуя Кокец Времени, и побежденный, надев Маску Горя, удалялся под свист и улюлюканье, а толпа восхваляла непобедимого Залиманисту.

Но вот одкажды после 8104-го цветения алимарисов среди дагемуран появился спустившийся с гор Рассулом, которого за его нищету сразу прозвали Бедным. И начал он состязаться с дагемуранами в Кли-Кла и стал побеждать одного за другим. И на двадцать четвертый декь представил верховодитель толпы Мелкумон Рассулома Бедкого Залиманисте Прекраскоречивому. И уже подала было зкак к качалу поединка волоокая Самбрикаль — жена Залиманисты, как неожиданко обратился Рассулом Бедный к повелителю. Он сказал:

— Да прости мне, великий Залиманиста, мою непомерную гордость, но чувствую я в себе разум могучий и краскоречие безмерное. И не одолеет меня смущение, и не затуманит мой ум робость от того, что я, Рассулом Бедный, имею честь сразиться с самим Залиманистой Прекрасноречивым и Непобедимым. Но тем слаще будет моя победа и тем дороже будет ее цена. Дай же верное слово повелите-нля, что выполнишь любое мое условие, если небо позволит сразить тебя в честном поединке.

Толпа загудела, возмущенная наглостью Рассулома Бедного, но Залиманиста встал и поднял руку. Он сказал:

— Мое достоинство не унизит твоя непомерная гордость, Рассулом Бедный. Твоя самоуверенность возвысит и мою победу над тобой. Я не ведаю, что ты собираешься потребовать от меня в случае успеха, но я хочу, чтобы риск, как свободнокрылый беркут в центре неба, повис над нами обоими. Даю верное слово повелителя, что выполню любое твое пожелание, сколь тяжким оно ни будет для меня. Но я хочу, чтобы ты знал: в случае твоего поражения твоя голова с могучим разумом украсит ограду моего дворца, а твое красноречие, коим ты надеялся победить меня, будет выбито на могильной плите, под которой найдет свое вечное пристанище твое бедное тело. Если ты не дрогнул, выслушав мои слова, то начнем, и я дам тебе дополнительный шанс, предоставив возможность озадачить меня первому.

Толпа взревела, приветствуя повелителя, и волоокая Самбрикаль дала знак к началу.

...Уже кончился двадцать четвертый день, и опустилась кад площадью двадцать четвертая ночь, а Залиманиста Прекраскоречивый все не мог одолеть Рассулома Бедного. На любую самую парадоксальную строку Залиманисты, на самое сложное и изысканнейшее окончание Рассулом отвечал двойным парадоксом, приводившим в изумление толпу, и парировал такой неожиданной рифмой, что стоявшие у трона придворные поэты, наставники Залиманисты в поэтическом мастерстве, покрывались багровыми пятнами и чувствовали себя базарными зазывалами. При этом отвечал Рассулом мгновенно и к середине ночи уже имел в своем сосуде вдвое больше песка, чем оставалось в сосуде Залиманисты.

Уже исчерпали оба запасы философских эскапад и перевели борьбу в русло двусмысленных и ироничных вначале, а потом прямых и жестоких нападок друг на друга. Но и здесь Рассулом Бедный опережал Залиманисту, ибо знал о нем как о повелителе много правдивого и ложного, интимного и романтического, возвышенного и скабрезного, что всегда окружает имя любого повелителя. А Залиманиста знал о Рассуломе только то, что ан бедный. И к рассвету, когда запас песка в сосуде повелителя стал угрожающе мал, он решился на последний шаг. Он надел на себя Маску Отчаяния, а это озкачало, что он ограничивает поедикок трикадцатью вопросительными ударами, за время которых он обязуется угадать условия Рассулома Бедного в случае победы. Если же нет, то эти условия огласит Рассулом Бедкый, но уже в качестве победителя. Но, пойдя на это, Залиманиста сам себе поставил сети и с каждым следующим вопросительным ударом запутывался в них все больше и больше, ибо не мог даже предположить всю степень дерзостности претензий Рассулома Бедного, который получить мог ВСЕ, а рисковал лишь ничтожной песчинкой (каковою себя считал) этой безграничной пустыни жизни. И когда Залиманиста нанес тринадцатый вопросителькый удар и тут же получил ответ Рассулома Бедного: «Я НЕ СКАЖУ ТЕБЕ «ДА» И НА ЭТОТ ВОПРОС ТВОЙ, ВЛАДЫКА, ИБО СОЛГУ, НУ А ЛОЖЬ НЕ УКРАСИТ ПОБЕДУ»,— он устало опустился на трон.

Наступила тишина. Солнце вставало над площадью. И, сохраняя достоинство повелителя, Залиманиста Прекрасноречивый, улыбнувшись, сказал:

— Требуй!

И победитель сказал:

— Царство! Трон! Волоокая Самбриналь!

Толпа ахкула. Залиманиста побледнел, но, взяв себя в руки, сказал спокойко:

— ты победил меня, Рассулом Бедный. Я выполню свое слово. Царство и трон твои. Но не забирай у меня Самбриналь.

И Рассулом сказал:

— Царство! Трон! Волоокая Самбриналь! Или считай, что ты победил, и сними с меня голову!

И тогда Залиманиста сказал.'

— Ты победил, Рассулом. Ты получаешь царство, трон и Самбриналь, а я удаляюсь в изгнание. Но я возвращусь, Рассулом, и Кли-Кла сведет нас в новом поединке. И если я одолею тебя, ты вернешь мне царство, трон и Самбриналь. Если же нет, голова моя украсит дворцовую ограду.

С этими слаоами Залиманиста сошел на площадь и исчез в толпе, которая в безумном экстазе уже приветствовала нового повелителя Рассулома, ставшего Прекрасноречивым.

Многократно после этого цвели алимарисы, и кикому не проигрывал в Кли-Кла ковый правитель дагемурак Рассулом Прекраснаречивый, но последних слов, сказанкых Залиманистай, забыть не мог, сознавая, что единственный, кто мажет посягнуть на его благополучие, жив и наверняка мечтает о возвращении. И еще он знал, что уже не в состоянии расстаться с царством, троном и волоокой Самбрикаль, и это вселяло в него страх перед возможностью потерять приобретенное. Он нанимал для закятий иноземных риторов, логиков и поэтов, но перед каждым цветением алимарисов убивал их, боясь, что новые философские формулы, рифмы и парадоксы смогут стать достоянием Залиманисты, шпиоков которого он видел в каждом дагемуранине. Переболев однажды расстройством желудка, он перестал принимать еду, приготовленную дворцовыми поварами, ибо боялся быть отравленным агентами Залимаеисты. Он питался только плодами фартериса, который выращивал собственноручно. Имя Залиманисты приводило его в дрожь, и он запретил дагемурнам произносить его. Он боялся и ждал. Ждал и боялся.

И вот каступило десятое со времени его победы цветение алимарисов, и началась время Кли-Кла. Рассулому донесли, что с гор спустился нищий дагемуракин и стал одного за другим повергать своих соперников. И хоть запрещено было имя Залиманисты, но все дагемуране и Рассулам знали: пришло время ЕГО возвращения. Тогда Рассулам разослал на площади и в рощи, в селивинги и лачуги, под дождь и под палящее солнце — всюду, где дагемуране состязались, отбирая сильнейшего, двадцать самых лучших бойцов Кли-Кла из Элиты, чтобы хоть кто-кибудь остановил шествие Залиманисты, но все двадцать бойцов Элиты были повергнуты им, славно начинающие ученики. Семь колдунов наводили порчу на Залиманисту, пытаясь обезволить его и затуманить разум. Но все было напрасно, ибо Залиманисту тоже охраняли колдуны, которые наводили свою порчу на колдунов Рассулома. И накокец, настал двадцать четвертый день Кли-Кла, и верховодитель толпы представил владыке Рассулому Прекраскоречивому его соперника. Оба испепелили друг друга взглядами, и начался поединок. День, ночь и еще день они сражались на равных, сочетая выстроенные заранее философские формулы с фонтанами божественной импровизации, но с наступлением второй ночи Рассулом стал подолгу задумываться над очередным ответом и все чаще начал попадать в логические ловушки Залиманисты. И чем меньше оставалось песка в сосуде Рассулама, тем труднее ему было сосредоточиться, тем ожесточеннее пожирала его одна мысль: «Неужели это конец?»

Сюжет легенды, присланной Большеголовым, показался мне довольно расхожим, или, как говорят, «бродячим». В жизнеописаниях разных королей и халифов есть много примеров подобных изгнаний и последующих триумфальных возвращений на трон. Но в данном случае привлекало то, что вечная кровавая борьба за власть камуфлировалась честной, возвышенной игрой логики, парадоксов, иронии, причем игрой довольно заразительной... Я уже не говорю о семье Зерчанинова, но мой товарищ, серьезный физик С. Никитин, после того как я рассказал ему о прыгскокинге, заметил, что если Большеголовый не дурак, то он должен запатентовать эту игру и запустить ее в свет. Такой «интеллектуальный кубик Рубика». А я в очередной раз задумался над личностью Константина Леонидовича. Что за энергия питает этого человека? Какие цели преследуются его странными (с привычной точки зрения), даже эпатажными поступками? Чем заряжено окружающее его удивительное поле, которое удерживает таких разных и неординарных людей?

