ГОД 1976. БЕГСТВО
Мое положение, казалось, возвращалось к нормальному. Друзья и знакомые, которые год назад боялись здороваться со мной, стали осторожно приближаться ко мне, названивать, интересоваться моим здоровьем. Но я не передумал. Подсознательно, да и вполне сознательно я сокращал, обрывал свои связи с этой страной. Б. Туров готовил книгу «Жемчужины шахматного творчества» и просил меня дать с комментариями одну из моих лучших партий, но я сказал ему, что моя «жемчужина» никак не украсила бы его книгу, и отказался. Ю. Бразильский заговаривал со мной, чтобы включить в план издательства, которое он представлял, мою работу. Я отказался. Виктор Васильев собирался написать книгу — мою биографию. Я ему тоже мягко отказал. На вопрос жандарма Батуринского, с кем я буду готовиться к следующему циклу борьбы за первенство мира, я не ответил: зачем без толку ставить людей под удар.
Я не рассказывал членам моей семьи, что собираюсь сделать. Намекал только косвенно. Когда-то мне очень не хватало поддержки отца, чтобы, будучи юношей, сделать первые шаги во «взрослое общество». Теперь я провел «душеспасительные» беседы с сыном, рассказал о некоторых сторонах моей жизни, которые не были ему известны, выполнил те функции, которые, по моему мнению, надлежало выполнить отцу по отношению к сыну...
В семье была автомашина «Волга». Когда-то я водил ее. Но в 1973 году где-то на Васильевском острове я, будучи за рулем, задумался о какой-то шахматной позиции и ударил находившуюся передо мной милицейскую машину. Права у меня, знаменитого человека, не отобрали, но психологический шок был такой сильный, что я бросил водить. Когда сейчас мне задают вопрос о моем спортивном долголетии, как мне такое удается, я рассказываю эту историю. И что с тех пор я вынужден много ходить пешком, что, безусловно, оказывает положительное влияние на мои, скажем так, умственные способности.
С тех пор только моя жена Белла была за рулем. Машина была записана на мое имя, и раз в год я должен был оформлять доверенность на жену на право вождения машины. Весной 1976 года жена попала в легкую аварию. Нужно было ремонтировать машину. Один человек захотел купить нашу «Волгу»; он предложил за нее цену, как за новую, и даже еще дороже. Я умолял Беллу согласиться, но безуспешно. Позднее у меня были серьезные проблемы — посылать доверенность из-за границы. Кроме того, после моего бегства человек, виновный в аварии, отказался платить за нанесенный ущерб семье врага народа!
Я захватил с собой в Англию довольно много ценных вещей — фотографии, письма, книги, несколько пар очков. Мне было ясно, что как только я предприму решительный шаг — заявляю, что остаюсь в Европе, — мне не удастся ничего не получить из дома: советские власти не допустят, чтобы принадлежащие мне вещи покинули Советский Союз. То есть, пока есть возможность, я должен нелегально вывозить вещи, которые считаю наиболее ценными для себя. Я передал привезенные мною вещи на хранение Сосонко и вернулся домой.
Большинство людей по-прежнему относилось ко мне с подозрением. Ведь целый год ко мне применялись дисциплинарные меры, и, очевидно, я их заслужил своим неблаговидным поведением. В этой нелегкой для меня ситуации ленинградский мастер Александр Шашин предложил мне вместе поработать. Это была, бесспорно, рука помощи! Тем более ценная, что он рисковал — если бы о его сближении со мной узнали в военном училище, где он работал преподавателем, его вряд ли похвалили бы и могли уволить с работы. О наших совместных занятиях шахматами я вспоминаю с чувством удовлетворения и с благодарностью!
Было еще одно интересное мероприятие. Меня пригласили приехать во Львов поработать там с местными гроссмейстерами — Белявским, Романишиным и Михальчишиным. Инициатива, по-видимому, исходила от их тренера-воспитателя Карта. О том, что я под подозрением у властей, им всем было известно. Думается, львовяне рассматривали мой приезд во Львов в первую очередь как акт моральной поддержки. И в то же время все мы получили немалую пользу от совместной работы...
В апреле состоялось первенство СССР среди спортивных обществ в Тбилиси. Я играл за команду общества «Труд». Я был капитаном команды, ее тренером и играл на первой доске. Встречаться со мной за доской не очень хотели. Сказался больным Таль, не захотел играть со мной совершенно здоровый Карпов, уклонился от игры и Бронштейн. Я обыграл заменивших их запасных и без труда занял первое место на 1-й доске.
По ходу соревнования случился интересный эпизод. В нашей команде был запасной — мастер из Кирова А. Чудиновских. Я просил его через два часа после начала игры приносить мне чай, что он исправно и делал. Лет через 10 после турнира он в письме поведал мне такую историю. Однажды в буфете, куда он пришел за чаем, сидел Петросян, окруженный своими болельщиками, и оживленно беседовал с ними по-грузински. Буфетчик, как-то со смешком, поговорил с Петросяном, потом стал наливать чай. Под гогот присутствующих Чудиновских покинул буфет. По дороге в зал навстречу ему шли две молодые женщины, члены команды «Труд» Л Саунина и Н. Алехина. «Что несешь? Чай? Кому, Корчному? Дай его нам, Корчной подождет». Чудиновских отдал им небольшой термос и пошел за чаем снова. Девочки выпили чай и не смогли дальше играть — у них начался понос...
