В Ницце я встретил старого знакомого Г. Сосонко, теперь гражданина Голландии. Он часто бывал точен в своих предсказаниях. Мы разговорились, вспомнили уже покинувших СССР гроссмейстеров. «Рассматривая движение за выезд из СССР в диалектическом развитии, — говорил Сосонко, - мы приходим к выводу, что следующим покинувшим СССР будет...» «Ну что вы, — обрывал я его, — мы такие привилегированные, мы такие большие люди в СССР...» «Однако, принимая во внимание все шахматные и не шахматные обстоятельства, приходишь к мысли, что следующим уехавшим...» Я не давал, не дал ему возможности высказаться до конца, назвать имя. Ведь он, без сомнения, имел в виду меня! Я боролся, я все еще видел себя полезным членом общества. Как боролся потом в матче против Карпова и некоторое время после матча — против общества, которое больше не считало меня полезным...
Власти выбрали фаворитом Карпова. Это было ясно. И ясно почему. Карпов — стопроцентный русский. В отличие от меня. Карпов - представитель рабочего класса, по Конституции — правящего класса страны. В отличие от меня, интеллигента. Карпов послушен властям. В отличие от меня, чье личное дело полным-полно нарушений. Наконец, он молод, он перспективен на десятки лет вперед. В отличие от меня, который на 20 лет старше Карпова.
В прессе Карпов всегда говорит то, что нужно, что от него ждут. По-видимому, не обходится без наставлений Баха. Я уважительно пишу о Фишере, даю понять, что с ним играть нелегко. Карпов дает интервью, что он никого не боится! В то же время он поддерживает свой имидж русского рабочего парня. А. Рошаль взял у Карпова и меня интервью — одинаковые вопросы, короткие ответы. Я назвал любимым фильмом феллиниевский «Ночи Кабирии», он — «Освобождение», советский фильм о войне с Германией. А, может быть, и вправду у него такой культурный уровень?!
Подготовка к матчу началась, а я еще этого не понимал. На Олимпиаду в Ниццу летом 1974 года команда отправилась с двумя тренерами. Один — Фурман, официальный тренер Карпова. Другой — Геллер, пока еще подпольный тренер Карпова. Успешно шпионит за мной. Геллер подсмотрел, что я купил книгу о варианте дракона. Этому варианту Карпов посвятит недельный анализ.
В переговорах о матче мне было трудно. Карпов не зря появился в Ленинграде. Он отобрал у меня тренера, он сумел отобрать у меня помощь ленинградских организаций — Спорткомитета, шахматной федерации. Не очень умно поддерживать перелетную птицу, появившуюся откуда-то с Урала, вместо человека, десятки лет верного городу. Не исключено, что пришел приказ сверху. Единственный человек, который поддерживал меня на переговорах в Москве, был руководитель шахмат в обществе «Труд» Григорий Абрамович Гольдберг.
Обманным путем работник Спорткомитета Батуринский добился, чтобы матч был назначен в Москве — в уже подписанный мной документ он просто включил еще один пункт. Я просил начинать игру в 16.30. Карпов, который считал — чем старше человек, тем труднее ему соображать в позднее время - настаивал на 17- ти часах. Используя свое привилегированное положение, Карпов настоял на всех пунктах, которые считал нужными для себя. При переговорах присутствовал руководитель федерации шахмат СССР Ю. Авербах. В прошлом мы были с ним в хороших отношениях. Но на переговорах он поддерживал Карпова. Я был обозлен. В этой ситуации, где все пинали меня, я должен был оставаться самим собой — иначе я психологически проигрывал матч еще до его начала! Я послал Авербаху открытку: «От трусости до предательства один шаг, но с Вашими данными Вы легко преодолеваете это расстояние. Искуснее держите нос по ветру!» Я имел в виду как умение Авербаха подстраиваться к сильнейшим, так и его высокий рост. Еще один враг. Но раз весь свет ополчился против меня — я шел на разрыв со всем светом.
Надо отдать должное прозорливости советских властей. Они не хуже Сосонко смотрели в будущее. За два года до моего бегства на Запад они уже относились ко мне как к иностранцу! Почему Смыслова отправили из Москвы? Мы были изолированы. Со мной, моей женой, моими людьми боялись даже здороваться. Не боялся Смыслов. Его с почетом выслали из Москвы на международный турнир. А как было с Бронштейном? Мы поработали с ним перед матчем, а потом я предложил Давиду быть моим официальным тренером. Он ответил: «Матч ведь будет в Москве. Я вам буду все равно помогать. Я веду шахматный отдел в крупной газете. Если я буду вашим официальным тренером, мне не разрешат освещать ваш матч». В федерации шахмат узнали о его поездке ко мне, позвонили в редакцию газеты - и там отобрали у него отдел! Огорченный Бронштейн уехал из Москвы, а вернулся только через полтора месяца...
Моими постоянными помощниками были В. Оснос, на протяжении многих лет мой верный человек, и мастер Р. Джинджихашвили, человек с неважной репутацией в советском шахматном мире. Но что делать? Людей с хорошей репутацией — всех отправили в лагерь Карпова. Мне, например, рассказали такую историю: Таль и Ваганян прилетели в Москву с международного турнира. При выходе из аэропорта их ждала машина ЦК ВЛКСМ. «Поехали срочно к Карпову, — сказал ответственный комсомольский работник, - у него плохо получается с французской защитой». И оба послушались, поехали!