1 14

 ГЛАВА 4

А. А. 5 октября 1987 года я прилетел в Сочи и впервые в жизни по достоинству оценил понятие «бархатный сезон», которое раньше (видимо, по молодости) имело в моих глазах некий пижонский, сытый, ленивый оттенок. Я всегда на юге предпочитал жару, зной, загадочно-длинноногих девиц, бессмысленную, но довольно приятную, как принято говорить сейчас в определенных кругах, «тусовку», гостеприимные кавказские застолья с цветистыми тостами, всякий раз убеждавшими тебя в том, что ты уникальный и выдающийся человек. А когда кто-то с томлением в голосе произносил «бархатный сезон», передо мной возникали благоустроенные пляжи, неторопливые вереницы тучных немолодых «упакованных» мужчин и их жен или подруг со следами былой красоты. Говорят, что Михаил Светлов сказал про таких как-то: «тела давно минувших дней...» Еще виделись преферансные компании, игравшие не по маленькой. И мне всегда казалось, что времена бархатного сезона для меня или никогда не наступят, или если и наступят, то настолько не скоро, что думать об этом не следует. Но времена эти наступили, и в ту осень я вдохнул ароматы бархатного сезона полной грудью, едва только вышел из здания сочинского аэропорта. Меня встретил главный судья шахматного фестиваля «Россия» Юрий Павлинович Соколов, и мы направились в гостиницу «Приморская», где жили многие участники фестиваля и где располагался штаб. По дороге я узнал, что Юрий Павлинович — заместитель председателя Шахматной федерации РСФСР и отец Андрея Соколова. Все было хорошо организовано, и меня ждал удобный номер в гостинице.

В городе я обнаружил один-два красочных транспаранта на тему шахматного фестиваля «Россия», но другие виды рекламы практически отсутствовали, как выяснилось впоследствии, из-за того, что даже расклейка афиш стоит дорого. А реклама была просто необходима, ибо, как отмечали ветераны прошлых шахматных фестивалей и чигоринских мемориалов, интерес к подобного рода соревнованиям почегму-то падает.

Сочинский мастер Юрий Лобанов, так сказать, технический директор и организатор фестивалей, высказался по зтому поводу определенно: «Сегодня, как ни странно, имена в шахматах интересуют людей больше, чем сами шахматы. Играли бы Карпов и Каспаров, в зал невозможно было бы попасть. Покупали бы билеты не из любви к шахматам, а чтобы просто поглазеть, живьем увидеть. Вообще, как ни парадоксально, я заметил: чем больше мы фокусируем внимание на шахматных звездах, тем меньше интереса проявляют люди к остальным, даже очень сильным шахматистам и к шахматам в целом».

И действительно, даже такие имена, как Лев Псахис, Юрий Разуваев, Смбат Лпутян, Владимир Тукмаков, Елена Ахмыловская, Ирина Левитина, не расшевелили ни сочинцев, ни отдыхающих. А фамилии иностранцев тоже вряд ли что могли добавить. Ну кто, в самом деле, кроме собирающих всю шахматную информацию профессионалов, мог что-нибудь слышать об англичанине Д. Хадсоне, кубинце Л. Ортеге, венгре И. Хорвате, болгарине Б. Андонове? Ведь даже постоянно интересующиеся шахматами люди сидят на голодном информационном пайке. И какие имена играют в международных турнирах, и как играют, узнать практически невозможно. Специальной шахматной периодики для этой цели явно мало, а профессиональная спортивная газета «Советский спорт» оказывает шахматам унизительно ничтожное внимание. По каким соображениям, неизвестно. Ведь находится же место, чтобы сообщить об итогах, скажем, весеннего легкоатлетического кросса где-нибудь на Ямайке.

Так или иначе, а каждый тур шахматного фестиваля собирал максимум сорок-пятьдесят зрителей в отличном зале пансионата «Светлана». А многие отдыхающие даже высказывали недовольство тем, что зал занят какими-то шахматами и кино из-за этого не показывают. Обидно-с! Ведь фестиваль «Россия» и центральный турнир этого фестиваля, посвященный памяти М. И. Чигорина, должны быть настоящими ежегодными праздниками. И если бы привлечь побольше таких самосгорающих людей, как Евгений Александрович Бебчук (он был редактором бюллетеня «Россия» ) и упомянутый уже Юрий Иванович Лобанов, то можно своротить горы... Кстати, мы мастерски не умеем извлекать максимальный коэффициент полезного действия из наших энтузиастов! Могу только представить, как развернулся бы тот же Юрий Иванович, будь у него побольше власти (в нормальном смысле слова) да побольше средств (тоже в нормальном смысле слова, в сегодняшнем, в хозрасчетном)! Вот это был бы спонсор! Недаром, когда Лобанов появлялся в штабе фестиваля, Бебчук всегда восклицал: «Юрий Иванович! Вы колосс!»

Участники мужского и женского турнира имели разные цели: одни добывали себе баллы международных мастеров и гроссмейстеров и поэтому «рубились», другие проверяли в действии новые идеи и схемы, третьи играли, отдыхая, или, отдыхали, играя, что тоже не предосудительно. Кто много загорал и купался, тот выдающихся результатов не добился. И наоборот. Юрий Разуваев сказал, что это закономерно, потому что солнце «плохо действует на мозги». Лев Псахис хотя и не был согласен со своим другом, но тоже высокого места не занял. Обаятельный англичанин Джулиан Хадсон три четверти турнира «ловил кайф» от Сочи. У него была валюта и было увлечение одной игривой ленинградкой. И он проигрывал все подряд. Когда же валюта кончилась и ленинградка уехала, Ходсон от печали выиграл две блестящие партии, за одну из которых был награжден специальным призом. Кубинец Ортега занял последнее место, но при этом сказал, что загорел и окреп. А трое наших «бледнолицых» (А. Харитонов, С. Смагин и Е. Пигусов) поделили первые три хлеста, и двое из них (С. Смагин и Е. Пигусов) стали после этого международными гроссмейстерами. Я же следил за ходом двух турниров, отдыхал и выпускал «Светскую хронику» в бюллетене «Россия». Кое-что из хроники «сочинял», а кое-что «брал из жизни». Предлагаю два примера из «хроники», которая, по-моему, пользовалась популярностью у шахматистов и отдыхающих.

ПОПУЛЯРНОСТЬ.

В Сочи очень популярен Псахис. На базаре одии из колхозников — любителей шахмат — узнал его и подарил 1 кг яблок. В дргом ряду его тоже узнали и отсыпали орехов. В арбузном ряду ему преподнесли два арбуза. Псахису, как и его друзьям, это пришлось по душе, и на спедующий день он снова отправился на базар. Едва завидев его, колхозкики закричали: «Земляки! Закрывай ряды! Псахис идет!»

А. А. За неделю до открытия матча одна из центральных газет опубликовала беседу с Анатолием Евгеньевичем Карповым и портрет экс-чемпиона. В беседе практически ничего не было сказано ни о шахматах вообще, ни о матче в частности. Обстоятельная беседа о деятельности Советского фонда мира и его председателе. Эта публикация могла состояться когда угодно. Задолго до матча, после матча, так сказать, в холодный период... Но она состоялась именно перед открытием севильского матча, что болельщиками Каспарова было расценено как акция психологического давления, хотя сам чемпион мира, находясь в Севилье, без посторонней помощи вряд ли бы проявил интерес к любой прессе. Во всяком случае, и окружение Каспарова и окружение Карпова в периоды непосредственной борьбы стараются оберегать своих "хозяев" от воздействующих на их психику публикаций. Так или иначе, возникло опасение, что внешахматная борьба за чемпионскую корону будет занимать на севильском матче не последнее место. Забегая вперед, скажу: далеко не последнее... Впрочем, в Севилье был Зерчанинов. У него испанская пресса, факты, наблюдения. Ему в этом вопросе и карты в руки.

А. А. Все же, кто в Севилье не побывал, а таких большинство, вынуждены были пользоваться, увы, слухами, которые иногда соответствовали действительности, а иногда оказывались даже дальше от истины, чем мы от Севильи. Информация же в "Советском спорте" Э. Гуфельда и позднее А. Рошаля большого света не проливала, а отдельные робкие намеки напоминали холодное свечение светлячков в безлунную южную ночь...

