Обыкновенное начало.

Вьюга за окном временами стихает, но затем, будто набравшись свежих сил, вновь бросает в стекла хлопья снега воет надрывно и однотонно, как баба над покойником на соседнем Всехсвятском кладбище. Близится полночь, в доме тишина. Забылась сном мать, изнуренная бесконеч­ной домашней работой, на высоких полатях под самым по­толком пригрелся отец В рабочих семьях не принято встре­чать Новый год, придя с завода, отец выпил две чароч­ки — одну за уходящий, другую за грядущий — да и па боковую.

Порывистым ветер пробивается в щели окопных рам, и от этого пламя керосиновой лампы вздрагивает и коптит. В трепещущем свете скудная обстановка комнаты кажется совсем жалкой Топчан, покрытый замызганным, в запла­тах одеялом; простенькая этажерка с книгами; две расшатав­шиеся табуретки, на обеденном столе изрезанная ножом, почерневшая от сажи клеенка

За столом, подперев голову реками, в глубокой задум­чивости сидит худой паренек, на вид совсем мальчик, с большим лбом и монгольским разрезом глаз Временами он хмурится, и тогда густые, резко очерченные брови его сходятся на переносице; усталые веки порой слипаются, но лишь па мгновенье: тотчас он вновь пробуждается и, горест­но улыбнувшись, принимается что-то беззвучно шептать.

Невеселые думы одолевают Андрея, всеми своими же­ланиями, мыслями, всем своим существом он в другом ме­сте, далеко от этой жалкой, полутемной комнаты, этой убо­гой обстановки «Новый год, год, когда тебе исполнится шестнадцать, — думает он, — год, когда ты должен бу­дешь кончить школу, поступить в институт. Важным будет этот год, недаром товарищи-одноклассники так торжествен­но его встречают Они сейчас все вместе, поют, танцуют; на мальчиках новые костюмы, белые рубашки, цветастые галстуки, девочки в новых, специально к этому дню сши­тых платьях. Сколько разговоров было в последний дни, кто в чем придет Оказывается, очень важно встретить Но­вый год в новом наряде».

Его тоже приглашали «Нет денег — ерунда! Подума­ешь, не уплатишь взноса, приходи так». Но он наотрез отказался и правильно сделал. Нужно иметь хоть каплю гордости! Недавно вот так согласился, пошел в кино — взяли на него билет, — провалился бы лучше от стыда' Все идут в буфет, пьют воду, покупают конфеты и угоща­ют девушек. А он жалкий нищий.

Попросить у отца, но откуда тот возьмет? Не бывает дня, чтобы отец не затевал бесконечные пререкания с ма­терью о каждом фунте мяса, о каждой буханке хлеба; если и заведется у него лишняя копейка, он покупает четвер­тинку водки Это у него стало вроде болезни. «Ты уже большой, я в твое время давно семью кормил, — твердит он в хмелю, как бы оправдываясь. — Мой батя помер, оста­вив в доме одни чайник да четыре копейки...»

И Лида сейчас там, с ними. Какая оживленная она была сегодня в классе, с каким жаром рассказывала подругам о новом голубом платье для вечера! Раскраснелась, глаза блестят! И все же вчера на катке она была красивее. Ко­ротенькая шубка, отороченная белым мехом, белая шапочка, черные чулки, облегающие стройные ножки. Хороша «Сне­гурочка, моя Снегурочка» Возбужденная, ловкая, она носи­лась по льду рука об руку с товарищем — соседом по парте, а ты в это время прятался в самую гущу толпы, боясь попасться им на глаза. Каким беспомощным н жалким ты был: коньки тупые, разъезжаются, ботинки больше чем нуж­но — иных в прокате не оказалось. Корова на льду — не было тебе другого названия!

Андрей поглядел па свой изношенный пиджачок, обтрепавшиеся брюки. Хорошо, что не пошел на вечеринку. Как можно появляться в таком виде: локти продраны, пола заштопана. Вновь стать посмешищем, лучше уж одному встречать Новый год.

Вдруг радостная улыбка промелькнула на лице Андрея. «Как так одному! — беззвучно спросил он себя. — Ведь с тобой шахматы, а они же твои друзья! С ними ты будешь весь этот вечер, если захочешь, всю ночь. Они разделят твое одиночество; разве не убеждался ты не раз: с шахма­тами тебе никогда не бывает скучно»

Андрей ласково посмотрел на фигурки, расставленные на большом листе ватманской бумаги, поделенном на ров­ные квадраты — самодельная шахматная «доска» На край­них горизонталях стоят деревянные шахматные рыцари, из­готовленные из брусочков, — отец каждый вечер приносит их из мастерской на растопку печи и самовара Самый ис­кушенный гроссмейстер вряд ли сможет разобрать, где сре­ди этих обрубков слон, где ладья, а Андрею все понятно Самые маленькие кругленькие — пешки, прямоугольные брусочки — ладьи, конические — офицеры. Нелегко было изготовить коней — потребовалось вырезать лошадиные го­ловки и на шипах посадить их на клей в тяжелую, плос­кую шайбу, по разве не обучил его отец столярному ма­стерству?