Я понимал, что, оставшись на Западе, я должен буду рассказать западной публике о себе. Я начал диктовать на магнитофонную ленту свои воспоминания. Я собирался взять эту ленту на Запад. В последний момент я испугался, что меня станут обыскивать перед вылетом, и оставил ленту у знакомой женщины в Москве. Как я потом узнал, этой лентой завладело КГБ.
В порядке подготовки к бегству я решил привести в порядок свои зубы — поставил несколько золотых коронок. Не прошло и года, как снова пришлось заниматься зубами: работа советских зубных врачей оказалась халтурной, золото — скверного качества.
В июне я отправился на турнир IBM в Амстердам. Захватил с собой, как и в прошлый раз, ценный груз — книги, фотографии, письма. Были у меня 4 так называемые «золотые медали чемпиона СССР», но мне не пришло в голову взять их.
Турнир сложился для меня нелегко. Я конкурировал за первое место с Энтони Майлсом. Мне запомнилась наша личная встреча. У меня был перевес. А потом начался обоюдный цейтнот. У Майлса была привычка — перед началом партии он снимал с руки часы, довольно массивные, и клал их на бланк партии, закрывая таким образом от противника, сколько ходов сделано. Он и я, мы оба очень нервничали. Цейтнот был продолжительным. Преимущество мое было очевидным. Но, наконец, я сделал один неудачный ход, и Майлс сказал: «Ну ладно, хватит!» Убрал часы с бланка и стал записывать ходы, сделанные в цейтноте. Оказалось, что мы сделали намного больше 40 ходов! Партия окончилась вничью. В итоге мы разделили с Майлсом первое место....
Во время турнира мои голландские друзья сообщили мне, что в Амстердам прибыл изгнанный из Советского Союза известный диссидент, отсидевший более десятка лет в тюрьмах и психбольницах Андрей Амальрик. Автор нашумевшей в свое время книги «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» Само название перекликается с книгой Джорджа Оруэлла «1984». Согласно гипотезе Амальрика, вскоре должна была начаться война между СССР и Китаем. На полях сражений советские должны были победить. Но затем сотни миллионов китайцев просочились бы в СССР, после чего великий Союз неизбежно распался бы на части. Неплохое предвидение! Чуть позже, не совсем согласно сценарию Амальрика, но великий конгломерат все-таки распался!
В Амстердаме Амальрика опекал известный писатель Карел Ван хет Реве. Там, в доме писателя и расположилась группа Амальрика — он сам, его жена и кошка. Туда я приходил во время турнира и вел с Амальриком интересные беседы, всегда на политические темы.
Незадолго до конца турнира у меня взяло интервью агентство «Франс Пресс», русская служба. Я всегда старался быть откровенным в разговоре с журналистами. А в этот день у меня было что высказать. В Маниле начался межзональный турнир на первенство мира. Там играл Спасский, без особого блеска. Я участвовал в его подготовке к турниру — на берегу Черного моря, в Сочи. Я был свидетелем, сколько сил он потратил, чтобы получить визу на выезд. Дважды мы прерывали занятия, и он летал на беседы с начальством в Москву. Человеку потрепали нервы, и играть ему было трудно.
Потом я высказался о предстоящей шахматной Олимпиаде в Хайфе (Израиль). Советский Союз решил бойкотировать Олимпиаду. Советский Союз, сказал я, унаследовал от Российской Империи антисемитизм и, как следствие, — бойкотирует организуемые Израилем соревнования. В тот же день интервью было транслировано на Советский Союз. Мои друзья прослушали его и сказали, что если теперь я вернусь в СССР, то мне будет закрыт выезд надолго, а может быть, навсегда. Конечно, я думал вернуться домой, а через несколько месяцев с полными чемоданами опять отправиться в Западную Европу. Но тут я понял: друзья не шутят. Я принял решение остаться. И Амальрик это решение безоговорочно поддержал.
На закрытии турнира я сидел рядом с Майлсом. В приятельской беседе я поинтересовался у него — как пишется и произносится по-английски «политическое убежище». Когда закончилась торжественная церемония закрытия турнира, я отправился в Гаагу давать сеанс одновременной игры. После сеанса мне следовало направиться по соседству, в советское посольство, где меня ожидали, чтобы послушать рассказ о турнире. Но я сел в поезд и отправился к своим знакомым в Амстердам. Я кое-как провел ночь, а наутро явился в здание так называемой «иностранной полиции» и запросил у голландского правительства политическое убежище...
Хироманты обнаружили на моей руке необычные линии. Во-первых, у меня не прослеживается линия судьбы, и я, значит, не покоряюсь обстоятельствам. Во-вторых, линия жизни резко разделяется на две половины...
Сохранившимся в осколках Советского Союза секретным службам — военной, разведывательной и другим, тем, которые уже взяли к себе на работу парапсихологов, я бы посоветовал привлечь для пользы дела и хиромантов — чтобы вовремя определять того, кому будет потом присвоена кличка «злодей».