Среди участников сочинского фестиваля были «каспаровцы», были «карповцы» (и это абсолютно нормально как для профессионалов, так и для болельщиков-любителей) и были «нейтралы», которых интересовал лишь шахматный процесс. Вторую партию многие, если можно так выразиться, наблюдали по «Маяку», и после первого включения Я. Дамского, расставив позицию, спорили только об одном — на каком ходу Каспаров выиграет. Когда же спустя несколько часов Я. Дамский сообщил по «Маяку», что вторая партия закончилась победой Карпова, все решили, что комментатор оговорился. Но он не оговорился. Почти полуторачасовое раздумье чемпиона мира в дебюте сказалось. Попав в жесточайший цейтнот, он оказался переигранным Карповым и сдался за ход до мата. «Каспаровцы» еще сутки не могли оправиться от шока и бились над решением двух проблем. Почему Каспаров «заснул» над одним ходом в дебюте почти на полтора часа и как (?!) он мог забыть перевести часы, находясь в цейтноте? Случай совершенно невероятный даже для среднего профессионала, а для Каспарова и вовсе не поддающийся объяснению с точки зрения здравого смысла. Разгадка, видимо, известна только самому чемпиону мира. Я же как бывший врач могу обьяснить это лишь так называемым запредельным торможением, когда определенный участок мозга настолько чем-то возбужден, что все остальные зоны коры становятся глубоко заторможенными. Иначе говоря, Каспаров в тот момент мог думать о чем-то очень важном (для него, во всяком случае), но не о флажке. Повторяю, это только мое предположение, а о чем он думал тогда, и думал ли вообще, кто знает.

Никакого нарушения кодекса со стороны Карпова в этом эпизоде не было. Он не обязан переводить часы соперника. Есть даже жестокая шахматная присказка: «За свое время хоть пляши». И в то же время, имея уже выигранную позицию, Карпов получил шанс «выиграть ее еще один раз» — обратить внимание противника на то, что его флажок уже поднялся, а кнопка часов не переключена. Карпов этим шансом не воспользовался. Или не захотел, или был занят своей игрой и своим временем.

Мне казалось, что четвертый матч на первенство мира для «массового» болельщика уже не будет представлять прежнего обостренного интереса. Создавалось впечатление, что оба слегка поднадоели. Как бы отошли на второй план. Действительно, в стране происходят бурные революционные события, общественная и экономическая жизнь выходит из застоя, публикуются произведения, много лет лежавшие под спудом, неофициальное чтение которых в еще недавние времена могло кончиться весьма неприятными последствиями. Две мировые системы, находящиеся в конфронтации, содрогаются от апокалипсических предупреждений— «Челленджер» и «Чернобыль»... Уносит более четырехсот человеческих жизней одна из крупнейших морских кат-строф... Приближалась вашингтонская встреча на высшем уровне.

Короче говоря, я ошибался, считая, что интерес к четвертому матчу упал. На следующий день после второй партии на пляже ко мне бесконечно подходили знакомые и незнакомые отдыхающие. Болельщики Каспарова спрашивали, что случилось, неужели ОН (Каспаров) проиграет? Болельщики Карпова ликовали и беспокоились лишь о том, чтобы их любимец сохранил столь рано полученное преимущество.

А я лишь снисходительно улыбался, делал умный вид и говорил, что вот позвоню сегодня нашему Большеголовому и все выясню. Но звонить я ему не собирался, а точнее, просто не мог, потому что он, как я уже писал, вновь исчез из моего поля зрения и, как говорят в детективах, местонахождение его было неизвестно. Но назавтра я сообщил всем заинтересованным отдыхающим, будто вчера Большеголовый мне сказал, что к шестой партии Каспаров сравняет счет. Я это говорил всем «на голубом глазу», без тени сомнения, но сам над собой подтрунивал.

Мои акции оракула подорожали к четвертой партии, когда Каспаров сравнял счет, причем сделал это очень убедительно. Правда, все гроссмейстеры считали, что говорить о цельности партии не приходится, ибо Карпов в ней продемонстрировал, мягко говоря, не самый высокий уро-вень.

Но и в ясновидцах я ходил недолго — пятую партию, в которой чемпион мира «зевнул» не в худшей позиции элементарную двухходовку, вновь выиграл Карпов. «У Гарри Кимовича нервы никуда не годятся! — горячо доказывал Псахис.— Это может для него плохо кончиться!». Другой международный гроссмейстер (не буду называть фамилию, ибо зто не он, а она) был более категоричен: «Оба играют слабо, а при такой игре предсказать, чем все это кончится,— зацача для сумасшедшего».

Еще через несколько дней на набережной ко мне подошел уже далеко не молодой человек и сказал:

— Ты Аркадий Арканов?

— Да,— сказал я.— Но почему «ты»?

— Потому что мы с тобой учились до седьмого класса в одной школе, в 597-й, за метро «Сокол». Верно?

— Верно!

Он назвал свою фамилию. Я его, конечно, вспомнил... И многих других ребят мы вспомнили. И учителей, из которых на сегодняшний день, увы, уже многих нет... Мы трепались, смотрели друг на друга и без грусти констатировали верность парадокса: ничто так не старит человека, как возраст. Вот только мы никак не могли вспомнить, кто это сказал. Мне казалось, что Шоу. Он считал, что Уайльд... Впрочем, выяснилось, что это не единственное наше разногласие. Он сказал, что читал в «Юности» наш «Сюжет» и увидел в нем симпатии к Каспарову. Я ответил, что мы были абсолютно объективны в оценках всего того, что происходило, а мои симпатии к Каспарову определяются его игрой и его личностью, которая мне представляется незаурядной.

И тут лицо моего школьного товарища обрело недоброе выражение.

— Наглый он, твой Каспаров! — сказал он.— Самоуверенный! Во все лезет — и в футбол, и в КВН со своей дурашливой улыбочкой! Научился бы у Карпова скромности... Ну ничего. На этот раз Толя поставит его на место... А про часы забыл, потому что играть надо уметь!

Мои контрдоводы не переубедили школьного товарища. Правда, мы и не поссорились. Может быть, потому, что мне удалось перевести разговор на другие темы. К сожалению, я слышал подобные оценки не только на набережной Сочи, но и в других, более серьезных местах, и не от школьных товарищей, а от других товарищей, занимающих шахматные, спортивные и другие ответственные посты, для которых поражение Каспарова в этом матче связывалось с надеждами зажить прежней привычной жизнью, где все было налажено, отлажено, без вопросов, без риска... Той жизнью, которой они жили до перестройки... Кстати сказать, явление это в шахматной жизни лишь отражает то, что происходит сегодня и имеет достаточно сильные позиции и в более глобальных, чем шахматные, областях.

Впрочем, не будем уходить от шахмат. Возьмем, к примеру, Международную ассоциацию гроссмейстеров. Наша печать пока что отделывается лишь туманными сообщениями. Тем не менее идея эта, принадлежащая в основе Каспарову, пришлась своей простотой и логичностью подавляющему большинству крупнейших советских и зарубежных гроссмейстеров. Суть ее в том, что ФИДЕ за годы существования закостенела, обюрократилась, она уже не считается с интересами гроссмейстеров. Система выявления сильнейших шахматистов устарела, порой не обеспечивает тот желанный климат, в котором должны происходить шахматные соревнования. ФИДЕ руководят функционеры, или вообще далекие от шахмат, или крайне низкоквалифицированные в зтом отношении люди. А кто как не сами шахматисты должны Вырабатывать оптимальные условия, в которых они могут самовыражаться в самом полном смысле этого слова? Идея эта уже практически проведена в жизнь, несмотря на сопротивление ФИДЕ. Госкомспорт до сих пор не высказал своего окончательного ни положительного, ни хотя бы отрицательного отношения к ней. Впечатление такое, будто что-то еще выжидается, будто рано или псздно кто-то сверху, как раньше, укажет, как и что, и тогда решение будет сообщено народу: либо идея очень своевременная и прогрессивная, либо — реакционная и порочная... Но чего надо выжидать, если уже возникла и советская ассоциация гроссмейстеров, выбрано ее руководство, существует выработанное и одобренное большинством гроссмейстеров положение?

— шахматное движение в стране за последкие годы не получило должного развития, решения директивных органов, принятые в 1980 году, оказались во многом не выполненными;

— в стране уменьшается число соревнований, особенно
проводимых местными шахматными клубами, некоторые из
которых находятся в бедственном положении;

— вновь избранному руководству Шахматной федерации
СССР в октябре 1986 года трудно действовать в рамках
старой структуры управления шахматами;

— имеют место субъективизм и корпоративность при решении вопросов, связанных с выступлениями шахматистов в соревнованиях, в первую очередь за рубежом;

— снизилось наше влияние в международной шахматной организации ФИДЕ, принявшей за последние годы ряд решений, идущих вразрез с интересами мировых и советских шахмат;

— отсутствуют соответствующие научно-методическое, медицинское и информационное обеспечение деятельности ведущих шахматистов страны;

— ощущается острейший дефицит высококвалифицированкых тренеров и оргакизаторов, а многие ведущие специалисты эффективно не используются;

— запущен вопрос, связанный со значительным отставанием международных коэффициентов большинства советских шахматистов от их реальной практической силы, что негативно влияет на различные аспекты кашей шахматной жизни.

Собрание советских гроссмейстеров СЧИТАЕТ, что в основе создавшегося положения лежат следующие причины:

1. Структура всего шахматного движения в стране устарела и нуждается в коренных преобразованиях.