Андрей с гордостью осматривает свое молчаливое вой­ско. «Какая мудрость в этой игре, как увлекательно пишет о ней Рихард Рети! — думает повеселевший паренек. — Сколько стратегической глубины в маневрах этих простых на вид деревянных отрядов, тактической изворотливости. Какие сложные законы управляют их передвижениями, сколько неразгаданных тайн в этом изобретении древности' Нужно понять все эти законы и тайны, разобраться в при­чудах и привычках каждой фигурки. Разве это не увлека­тельно И я узнаю все о шахматах, добьюсь того, что мне будут беспрекословно повиноваться эти непослушные ры­цари»

Новый, двадцать девятый год — год твоего совершеннолетия, пусть же он будет годом твоих успехов. Судьба сложилась так, что рядом с одноклассниками ты выглядишь сейчас жалким плохо одет, в кармане ни копейки Ты не можешь даже пригласить в театр девушку, которая тебе нравится Ну ничего' У тебя есть теперь собственный мир — шахматы, — мир содержательный, таинственный и неповторимый Сколько в нем скрытой красоты, величия' И ты главный в этом царстве, здесь ты герои, это твоя сти­хия. Ты будешь властвовать и торжествовать в этом мире волшебных фигур.

В последние годы Андрея все больше угнетали собст­венная неловкость и застенчивость, особенно заметная на фоне ухоженных и воспитанных товарищей по школе. Слу­чилось так, что в классе, где учился Андрей, собралось много детей врачей и инженеров, с первых же дней своей жизни эти баловни имели все, что нужно для многоликого ребячьего счастья. Хорошая, чистая одежда, велосипеды, лыжи, коньки. Многие учились музыке, с детства знали французский и немецкий языки, а главное, восприняли от родителей умение легко и непринужденно вести себя в лю­бом обществе, в любой обстановке. Какая усмешка была в их осуждающих взорах, когда замечали они оплошность и нерасторопность Андрея!

А как ведут они себя в компании с девушками! Легко разговаривают, непринужденно касаются в беседе самых разнообразных тем Андрей порой знает намного больше их всех, может рассказать столько интересного и увлека­тельного, но он стоит растерянный и смущенный, боясь по­казаться смешным, допустить какую-нибудь неловкость. Как хочется ему научиться вот так же легко и свободно болтать, без стеснения брать девушку под руку, забавлять остроум­ными разговорами. Нет. он не в силах этого сделать, да потом, при его застенчивости, смущении и жалкой одежде, кого из строгих на вид, скептически улыбающихся школь­ных подруг может он заинтересовать?

Вот почему Андрей предпочитает бывать каждую свобод­ную минуту с товарищами по улице, такими же бедняками. Но те целые дин проводят в своих школах Поздними вече­рами мечтает Андрей об иной обстановке. То видится ему заснеженный домик и дикая местность, точь-в-точь как в романах Джемса Оливера Кервуда, — смело спасает он попавшую в беду белокурую красавицу, оказавшуюся потом одноклассницей Лидой; то отбивает ее у бандитов или вы­носит на руках из пылающего дома. Но в действительности ничего подобного не случалось, и наутро Андрей вновь по­являлся в классе, угрюмый и молчаливый.

Но уж теперь-то он покажет себя! Он станет знамени­тым, завоюет звание чемпиона города! Для этого нужно, конечно, работать, штудировать шахматные книги, разби­рать партии мастеров, но ему ли бояться труда, да еще в любимом деле^.

— Новый год, я приветствую тебя, ты станешь годом моего торжества!

Андрей раскрывает книгу Рети и разыгрывает одну из самых головоломных партий Стейница. Временами он на­долго задумывается, ему хочется отыскать возможность сыграть лучше, найти более сильный ход, чем сделанный чемпионом мира. Что ж удивительного — с первых шагов своих занятий Андрей привык критически относиться к мне­ниям и советам шахматных знатоков Сколько раз ходы, най­денные им в отдельных партиях, в теоретических вариантах вели к цели быстрее, чем ходы мастеров. На опыте он был авторитетам, конечно, необходимо верить, но все же в любой позиции нужно находить свое решение, идти к побе­де собственным путем. Увлекшись, Андрей забывает и о своих невзгодах и ве­черинке друзей, мысли его безраздельно отданы шахматам Но вот голова его начинает медленно клониться, веки сли­паются, и он засыпает. На дворе уже полночь, все так же бушует и злится вьюга.

Андрей десять раз подтянулся на турнике, потом про­бежал четыреста метров по размеченной дорожке домаш­него «стадиона». Сосчитал пульс — бьется нормально. Не­сколько раз стилем «хорейн» перепрыгнул через веревочку, натянутую между двух столбиков, но результаты его разо­чаровали: на десять сантиметров ниже собственного рекор­да Он волнуется — в три часа последняя и ох какая страш­ная партия' Решится шахматная судьба Андрея, будет он чемпионом города или нет?

