МЕЖДУ СЦИЛЛОЙ И ХАРИБДОЙ

ПЕРВЫЕ СТОЛКНОВЕНИЯ С СОВЕТСКОЙ МАШИНОЙ

Но все эти люди исчезали бес­следно — из жизни советского народа, из его памяти. Уже на Западе миллионы людей по­клонялись крупнейшей звезде балета Р. Нуриеву, крупнейшему дирижеру и виолончелисту М. Ростроповичу, крупнейше­му пианисту В. Ашкенази, но советскому народу не следова­ло ничего знать об их успехах на Западе. Между тем, моя по­пулярность в Союзе была ни­чуть не ниже известности са­мых признанных корифеев культуры или спорта. Меня видели на экранах телевизоров десятки миллионов людей, мои выступления — сеансы, лекции — лицезрели сотни тысяч. В руководстве страны Сталин, Ма­ленков, Хрущев, Брежнев сме­няли один другого, но мое имя много десятков лет не сходило с газетных полос. Эта популяр­ность облегчала мне жизнь. Многое, что в советских усло­виях обычный гражданин дол­жен был брать с боем — биле­ты, путевки, товары высшего качества — доставалось мне с легкостью. Нечто своеобразное почувствовал я, когда меня прижали власти в 1974 году. От меня уходили нормальные люди, зато удивительно хоро­шо стали относиться ко мне и моей семье люди преступного мира! Они гордились, что мы оказались в одной лодке!

Теперь моя популярность обернулась против властей. Куда бежал матрос с парохода, где обосновался опальный пи­сатель, куда выпихнули из стра­ны диссидента, что поделывает директор нью-йоркской филар­монии Ростропович, да и как поживает в Штатах дочка Сталина - все это не требовалось сообщать народу. Но о моем бегстве из страны необходимо было рассказать, объяснить, прокомментировать его, и властям пришлось немало почесать в затылке, прежде чем что-то дать в печать. Первым высту­пило ТАСС; правда, только на экспорт — на Запад. Через 20 дней опубликовала заявление советская шахматная федера­ция, а еще через две недели было сфабриковано письмо со­ветских гроссмейстеров. Под письмом значились подписи 31 гроссмейстера; письмо не под­писали четыре человека: Бот­винник, Бронштейн, Гулько, Спасский. За исключением Спасского, который уже нахо­дился во Франции, у всех у них возникли серьезные проблемы с выездом за границу. Это зна­менитое письмо вы найдете в конце главы. Спустя многие годы дочь И. Болеславского Татьяна высказалась — почему гроссмейстеры были вынуждены подписать гнусную стряп­ню, вышедшую из-под пера Авербаха с Батуринским: «От­казаться подписать означало открыто противопоставить себя системе и быть... выброшенным за борт шахматной жизни. Да к тому же это влекло за собой мелкие неприятности, способ­ные, в большом количестве, отравить жизнь». Отдельное письмо написал Карпов. Там выражалось то же самое, что и в коллективном письме. Но очевидно было, что новоявлен­ный чемпион мира не желает иметь ничего общего с гроссмейстерской чернью.

Но вернемся к первым дням моей независимой жиз­ни в Голландии. Появились отклики из-за границы. Теле­граммы присылали по адресу: «Секретные штаб-квартиры голландской полиции». При­слал телеграмму Роберт Фи­шер: «Поздравляю с правиль­ным ходом, лучшие пожелания в новой жизни!» Пришла те­леграмма от опекавшего меня и моих людей в Огасте во вре­мя матча 1974-го года с Мекингом мистера Хаглера. Он приглашал меня переехать в Шта­ты, обещал помощь в первых шагах в новую жизнь. На меня Штаты произвели сильное впе­чатление, даже слишком силь­ное. Я испугался темпа жизни, более мощного, чем в Запад­ной Европе. Я поблагодарил Хаглера, но отказался...

Президентом ФИДЕ был доктор Макс Эйве. В Амстер­даме находилась штаб-кварти­ра ФИДЕ, а делами там заве­довала секретарь Эйве мисс Инеке Баккер. Я находился с ней в контакте во время тур­нира, и, хотя у меня было не­мало хороших знакомых в Гол­ландии, в первые часы и дни моей свободной жизни боль­ше всего прислушивался имен­но к советам госпожи Баккер. Мне как-то в голову не при­шло, что мисс Баккер симпа­тизирует коммунистам... Она сказала мне: «У меня в дерев­не есть родственники. Никто там понятия не имеет о поли­тике, о политическом убежи­ще. Там, у них в деревне, вы будете в полной безопасности». От здания иностранной поли­ции мы направились в ту де­ревню. Все было спокойно. А на утро в дом родственников мисс Баккер позвонил человек и позвал меня к телефону: «Вы узнаете меня?» — спросил он. Как же, как же, я узнал его сразу. Мистер Берри Витхаус, в прошлом главный редактор газеты «Вархайд», что в переводе с голландского означает «Правда», коммунист! А отку­да он узнал, где я нахожусь? Как же, как же, между комму­нистами нет секретов! А мис­тер Витхаус продолжал: «В Ар­неме начинается турнир — от­крытое первенство Голландии. Лучшая защита для вас сейчас — это паблисити. Чтобы все вас видели. Советую вам сыграть в этом турнире».