2. В течение многих лет происходил негативный процесс унификации шахмат с другими видами спорта. При этом недооценивается их творческое содержание, не учитывается специфика работы ведущих шахматистов страны, которая носит исследовательский характер и связана с огромными информационными перегрузками.

3. Годами складывавшаяся кадровая политика в шахматных учреждениях и организациях не способствовала активизации деятельности ведущих шахматистов, выдвижению талактливых тренеров и организаторов. У руля руководства оказались люди, не способные решить насущные проблемы шахматного движения.

4. Практически все важные решения принимаются недемократическим путем, келейно, без консультаций со специалистами и общественностью. В деятельности руководства полностью отсутствует гласность.

Шахматное движение в стране не вправе и дальше оставаться в стороне от революционного процесса перестройки жизни нашего общества. Советские гроссмейстеры хотят активко способствовать расширению культурно-воспитательной роли шахмат, росту их массовости, пропаганде достижений советской шахматкой школы и дальyейшему развитию ее славyых традиций.

Учитывая папулярность шахмат в стране, тягу молодежи к занятиям шахматами, огромный спрос ка шахматную литературу, рост числа шахматных мероприятий за рубежом, мы убеждены, что при правильной постановке дела шахматы могут стать высокорентабельной сферой. Для этого необходимо демократизировать кашу шахматкую жизнь, осуществить серьезные преобразования.

Собраие советских гроссмейстеров ПОСТАНОВЛЯЕТ:

1. Считать необхадимым создание оргакизации советских гроссмейстеров для решения профессиональных задач, повышения их творческой активности и общественной деятельности.

2. Узаконить фактически существующий статус шахматиста-профессионала для гроссмейстеров, что должно повлечь за собой решение таких наболевших вопросов, как пенсионное обеспечение, улучшение социально-бытовых условий, упорядочения системы материального поощрения.

3. В целях роста мастерства советских шахматистов, увеличения зкономического эффекта их деятельности, просить соответствующие инстанции не примекять квоту выезда советских шахматистов на соревнования за рубеж.

4. Образовать инициативную группу с привлечением специалистов (экономистов, юристов, организаторов и т. д.) для изучения вопроса о создании творческого союза советских шахматистов на основе широкого опроса общественного мнения.

Предложения по этому вопросу разработать до 1 января 1988 года.

5. В целях роста оперативности и повышения качества шахматных изданий (книг, периодики и др.), координации издательской деятельности просить соответствующие инстанции рассмотреть вопрос о создании объединенного специализированного издательства шахматной литературы.

6. Одобрить деятельость чемпиона мира Г. Каспарова и экс-чемпиона мира А. Карпова в Международной ассоциации грсссмейстеров. Рекомендовать советским гроссмейстерам вступление в эту ассоциацию по личным заявлениям в строго индивидуальном порядке.

7. Для выработки устава организации советских гроссмейстеров и решения текущих вопросов на период между общими собраниями избрать совет организации а составе:

...Каспаров сравнял счет в восьмой партии, выиграв ее, как говорят профессионалы, практически не входя в соприкосновение с фигурами Карпова. Заслуга Каспарова в победе не умалялась, хотя гроссмейстеры были единодушны и в том, что Карпов эту партию играл вяло, беспланово, робко, чтобы не сказать резче. И опять общий уровень всего матча оценивался (с точки зрения чисто шахматного искусства) сдержанно. Об этом уже к концу матча стали говорить и официальные обозреватели в прессе, оправдывая невысокое качество партий чрезвычайным напряжением, физическим и нервным переутомлением и небывалым значением конечного результата. Еще бы! Победитель получал возможность по меньшей мере три года отдохнуть от повисшего на руках, на ногах, на мозгах соперника. Победитель мог, наконец, полностью насладиться всеми преимуществами чемпионства, оглядеться, вспомнить, что есть еще и другая жизнь, поиграть в охотку в нормальные шахматы...

В одиннадцатой партии Карпов в безусловно лучшей, а может быть, и выигранной позиции сначала сам ее уравнял, а потом совершенно добровольно зевнул качество, после чего Каспаров повел в счете, а его почитатели вздохнули свободно, приговорив Карпова и ожидая лишь окончательного результата. В самом деле, в оставшихся тринадцати партиях двенадцатому чемпиону необходимо было выиграть две при условии, что тринадцатый чемпион не выиграет ни одной. А это считалось малореальным. Между прочим, одиннадцатая партия стала для Карпова очередной «одиннадцатой роковой». По-моему, Каспаров и сам поверил в роковые числа Карпова и, похоже, назначил очередную казнь на шестнадцатую партию (шестнадцатые партии Карпову тоже приносили неприятности), взяв даже перед ней вовсе не обязательный тайм-аут. Но на сей раз кабалистическая карта оказалась «пиковой дамой» и показала чемпиону язык, после чего он в лучших традициях прежнего мальчика из начала своего первого матча в Колонном зале «сдул» шестнадцатую «счастливую» партию, вернув Карпову почти утраченные надежды. После этого перепугались, по-моему, оба и решили оставить по одному патрону на последние две партии. Может быть, так оно и было. Во всяком случае, с семнадцатой по двадцать вторую, точнее, не с семнадцатой, а с восемнадцатой, они пытались свести вероятность ошибок к минимуму, что и лишило эти партии полнокровной борьбы. Каспаров выцарапывал ничьи черным цветом и легко добывал их белым, предлагая ничьи сопернику, едва выйдя из дебюта, что Карпов благоразумно принимал. Семнадцатая партия стоит несколько особняком и, хотя закончилась вничью, помучила обоих. Мой друг Зерчанинов имел удовольствие наблюдать эту партию. Не буду отнимать у него хлеб...

А рыбаки до самого Мадрида возбужденно переговариваются, в креслах им не сидится. Узнаю, наконец, что им предстоит выйти в Атлантику без старшего мастера по обработке рыбы. При оформлении его в загранплавание проскользнула опечатка — и уже в Москве, в Шереметьеве обнаружилось, что в его паспорте моряка и в судовой роли не совпадает одна цифра. Так, действительно, неужели для того, чтобы эту опечатку исправить, незаменимого на траулере человека надо было отрывать от команды и отсылать назад, в Мурманск? Когда он теперь догонит — на перекладных — свое судно в Атлантике? Ребята, распрощавшись со своим товарищем, до вылета в Мадрид успели сгонять на такси на Ваганьковское — к Высоцкому...

В полночь приземляемся в Мадриде.

23 ноября. В маленьком магазинчике близ шумной Гранд Виа за сто с небольшим песет (рубль с копейками) покупаю кошачьи консервы. Подарок для Лапы. (Помните, я рассказывал про кошечку, которой меня осчастливил Аршак Артемьевич?) Завтра буду в Севилье, на матче. Ни К. Л., ни Аршак Артемьевич, его собственный Кампоманес, там уже не обьявятся, и придется мне вязнуть в сплошных шахматах. Но, покупая консервы для Лапы, я как бы испытывал, способен ли К. Л. распознать на расстоянии этот мой жест в его сторону? А вдруг отзовется...

Вечером в нашем скромном «Метрополе» (мадридский «Метрополь» не чета московскому, здесь есть отели и подороже) смотрю «Теледиарио-2» (вечерний теледневник). Программа закончится в десять минут десятого — за 20 минут до того, как в Севилье Каспаров и Карпов сыграют или отложат свою шестнадцатую партию. В предыдущих матчах эта партия была счастливой для Каспарова. Даже в Колонном зале он едва не выиграл ее. А на этот раз у него белые.

Ровно в девять узнаю, что в Севилье температура падала ночью до шести градусов, а днем повышалась до шестнадцати. А на Балеарских островах еще теплее... Но о шахматной погоде в Севилье, которой, как убеждает «Советский спорт», живут сегодня испанцы,— ни слова. В спортивных новостях, которые следуют тут после сводки погоды, вижу лишь гонку на верблюдах в каком-то арабском эмирате. Быстро бегают верблюды...

— В ночном выпуске покажут и шахматы,— говорит наш гид Артур.

— А кто смотреть будет?

— Кто не спит.

— Да там сыграли уже...

— Куда спешить? Приедем утром в Севилью, и все узнаешь.

Артур далек от шахмат и предпочел бы провести с нами всю неделю в Мадриде — гулять не спеша по городу, рассказывать, как жилось здесь при Франко и как живется теперь, и вспоминать, как он жил когда-то в Тарасовке, в детском доме для испанских детей, как учился в МИИТе, и расспрашивать, расспрашивать, как сейчас меняется жизнь в нашей стране и что каждый из нас лично хотел бы прежде всего изменить.

Он взялся работать с советской группой не денег ради, а чтобы поговорить, чтобы узнать все из первых рук. Да, он давно уже возвратился на родину, но вырос-то в нашей стране.

Поздно вечером садимся на поезд — проснемся уже в Севилье.