Меня очень расстроило известие о Тале. В отличие от Геллера, Таль сам поставил меня в известность, что работает с Карповым. Расстроился я, а потом подумал, что Таля держали, не давали ему играть на Западе из-за провинности на Кубе, а в начале 70-х годов он подпал еще под одну инструкцию — трижды женатых не выпускали! Кто же мог спасти его? Только Карпов! И Таль пошел к нему в рабство...
Квалифицированной поддержки у меня не было. Спасский хотел мне помочь, но после проигрыша Карпову он плохо себя чувствовал. Он приходил ко мне, немножко посидит возле доски, а потом ложится и говорит: «Я так хочу тебе помочь, Виктор, но я в плохом состоянии». Трусливый друг Полугаевский пытался оказать мне помощь, не выходя из своей машины. Мы с ним ездили куда-то на окраину Москвы, там он прямо в машине расставлял карманные шахматы, и мы с ним немножко разговаривали, обсуждали какие-то позиции. Человек до смерти боялся, что об этом узнают на другой стороне. Мне вспоминается одна интересная сцена, свидетелем которой я был. Дело происходило в 1959 году в многонациональном городе Тбилиси во время первенства СССР. К Полугаевскому пришла группа тбилисских евреев — его болельщиков. Они спросили: «Скажите, а вы кто правильно — Полугаевский или Полугоевский?» (Гоями евреи называют не евреев.) Вопрос очень интересен, и, если подумать, то правильно второе, но он стал восклицать: «Ну что вы, конечно, я Полугаевский, конечно!» Этот человек, подумал я, в глубине души презирал себя! Мало кому такое могло прийти в голову, а между тем это была главная причина, почему Полугаевского всегда тормозило на дальних подступах к званию чемпиона мира. Хотя и был он очень талантливым человеком...
У меня был еще один помощник — психолог Р. Загайнов сам предложил мне свои услуги за месяц до начала матча. Не знаю, как с точки зрения психологии, но в спортивной закалке к продолжительному матчу он мне бесспорно помог! Ох, уж эти психологи! Кажется, у них существует профессиональная черта — полное отсутствие принципов. Психолог Дадашев, житель Баку, помог Каспарову устоять в его тяжелейшем матче против Карпова 1984—85 года. Но не прошло и двух лет, как он перекинулся к врагу Каспарова — Карпову, и в Севилье 1987 года Каспарову пришлось против него обороняться. А этот, Загайнов, который вроде помогал мне в Москве в 1974 году!? Гроссмейстеров, готовых принять психологическую поддержку, немало, но Загайнов — тоже! — в 1991 году отправился в противоположный лагерь, к Карпову! Как-то в голову не приходит, что существуют люди столь беспринципные.
Мне бы тогда, в 1974-м году, следовало принять большие меры предосторожности...
Течение матча, его спортивное, шахматное, психологическое содержание никогда не были освещены в советской печати. Иначе пришлось бы признать его творческую бедность, коснуться различных околошахматных моментов. Матч можно было разделить на две части. .Вначале, первые восемь партий наступал Карпов. Он навязывал мне продолжительный бой, откладывал каждую партию. Он выиграл две партии. Благодаря шпионской деятельности своих подручных, он оказался прекрасно подготовлен к дебютам этих партий, выиграл их, фактически, дома. После 8-й партии он стал уставать и перешел к защите. Он сидел в окопе полтора месяца. И даже совершил однажды удачную вылазку и выиграл еще раз.
Бронштейн вернулся в Москву только в конце матча. С его приездом я оживился. Чтобы избежать утечки информации, я готовился к игре у него дома. Я выиграл две партии, одну из них, 21-ю, в 19 ходов. После нее, рассказывают, бедняга Карпов перестал есть.
В матче претендентов 1974 года советские власти избрали фаворитом А. Карпова. Лучшие силы громадной шахматной державы были мобилизованы ради того, чтобы помочь ему выиграть этот матч — обеспечить должную тренировку, аналитическую работу перед матчем и в продолжение всего соревнования. В теоретическом отношении, благодаря стараниям Петросяна, Геллера, Фурмана, Ваганяна и многих других, Карпов был вооружен до зубов. Поэтому, несмотря на очевидный перевес в опыте, мне часто не удавалось пробить уже первую, выстроенную Карповым дома линию обороны. За редким исключением...
Анонимный доброжелатель (вот какие времена — перевертыши были, читатель!) поздравил меня с успехом следующим образом:
Не ограничился одной И брякнул так, что небу жарко В очковой партии Корчной,
И только трепыхнулся Карпов.
К сожалению, приближался конец матча. У Карпова, по слухам, давление крови в этот момент было 30/60. Но три ничьи в конце матча ему удалось сделать. Все партии транслировалась по центральному телевидению. Как метко заметил мой приятель Лев Спиридонов — один из немногих, кто не покинул меня ни во время матча, ни даже после него — «У вас, шахматистов, важная миссия. Футболисты, хоккеисты нужны народу, чтобы люди меньше водку пили. А вас показывают народу, чтобы он меньше Солженицына читал!» Пройдет несколько лет, и власти будут горько сожалеть, что создали этому матчу столь широкое паблисити...