О, эти еврокоммунисты! Для них СССР — светоч демок­ратии, культуры, мира! Эти коммунисты ругали Хрущева за его антисталинскую речь, они ненавидели Солженицына за его разоблачение лагерей смер­ти в Советском Союзе! Надо признать — КГБ на Западе имел фантастические успехи. При этом он опирался на под­держку эмигрантов из России и СССР и еврокоммунистов. Советские с остервенением боролись за каждого пытавше­гося бежать советского челове­ка, использовали при этом любые средства. Например, один литовский спортсмен по­просил политического убежи­ща в Западной Германии. Ему пошли навстречу, помогли и приобрести небольшой домик. Прошло два месяца, и стало известно, что он, с проломлен­ной головой, лежит в больни­це в Москве — КГБ выкрал его в центре Европы! Знаменитый случай с артистом балета Го­дуновым. Ему удалось бежать, а его жену насильно удержали в самолете... Нет, от советских и их друзей следовало прятать­ся! В тот же день после звонка Витхауса я покинул мирную деревню.

Мой хороший знакомый Вальтер Мой жил неподалеку от тех мест, где когда-то Петр Первый изучал корабельное ремесло, в Вестзаане. Он с же­ной Карин владели небольшим двухэтажным домом. У него я и поселился на месяц с лиш­ним, в ожидании решения правительства Голландии — какие права дать мне, беженцу. А вот что случилось попутно: нужно было написать заявление в по­лицию — о причинах бегства, почему я запросил убежище. Заявление это я написал, не скажу — под диктовку, но при живейшем участии Амальрика. Получилось сильно, но имен­но так, как мне хотелось. Я показал заявление госпоже Баккер. Она сказала: «Ну, за­чем же так сильно?! В поли­ции могут это неправильно понять!» Глупая фраза. Но я, бесспорно, был под влиянием госпожи Баккер! И я смягчил текст заявления. И, забегая вперед, скажу, что правитель­ство Голландии не признало мои причины просить полити­ческое убежище — политичес­кими. Несмотря на то, что вер­нуться туда, откуда я бежал, я уже не мог...

В доме Вальтера Моя я чув­ствовал себя желанным гостем. Вальтер уходил на работу, а его жена опекала меня, да и ста­новилась моим первым воспи­тателем в западной жизни. Ведь одно дело — быть турис­том, а другое — жить в новых, пока еще непривычных усло­виях. Я по-советски не очень заботился о гигиене. В моем чемодане было несколько пар белья, взятых еще из Ленинг­рада. Карин не знала, как она должна вести себя, но мое по­ведение в отношении чистоты, гигиены очень раздражало ее. И однажды она воскликнула: «Мой муж меняет белье каж­дый день!» И эту фразу я за­помнил на всю жизнь...

Мы не открывали дверь никому. Однажды, правда, здесь появилась знакомая физиономия - Доннер! Тоже, наверно, узнал мой адрес от Инеке Баккер. Мы побеседовали. А еще через пару дней пришел какой-то человек и долго и упорно звонил в дверь. Наконец, мы открыли ему, и он сказал: «Я послан прави­тельством оказать вам физи­ческую защиту. Мне поручено охранять вас круглосуточно. Я отведу вас к своей семье».

Ян Кноссен был работни­ком полицейского департамен­та, который «ведал делами» социалистических стран Евро­пы. В его семье я находится 10 дней; вместе с ними ел, вместе с ними молился перед едой. Иногда Ян допрашивал меня по-английски. Однажды отвез в Амстердам, где меня допра­шивала русская женщина. Не­обходимо было выполнить еще одно щекотливое дело. Совет­ское посольство настаивало на встрече со мной, и после об­суждения со мной всяческих деталей встреча состоялась. Полиция охраняла меня. Двое работников посольства побесе­довали со мной минут 10, вру­чили мне письма из дома — от жены и от мачехи, и встреча, полная внутреннего напряже­ния, закончилась. И правда, у советских были причины вол­новаться. Как мне рассказали, вскоре весь состав посольства (кроме самого посла), около ста человек — был уволен. Повидимому, за профессиональ­ную непригодность!

Через пару дней после по­сещения Гааги мистер Кноссен отвез меня обратно в дом Моя.