24 ноября. «Город Севилья — один из прекраснейших в мире: светлый, веселый, весь под сенью пальм и апельсиновых деревьев. Климат прелестнейший, лучший в Европе. Зимой почти нет дней без яркого, горячего солнца. Розы цветут круглый год. Жизнь полна оживлением, танцами, праздниками, жители жизнерадостны и веселы». Так представляет Севилью спутник туриста «Западная Европа», изданный в 1906 году в Москве под редакцией С. Н. Филиппова. Иного путеводителя, когда я собирался в Испанию, под руками не оказалось. Путешественника по Испании С. Н. Филиппов предостерегает — опасайся фальшивых монет, каждую серебряную или золотую монету обязательно пробуй на звук. Но ни серебряных, ни золотых монет у нас не имелось, да и фальшивомонетчики в Испании вроде бы перевелись (другое дело, что у нашего известного шахматного комментатора, побывавшего еще до меня в Севилье, наглый велосипедист выхватил сумку, но у нас никто и ничего из рук не выхватывал, хотя мы гуляли по Севилье и ночью. В ряду других советов С. Н. Филиппова (не пить местное пиво, а вино, подаваемое к обеду, разбавлять содовой) мы не следовали — бутылка воды в Севилье, кстати, дороже, чем литровый пакет столового вина. Но здешнюю сырую воду, как и прежде, пить не стоит, да и климат, как и прежде, остается лучшим в Европе.

Утром, едва сходим с поезда, убеждаюсь, что и в конце ноября здесь и солнца в избытке, и розы благоухают, и деревья на привокзальной площади сплошь апельсиновые. И ждет нас отель «Параисо», что означает «Рай». Скромненький такой, но — рай.

Едем в экскурсионном автобусе по набережной Гвадалквивира, а слева и справа самая что ни на есть Севилья, глаза разбегаются.

Приостанавливаемся у пласа де Торос, где самые бесстрашные тореро Испании убивают своих быков, и только тут вспоминаю о нашей шахматной корриде: а как же шестнадцатая-то закончилась?

Водитель автобуса в курсе дела — партия отложена в выигрышном для Карпова положении...

(Я переписываю свой дневник набело, чтобы сдать на машинку, уже в Москве, в воскресенье, 13 декабря. Только что в еженедельном шахматном телеобозрении выступал Михаил Таль. Анализируя взаимные ошибки Карпова и Каспарова в двадцать первой партии и уж совсем бесцветную двадцать вторую, он говорил, что такой уровень игры двух ведущих шахматистов мира легко объясним — за три прошедших года они сыграли между собой уже более ста двадцати партий (!). Вот закончится матч, и в ближайших турнирах каждый из них, он уверен, сразу себя реабилитирует. Таль остается Талем — не дипломатичгичает, не лукавит.)

В первом же киоске покупаю «Коррео де Андалусиа», самую читаемую местную газету. Двадцать третья страница целиком отдана шахматам — шестнадцатой партии.

Крупный, через всю полосу, заголовок. «Шестнадцатая партия отложена с преимуществом у Карпова». Гроссмейстер Фернандес, который комментировал в пресс-центре эту партию, полагает, что надежд на спасение у Каспарова не слишком много — у черных и пешкой больше, и фигуры расположены лучше.

Просматривая газету, выясняю с помощью Артура, чем живет Севилья, что происходит в городе помимо матча Каспарова и Карпова

По решению суда национальные гвардейцы выдворили из пустующих домов в районе Гарсиа Лорка сорок семей, которые, не имея крова, вселились в эти дома

Губернатор Андалусии и алькальд Севильи дали прием в честь 739-й годовщины завоевания Севильи королем Сан-Фернандо.

На площади Кубы опознан с помощью фоторобота и арестован 28-летний Хуан Антонио, убивший недавно таксиста.

Провинция Андалусия вышла на первое место в стране по производству сельскохозяйственной продукции.

Ждет первых пациентов хирургический кабинет по вживлению волос по итало-шведскому методу.

Совет по образованию Андалусии задержал на два месяца зарплату двумстам сорока служащим.

В городе открылась традиционная национальная ярмарка старинной книги. Севилья на этой ярмарке представлена двадцатью двумя магазинами.

Анализ самого кровавого за последние годы в Испании сезона корриды, который отмечен гибелью и севильского тореро Пепе Луиса Варгаса. И снимок, сделанный в тот миг, когда бычок Рамос вонзает рог в Варгаса.

После обеда идем вчетвером на матч, хотя, надо думать, Каспаров сдаст партию без доигрывания. Из «Советского спорта» знаю, что для пресс-центра переоборудовано казино, расположенное под одной крышей с театром Лопе де Вега. Что ж, после шестнадцатой партии многие там поспешат сделать ставку на Карпова. Но я бы хотел дождаться исхода семнадцатой.

Выходим узкими улочками к кафедральному собору, в котором в позолоченном свинцовом гробу покоятся останки Христофора Колумба. И после своей кончины прославленный мореплаватель продолжал странствовать. Первоначально он покоился в севильском монастыре Санта Мария-де-лас-Куэвос, но в 1540 году, согласно последней воле Колумба, гроб был доставлен на открытый им остров Гаити и помещен в кафедральном соборе Санто-Доминго. В конце 18 века испанцы уступили остров французам, но Колумба им не оставили — гроб был переправлен на другой открытый им остров, на Кубу, и установлен в стене кафедрального собора Гаваны. А в 1898 году, после того как испанцы расстались и с Кубой, останки Колумба возвратились в Севилью. Существует, однако, предположение, что Колумб и поныне покоится в Санто-Доминго, а в свое время в спешке испанцы переправили на Кубу гроб с останками сына Колумба— Диего.

Колумб, или, как говорят испанцы, Колон, сейчас вновь в центре внимания. В 1992 году исполняется 500 лет со дня открытия им Америки, и в Севилье по этому случаю состоится Всемирная выставка «Экспо-92». И можно спорить, где покоится прах Колумба, но нет двух мнений, что во имя рекламы предстоящей выставки Севилья и вызвалась провести матч Каспарова с Карповым.

Севильские книготорговцы предлагают шахматную литературу. Заходим в один магазин — и глаза разбегаются. Вспоминаю, какие очереди выстраивались у книжных киосков в Колонном зале и в зале Чайковского в дни предыдуших матчей, когда появлялась хоть одна стоящая шахматная книга. Хозяин магазина не может скрыть огорчения, что мы не покупаем не только прекрасно изданных Алехина и Фишера, но и новую книгу Каспарова «Дитя перемен». Но книги — на испанском и к тому же стоят немалых — особенно если учесть наш скромный туристский бюджет — денег.

В казино узнаем, что Каспаров действительно сдал партию без доигрывания.

Покупаю плакат матча с символикой древней Севильи и эмблемой «Экспо-92». Умаляет ли это престиж матча? На мой взгляд, нисколько. Как бы ни похвалялся Кампоманес своими успехами в поголовной шахматизации всех стран и народов, шахматы — лишь игра, увлекательная, но игра. Представим только, что Христофор Колумб, который, как свидетельствуют историки, не сторонился шахмат, так увлекся бы этой игрой, что не нашел бы времени, чтобы всерьез заняться своим главным делом — открытием Америки.

Вечером знакомлюсь с респектабельным, вальяжным Карлосом де Кардова и де Леон-Сотело — архитектором и дизайнером, которому принадлежит оформление матча. Беседуем в баре за чашечкой крепчайшего кофе.

— Вы любите шахматы?

— Я люблю Севилью.

— Это ваша идея, чтобы Каспаров и Карпов играли ладьями, которые походят на Золотую башню Севильи?

— Да, и я буду счастлив, если последний ход в матче будет сделан ладьей.

25 ноября. Сегодня семнадцатая партия. Идем на игру уже знакомыми улочками. Ближе к центру стены все гуще исписаны лозунгами и призывами. Режим Франко пал, но политическая борьба в стране не стихает. И королю достается. На одной из стен читаю: «Хуан Карлос — русский». И фашистский знак — вместо подписи. А в Мадриде даже памятник Сервантесу исписан, а осла, на котором восседает Санчо Панса, облюбовали для своих ярых ниспровержений анархисты.

Лишний билетик, как это было на прошлых матчах в Москве и Ленинграде, у театра никто не спрашивает.

Начало партии смотрю в пресс-центре, на мониторе. Вот Карпов выходит на сцену, делает первый ход, так и не дождавшись соперника, и удаляется за кулисы. Только теперь выходит Каспаров и усаживается за столик. Мои разноязычные коллеги затевают спор: обменяются ли сегодня соперники рукопожатием? Испанское телевидение постоянно берет интервью и у Каспарова и у Карпова, и все здесь привыкли, что они очень жестко высказываются друг о друге. Но испанцы, с которыми я успел познакомиться, говорят, что этим и тот, и другой лишь располагают к себе.

Хуже было бы, если бы два человека, которые уже не один год так безжалостно соперничают, делали вид, что они друзья-приятели. На сцене, однако, за шахматной доской, они продолжают держаться безукоризненно. Вот и теперь, когда Каспаров записывает ответный ход, Карпов подходит к столику, Каспаров приподнимается, и они обмениваются рукопожатием.

Иду в зал. Хрусталь. Бархат. Таинственный полумрак лож. На заднике сцены, прямо за шахматным столиком, огромная эмблема «Экспо-92». В полупустом зале Карпов делает очередной ход.

Вспоминаю, что утром читал в «Коррео» о том, что в Севилью прибыл, чтобы комментировать матч, «великий маэстро» Михаил Таль. Ну конечно же зрители перебрались в казино — ждут Тапя. Зал казино радиофицирован, но я обойдусь без наушников. И так пойму, встав поближе к сцене, что говорит Таль. Он появляется в сопровождении переводчицы. Именно такой, как эта Лола, представляешь, живя в Москве, трепетную испанку. Но у нее растерянный вид. Может, не идеально владеет русским? Тут слышу, как они переговариваются. «Я буду вас переспрашивать, чтобы не сказать глупость»,— говорит она с нежданным московским «акцентом». «Это я могу ляпнуть глупость, а вы умница, Лолочка»,— ободряет ее Таль. Она смотрит на него с признательностью.

Семнадцатая партия должна была дать ответ, не дрогнул ли Каспаров после чувствительного поражения в шестнадцатой. Зарвался, спеша решить судьбу матча, и вот — счет сравнялся. Хватит ли у Каспарова сил, чтобы удержать хотя бы ничейный счет? Или Карпов дождется его очередной ошибки, а сам ухитрится больше не ошибаться?

Предельно осторожную игру, которая происходила на главной сцене, Таль комментировал феерически — находил и за белых и за черных непредсказуемые продолжения и столь же изобретательно опровергал любой вариант. Пока те двое «отрабатывали» по долгу службы очередную партию, неувядаемый импровизатор щедро делился с нами своим шахматным даром. А когда Лола была не в силах угнаться за Талем и переспрашивала его, он, к удовольствию зрителей, подбрасывал ей нужное испанское слово.

Каспаров в этой партии устоял. Партия отложена, но, по мнению Таля, да и по общему мнению, при доигрывании она быстро завершится вничью.

Таль знакомит меня с Лолой. Узнаю, что она родилась и выросла в Москве — на Соколе, а когда окончила школу, родители решили наконец возвратиться в Испанию. Сейчас учится в Мадридском университете и подрабатывает переводами с русского. В Севилью приехала с телевидением.

— Здесь был Борис Спасский,— рассказывает Лола,— и он сказал мне, что надо иметь душу убийцы, чтобы стать чемпионом мира.

— Москву вспоминаете?

— В Москве остался мой двор, мои качели.

Я ухожу уже, когда она спрашивает:

— А сочинения по книгам Брежнева десятиклассники уже не пишут?

— Уже не пишут.

Вот какие разговоры вел я сегодня на шахматном матче в испанском городе Севилья.

26 ноября. Полночь. Вся наша группа засиделась в комнате у девочек — Пак играет и на гитаре, и на губной гармошке .. Валера болеет за Каспарова, но не смог связаться с ним. И я не смог помочь ему — не увидел в театре никого из команды Каспарова. Тогда он договорился, что сегодня вечером поедет к Карпову. Но после доигрывания семнадцатой партии ему передали от Карпова, что выступление отменяется и машина за ним не придет.

Только что посмотрел ночной теледневник. Показали Каспарова, который так радовался, словно выиграл партию, которая при доигрывании быстро завершилась вничью. А радовался тому, что Карпов не увидел сильнейшее продолжение, да он и сам обнаружил, что отложенная позиция не столь безобидна, лишь в последний момент, собираясь уже на доигрывание, и опоздал к началу на 15 минут — искал защиту. Долго пришлось бы ему защищаться, быть может не один вечер, если бы Карпов был прозорливее.

Я присутствовал при доигрывании. Расскажу по порядку, как это было.

За полчаса до начала доигрывания в пресс-центре царило благодушное настроение. Обсуждался киносюжет андалусского телевидения, показанный утром по местному каналу и посвященный Наташе, жене Карпова. Ее снимали и на улицах Севильи, и у гадалки снимали, которая внушала ей, что карты сулят ее мужу скорый успех. Интересно, сколько песет стоил этот прогноз? Во всяком случае, никто не ждал, что предстоящее доигрывание грозит нарушить установившееся в матче равновесие. Даже сравнивали зту партию с пятнадцатой, где в абсолютно ничейной позиции Карпов записал свой секретный ход, а на следующий день предложил через главного судью ничью, но чуть позже, чем положено, а Каспаров, не дождавшись звонка, пошел погулять. Возвратившись домой, он лег спать и просил его разбудить лишь перед самым доигрыванием. В конце концов они оба приехали на доигрывание, но на сцену не вышли— сидели в своих комнатах, пока Карпов вновь не предложил ничью. И оба поспешили дать интервью телевидению, чтобы высказать взаимные упреки. Каспаров говорил тогда: «Удивлен, что битая ничья, а он записал ход...» И кто-то из испанских журналистов высказал мнение, что, не случись этой истории, Карпов бы сегодня утром наверняка предложил ничью.

Но тут в пресс-центре появился Таль и сказал: «А

позициято не столь проста». И показал ход, который он видит у белых. Многие бросились к телефонам, передавая в свои редакции поправки: лишь доигрывание, дескать, пока-жет.

Ровно в половине пятого на сцене появился Карпов и сделал записанный вчера ход, но это был не тот ход, который показал нам Таль. А Каспаров опаздывал. Карпов посидел минут пять за столиком, ожидая его, а потом поднялся и ушел в свою комнату. Прошло еще пять минут, но чемпиона мира по-прежнему не было. Каспаров опоздал на 15 минут, и я наблюдал, как, выскочив из машины и никого не видя вокруг, он устремился к своей «черной» двери (спеша на партию, Каспаров и Карпов не могли столкнуться в дверях — был вход для игравшего белыми и вход для игравшего черными) Я видел — на экране монитора — и как, едва появившись на сцене, он бросил взгляд на демонстрационную доску и уже спокойно направился к столику. Вышел из-за кулис и Карпов, они сделали по четыре хода и согласились на ничью.

А в казино вышел на свою сцену Таль в сопровождении Лолы и начал рассказывать, как за обедом в ресторане отеля «Севилья» он встретился с Ульфом Андерссоном и тот озадачил его, сказав, что, кажется, нашел за Карпова продолжение с переходом в малоприятный для Каспарова ферзевый эндшпиль. За те минуты, пока они шли от «Севильи» до театра, Таль «проиграл» в уме различные варианты этого эндшпиля, котрого Каспаров уже избежал, но который он и хотел бы показать собравшимся.

Невдалеке от демонстрационной доски стоял монитор, и вдруг я увидел, что отложенная позиция восстановилась на экране и электронные фигуры с непостижимой скоростью забегали по доске. Оказывается, и Каспаров решил показать Карпову, мимо какого продолжения тот прошел. Со времен матча в Колонном зале Каспаров «закрылся» и подобный совместный анализ сыгранных партий не затевал. Но мне представляется, что на этот раз он просто хотел доказать сопернику, что видит дальше его. Как бы то ни было, но Карпов поспешил вскоре уехать, а счастливый Каспаров не мог дождаться, пока гримерша и парикмахер приведут его в телегеничный вид — так он рвался дать интервью, о котором уже рассказано.

А Таль тем временем показывал свои варианты этого эндшпиля. Пешки у него проходили в ферзи, и черные были обречены искать каждый раз единственный спасительный ход, но они... этот ход находили. Какой-то пылкий зритель выскочил к демонстрационной доске и пытался опровергнуть Таля, но силы были не равны.

— Равновесие сохраняется, напряжение возрастает,— закончил свой комментарий Таль.

Ему аплодировали. Кто, кроме Таля, заслужил в этот вечер аплодисменты?

Карпов, наверное, завтра возьмет тайм-аут, и следующую партию увидеть уже не придется. Что ж, буду сохранять равновесие.

А Пак еще играет на гитаре.

27 ноября. Карпов берет тайм-аут, и вечером вместе с Петей Спектором из «Московского комсомольца» прихожу в казино, чтобы поболтать с Леонче Гарсия. Этот бритоголовый баск из мадридского «Паиса» не пропустил ни одной встречи Каспарова с Карповым. Куда они, туда и он со своей машинкой. На той злополучной пресс-конференции Кампоманеса в гостинице «Спорт» мы, помню, сидели рядом. Президент ФИДЕ говорил тогда, что крайне обеспокоен здоровьем обоих участников матча, но сделал с тех пор все возможное, чтобы здоровья им не прибавилось.

— Четвертый год бодаются,— говорит Леонче.

— Коррида,— говорит Петя.

— Хочешь, я попрошу его сравнить этот матч с боем быков? — предлагает Лола.

— Он сравнил уже,— говорю я.

— Наше телевидение будет делать передачу «Шахматы и коррида». Леонче вроде бы в ней участвует.

— Раз матч в Севилье, то это сравнение кажется банальным,— говорит он,— но, согласитесь, разве члены команд участников матча не походят на помощников тореро? Готовят очередную партию, как те — быка... И как тореро нуждаются в быке, так и Каспаров и Карпов друг в друге нуждаются, хотя этот матч — чисто шахматно — менее интересен, конечно, чем третий, а тем более второй.

Леонче высказывает предположение, что, то и дело «обмениваясь оплеухами» на телеэкране, участники матча не только дают выход своим эмоциям, но и «работают» как истинные профессионалы на зрителя. Признаюсь, что тоже думал об этом. 

Возвращаемся в свой «Рай» по набережной Гвадалквивира. На набережной пустынно, с реки тянет прохладой, но где-то, на том берегу, громко играет духовой оркестр. В моем «Спутнике туриста» указывается, что «по другую сторону Гвадалквивира, через мост Изабеллы II, находится предместье Триана, населенное почти сплошь цыганами. В этом предместье — цыганские представления, на которые женщинам ходить не следует. Представления эти состоят из танцев и пения чересчур восточного характера. С тех пор минуло 80 лет, и другой берег уже не выглядит цыганским предместьем. Но этот оркестр... И, поравнявшись с мостом Изабеллы II, мы решительно направляемся на другой берег.

Трубачей и яростного барабанщика видим, еще не сойдя с моста. Близ берега на небольшой площадке, замкнутой глухими стенами, они стоят в два ряда и дуют в свои трубы, повинуясь ритму, заданному барабанщиком. Для кого играют они? Разве что сверху, с моста, мы с Петей глазеем на них.

Было уже часов десять. Среди редких прохожих любители духового оркестра не обнаруживались. А может, в такой час и не следовало задерживаться на мосту? Человек же, который наконец, как и мы, заинтересовался этой музыкой, имел вид столь диковинный, что мы с Петей переглянулись — ладно, постоим еще... Седобородый сеньор с впечатляющим орлиным профилем даже своим костюмом (широкополая шляпа и черный плащ до пят — в бесчисленных складках и с пышными рукавами) походил на персонаж то ли Шекспира, то ли Лопе де Вега. Он был и при шпаге, и шпага эта походила на подлинный музейный экспонат. В Москве, на Крымском мосту, такого человека ни днем, ни ночью не встретишь.

В который раз за эти дни сожалею, что не знаю испанского языка. Но чтобы такой человек не владел английским? Ну хотя бы как я... И, тщательно подбирая английские слова, я спрашиваю: не может ли он что-либо сказать нам об этом оркестре?

— Могу,— отвечает он по-русски.

— Вот так история~ — восклицает Петя.

Он говорит медленно, словно вслушиваясь в каждое произнесенное слово — чисто ли, без акцента звучит? Не стоило труда угадать, что он давно не говорил по-русски и теперь как жажду утоляет, но не хочет и в грязь лицом ударить. Он рассказывает, что уже много веков Севилья славится празднованием страстной недели. Семана Санта-так будет по-испански — начинается в кафедральном соборе, где архиепископ освещает «вербы» — ветки пальм и оливко-вых деревьев. И праздник выплескивается на улицы, по которым идут процессии с изображениями святых. Уличное действо — венец праздника: члены братства в масках, моло-дые девушки — в белом... И музыканты, музыканты... Вот и этот оркестр, оказывается, уже готовится к страстной неде-ле, а поздняя репетиция — потому что днем музыканты работают. А на улице репетируют потому, что сам праздник уличный.. •

— Мы из Москвы,— говорит Петя.— Писать о шахматном матче приехали.

— Я полон глубокой признательности чемпиону мира и претенденту,— говорит наш новый знакомый.— Поговаривают, что они решили играть в Севилье потому, что наш город предложил призовой фонд в два миллиона восемьсот тысяч швейцарских франков. Люди склонны искать корысть и в высоких помыслах. Сам Кристобаль Колон знал, как всесильно золото, он говорил, что даже падшие души золото может приводить в рай. Но кто первый пересек на своих каравеллах Атлантический океан и открыл Новый Свет? Великий мореплаватель Кристобаль Колон. Я убежден, что и Каспаров и Карпов избрали для своего матча Севилью, чтя память о подвиге Кристобаля Колона. Природа наделила меня внешним сходством с Колоном, и я теперь вопрошаю сограждан: храним ли в вашей памяти облик великого адмирала? Увы, Колон был не властителем мира, а лишь первооткрывателем. Но справедливо ли — помнить, как выглядел Наполеон, и не узнавать Колона?

Казалось, что этот упрек адресован и нам с Петей. И я сказал:

— Поймите, мы вас сочли поначалу не более чем забавным чудаком. Но обещаю вам — я обязательно напишу, как однажды вечером нам явился в Севилье Колумб.

— Напишите о Колоне, а я известности не ищу. В данном случае я — никто или, скажем так, не более чем материализованная память.

Мы представляемся, и дон Христофор (я принял правила его игры) говорит, что у него есть друг в Мадриде, который много лет выписывает «Юность» и присылает ему самые интересные номера, а вот «Московский комсомолец» он не держал в руках с 1956 года, когда на теплоходе «Иван Франко» с первой группой тех повзрослевших испанских детей, нашедших в конце тридцатых годов в Советском Союзе свой дом, возвратился в Испанию.

— Когда мы приплыли в Испанию,— улыбаясь вспоминает он,— название нашего корабля ошарашило моих соотечественников: Франко — не Франко, но каждому не объяснишь, на каком слоге делать ударение.

Оркестр завершает репетицию, и музыканты укладывают трубы в черные кожаные футляры. Дон Христофор вызывается проводить нас и, когда уже подходим к нашему отелю, вспоминает, как к нему попала «Юность» с рассказом о первом матче Каспарова с Карповым и его крайне заинтересовал большеголовый математик, который имел смелость дать немыслимый прогноз этого матча, а когда его прогноз начал сбываться — матч был прерван..

 Даю знак Пете, чтобы не открывал мое авторство, и спрашиваю у дона Христофора, чем все же так заинтересовал его этот большеголовый математик.

теперь есть такой дом в Севилье — это дом Изабель, подруги Лолы.

 А. А. И вот позади двадцать две партии, три матча и три года. Счет 11:11. Использованы все тайм-ауты. У каждого по одному белому цвету и трезвое понимание того, что следующая их встреча на таком уровне если состоится, то еще через три года, и именно эти две партии решат, кто в каком звании эти три года проживет.

 Не ждите от меня анализа этих двух партий. К тому времени, как наша книга выйдет (стучу по дереву), я уверен, появятся десятки подробнейших и высококвалифицированных разборов этих двух партий, в которых авторы, подобно патологоанатомам, обнаружат причины и ошибки, которые оказались роковыми сначала для одного, а потом для другого пациента. Я не случайно и не для красного словца употребляю слово «пациент». Не сомневаюсь, что и биологически и психологически и Каспаров и Карпов перед этими двумя партиями пребывали в состоянии «без пяти минут пациентов». Я в очередной раз поражен, каким невероятным энергетическим потенциалом обладает человек, и не могу осознать, какой источник энергии этот потенциал поддерживает!

В интервью перед двадцать третьей партией Карпов сказал, что имеет психологическое преимущество, что Каспаров его боится, потому что понимает: ничейный счет после двадцати двух партий следует считать для себя подарком (зкс-чемпион имел в виду одиннадцатую партию, в которой зевнул Каспарову качество), иначе преимущество Карпова было бы не только психологическим, но и «материальным».

Я думаю, не следует в подобных ситуациях прибегать к сослагательному наклонению и рассуждать на тему, что было бы, если бы... Не следует подсчитывать количество «подарков», сделанных друг другу: каждый будет считать, что сделал таких «подарков» больше, и будет по-своему прав, тем более что процент ошибок в этом матче был слишком велик. Не стоит ли разобраться в причинах этих ошибок? Что такое 120 партий, сыгранных между собой двумя шахматистами? Даже если за всю шахматную карьеру двое сыграют 50 или 60 партий, то это тоже безумно много. Партнеры притираются друг к другу, обнажаются психологически, по взгляду, по посадке за столиком, по нюансам записывания только что сделанного противником хода они улавливают реакцию на этот ход, убеждаются в правильности или в непоправимой ошибочности этого хода... Уже не удивить им друг друга дебютным построением, блефом-жертвой или видимостью угрожающего позиционного преимущества. И каждая следующая партия воспринимается как обязательная программа, как мучительная работа, а иногда как пытка. И творческое начало уже отступает на второй план, оттесненное волей, энергией, эмоциями, личностью соперника. И шахматы из цели превращаются в средство, с помощью которого можно доказать свое личное превосходство. И если это играют два друга, то им нечего доказывать свою силу — они «отбывают номер» и играют вничью. Все сказанное в гипертрофированном виде относится сегодня к Каспарову и Карпову, которые не за всю жизнь, а за три года сыграли 120, а не 50 партий, у которых честолюбивые амбиции доведены до предела, а взаимоотношения их дошли до крайней степени непримиримости, что, к сожалению, подогревалось людьми, далекими не только от шахмат, но и от спорта вообще, и диктовалось совсем не спортивными соображениями... Но на сколько эти факторы снизили шахматный уровень поединка, на столько они повысили напряжение драматургического конфликта между двумя героями многоактной драмы. При этом давайте все-таки скажем сами себе: играли эту драму не двое выскочек, приготовишек, случайно получивших главные роли, а два безусловно великих шахматиста ХХ века, которые знают про шахматы все и даже больше, чем все... Так стоит ли нам так уж сетовать на низкий уровень матча? Не снобизм ли это с нашей стороны?

Нельзя забыть лицо Каспарова, проигравшего одним промежуточным ходом, ходом, стоявшим при домашнем анализе у него на доске и выпавшим из памяти непостижимым образом! И это в двадцать третьей партии, когда Карпов вышел вперед и оставил чемпиону возможность доказать, что он чемпион, выигрышем «заказной» партии!

Никогда не забудется и заключительная позиция черных в последней партии, в которой их фигуры просто задохнулись от недостатка воздуха. «Цугцванг, — сказал про эту позицию Юрий Разуваев,— это невозможность играющего передать свою энергию деревянным фигуркам».

Трехлетняя эпопея закончилась. Я не знаю, что испытывали при этом Каспаров и Карпов, но я чувствовал себя бесконечно уставшим, психологически вымотанным и сказал себе: о шахматах больше ни слова. Это очень тяжелое удовольствие.

В субботу 19 декабря 1987 года через несколько часов после того, как на экранах телевизоров появилась надпись: «Белые выиграли», один из друзей Каспарова— международный гроссмейстер Михаил Гуревич — дозвонился в Севилью до трехкратного чемпиона мира. «Кимович!— сказал Миша.— Ты всех нас едва не сделал заиками». «Передай всем друзьям,— ответил веселый Кимович,— что я извиняюсь перед ними за первые двадцать три партии».

Возможно, что Анатолий Карпов на встрече со своими поклонниками тоже принесет аналогичные «извинения». Не знаю. Но думаю, что никакие извинения не нужны. Два титана бились до последнего и за доской и вне ее, и никто из них не сдался... Ваши извинения, Гарри Кимович и Анатолий Евгеньевич, оставьте при себе и примите наши восхищение и благодарность!

...Есть мнение, что в 1990 году они снова столкнутся. Может быть, да, а может быть, и нет. Уверен в одном — в 1990 году матч Каспарова с Карповым или с кем-то другим будет нормальным шахматным поединком, и уровень его может быть более высоким, но такого яростного трехлетия мне, думаю, увидеть уже не придется... И еще. Противники непримиримы до тех пор, пока не становятся мудрыми. Мудрость наступает тогда, когда человек реально начинает оценивать свое значение в жизни, когда он выбирает свой максимум, когда прошлого у него значительно больше, чем будущего... Каспаров не знает, сколько сейчас лет четырнадцатому чемпиону мира. 15? 10? 5? Во всяком случае, вероятно, что он уже родился, хотя и не ведает еще о своем предназначении. Но он придет. Он не может не прийти. И после его прихода (мне почему-то так кажется) бывшие непримиримые враги сблизятся, поставят на стол «серебряную кошку» и в исповедальной беседе принесут друг другу свои извинения. Им найдется что сказать на эту тему. А торжествовать будет Четырнадцатый. И они станут критиковать его или восхищаться им, и никуда не денутся, потому что, в конце концов, своими партиями, своей непримиримостью, своими... (впрочем, они уже извинятся друг перед другом), своей жизнью они сами строили ему пьедестал... Однако не исключено, что сближение произойдет и несколько раньше.

А. А. В один из последних дней декабря 1987 года я поехал к приятелю на квартиру, полученную им в результате обмена. Он попросил меня помочь расставить мебель, которую в тот день должны были перевезти из старой квартиры. Неделю назад он сделал соответствующую заявку в «Мострансагентстве» Мы сидели на двух табуретках в пустой кухне и пили кофе в ожидании автофургона с мебелью. Уже темнело, когда в дверь позвонили. Старинный тяжелый буфет втащили в прихожую на лямках двое мужчин в комбинезонах. Один из них, богатырского телосложения, снял с головы ушанку и подмигнул мне. Я увидел его «борцовские» уши и сразу узнал «борца», поверженного дворником в прыгскокинге с помощью «рогатого Сальери». Вторым оказался Константин Леонидович. У меня отвисла челюсть от неожиданности, а он бросил мне торопливо, так, словно мы и не расставались:

— Сейчас перетаскаем и поговорим!

— Вы знакомы~ — спросил мой приятель.

— Чуть-чуть,— ответил я.

...Мы стояли с Большеголовым на лестничной площадке.

— Похоже, я вас опять удивил? — сказал он, отирая платком пот со лба.

— Во всяком случае, не думал увидеть вас в таких обстоятельствах.

— Обстоятельства мы создаем себе сами,— улыбнулся он.

— Таким образом, получается,— я смотрел на него с большим интересом,— что вы все это время блефовали? Блефовали в первом матче, во втором... Вы же взяли счет 13:11 из матча Алехин — Капабланка?

— Вы по-прежнему догадливы,— произнес он не без удовольствия после небольшой паузы.— Я действительно блефовал, но... только в одном смысле: мне хотелось, чтобы все было именно так, и мне в высшей степени приятно, потому что я выиграл...

— Но могли же и проиграть...

— В окончательном итоге не мог. В тех матчах не мог. Я был убежден... хотел... Я мог не выиграть в деталях, в счете... Но от этого неприятно было бы только мне... А так я взбудоражил многих!.. Вы знаете, что самое замечательное? Думать в одиночку, а не вместе со всеми... И я победил! И мне не скучно! Я стал теперь выше ростом! Незадолго до первого матча я познакомился с женщиной. Ваш друг Зерчанинов видел ее. Так вот, я никак не мог убедить ее в том, что она станет моей женой и у нас будет двое детей. Я ей говорил, что хочу этого и ясно вижу. Вижу так же ясно, как и то, что Каспаров в итоге станет чемпионом. И когда я победил, ей уже некуда было деться. Один ребенок у нас уже есть, и это так прекрасно!

(После того как Арканов привел эти признания нашего героя, я счел необходимым — деликатности ради — изменить имя матери его ребенка. Ее имя действительно начинается на «К», и действительно у нее довольно редкое имя, но все же она не Карина (Ю 3 )

Он засмеялся, и видно было, что ему действительно прекрасно.

— А откуда вы взяли 5:5 и 52 партии в первом матче~-спросил я.

— Тогда, если честно, я и вправду не знал, кто из них выиграет. Не чувствовал, не видел... Не было...

— Эманации информативного поля?

— Если вы настаиваете, то пусть будет так,— улыбнулся он и продолжил: — Поэтому и возник счет 5-5 . А 52 партии? Вот откуда — оба проигрывают редко. Для того чтобы проиграть пять партий, нужна большая дистанция. Сто? Восемьдесят? Перебор. Малореально. Тридцать? Сорок? Маловато. Пятьдесят? Банальное число . Человека можно убедить только конкретностью. Вы же литератор, и прекрасно это знаете. Если вы написали: «По улице шел человек», то эта фраза в принципе не несет почти никакой информации, не привлекает моего внимания, а потому я ее скоро забуду. Но если вы пишете: «По Малой Дмитровке шел бухгалтер», то вы меня уже цепляете некоей конкретной информацией. В моем сознании возникает определенный образ бухгалтера, и я понимаю, что дело было еще до переименования Малой Дмитровки в улицу Чехова. А конкретная информация всегда внушает доверие. Сначала я решил, что число сыгранных партий будет четным. 

— На каком основании?

— На основании простой справедливости — просто было бы правильно, чтобы они сыграли равное число партий белым цветом. А потом я закрыл глаза, расслабился и стал произносить вслух... «Пятьдесят два, пятьдесят четыре, пятьдесят шесть, пятьдесят восемь...» Число «52» вызвало у меня ощущение комфорта. Я повторил — то же самое... Это не объяснить словами. Это надо чувствовать. И я остановился на этом числе, и постоянно думал о нем. Оно стало для меня доминантой и, в конце концов, само собой разумеющимся. Оставалось дело за малым. Признаюсь, при счете 5:0 мне было кисло... Но после сорок восьмой полегчало. А решение Кампоманеса меня лично обрадовало, и я решил продолжить игру.

— Не шибко научно,— усмехнулся я.

— Не научно, зато не скучно! — сказал он, произнеся «скучно», а не «скушно».— И не обижайтесь на меня... Просто когда вокруг чего-либо не очень-то глобального начинают кипеть страсти, споры, включается наука, втягиваются ЭВМ, психологи, телепаты, появляются крупные специалисты и т. д., я вспоминаю известную сказочку про курочку Рябу, и мне чертовски хочется стать той самой мышкой, которая прибежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось... Я рад, что вы оказались той курочкой, которая склевала подброшенное мною зернышко.

— Выходит, Аршак Артемьевич, прыгскокинг — это тоже ваши «зернышки»?