Как все глупо случилось! Вышел первым в школьном Т1рнире, победил в малом чемпионате; до самого последнего дня лидировал в первенстве города и вдруг. проиграл по­следнюю партию. Ребята утверждают: устал, все-таки кон­чал школу. Но это ерунда! Невнимательность, непроститель­ный просчет. А упорный конкурент — инженер Дьяков — уже тут как тут: догнал Андрея, и они разделили два пер­вых места.

Городская шахматная секция решила просто сыграть три дополнительные партии, кто победит, тот чемпион Вот уже третье воскресенье сражаются они в шахматном па­вильоне кремлевского садика — Дьяков на важной работе, он может играть только в выходные дни. Блестяще провел Андрей первую партию, не боясь упреков в бахвальстве, может сказать блестяще' Буквально разгромил королевский фланг своего опытного противника Но вот вторую стыдно даже вспомнить, таким он был беспомощным. Счет один-один. И сегодня решающая, третья встреча. Выиграет Анд­рей — станет чемпионом, нет... страшно даже предположить такой исход'

— Андрюшка, пошли купаться!

Через просветы между редкими досками забора Андрей увидел своих друзей — Вальку Прокудина и Никишку Ка­ширина. «Хорошо, что я не сказал им о сегодняшней пар­тии, — подумал Андрей, — еще придут, будут только ме­шать».                               

Предложение выкупаться в жаркий день выглядело соблазнительным. Андрей бросился в дом, натянул брюки, да вдруг остановился в нерешительности.

«Шахматист ни в коем случае не должен перед ответственной турнирной партией купаться или греться на солнце», — вспомнил он совет, вычитанный в журнале. И сов­сем уже решил отказаться от приглашения друзей, как вдруг другая мысль утвердила его в обратном решении.

«Перед первой партией с Дьяковым я купался, — вспом­нил Андрей' — и как раз разгромил его! А в следующее воскресенье шел проливной дождь. Вот тебе и знатоки!»

Прихватив с собой кепку и вдев босые ноги в заношен­ные сандалии, Андреи догнал друзей в середине Буденновской улицы.

В шутках и взаимных розыгрышах ребята не заметили, как прошли заставленную крестьянскими возами базарную площадь, миновали кремлевский садик. С замиранием серд­ца посмотрел Андрей на шахматный павильон, здесь через несколько часов решится его судьба. Однако и теперь прия­телям о матче ничего не сказал.

На берегу реки яблоку негде было упасть, казалось, все жители города пришли сюда в погожий воскресный день покупаться и погреться на солнышке. Еще дорогой друзья решили не ходить в купальню и разделись прямо на берегу, сложив рубахи и штаны на маленькой лужайке поблекшей травы, чудом сохранившейся в толчее.

С разбегу вместе нырнули в теплую мутную воду, но вскоре друзья уплыли далеко от Андрея. Он неплохо бегал, хорошо играл в волейбол, но с плаваньем беда- правда, руки его движутся правильно, «как у мастеров», но вот ноги бол­таются как попало К тому же очень устает в воде — скорее всего не поставлено правильно дыхание, попасть бы в школу плавания! Когда Андрей все же осмелился заплыть на самую середину реки, сердце его вдруг замерло от испу­га; представилось ему на миг, что вот он утонет и не будет сегодня партии. Перепугавшись, он лихорадочно замахал руками и вскоре, к счастью, благополучно достиг берега.

Непоседливая троица лишь несколько минут лежала на колючей траве и опять полезла в воду. Хотели было по­прыгать с вышки — это Андреи умел хорошо делать, но не пустил сторож; затеяли веселую игру в салки — можно было бегать по берегу и нырять в воду, а под конец при­строились к чьему-то мячу и поиграли в волейбол.

Вдруг Андрей издали заметил что-то неладное на лужай­ке, где лежала их одежда, и, подойдя ближе, увидел: ни брюк, ни рубашки его не было, остались лишь сан­далии и кепка. «Разыгрывает Валька, — подумал Анд­реи, — мстит за то, что я окунал его с головой в воду» И пошел искать.

Валька упорно отрицал, будто он спрятал одежду; невозмутимое лицо обычно мало говорившего друга так и не дало возможности Андрею определить, врет он или нет На всякий случай поискал за забором купальни, обшарил вокруг все укромные уголочки — одежда как в воду кану­ла' Может быть, для того чтобы подчеркнуть свою непри­частность к этому делу. Валька и Никишка вновь бросились в реку, и их головы виднелись теперь далеко у противопо­ложного берега. В этот момент Андрей взглянул на часы Батюшки мои — без четверти три' Про партию он совсем забыл. С ми­нуту стоял растерянный, соображая, как поступить. Бежать домой одеться — не успеешь. Даже для размышлений уже не было времени. Андрей подхватил кепку и в одних трусах помчался к шахматному павильону.

Судья матча — член городской шахматной секции Федор Петрович Крылов — остолбенел, увидев претендента на зва­ние чемпиона в таком виде.

—    В чем ты пришел? — воскликнул судья. — Здесь не купальня.

Андрей чистосердечно рассказал о нелепом происшест­вии Крылов лишь усмехнулся.

— Как же нам быть? — стал искать выхода судья. 

Голым играть нельзя, это все-таки официальный матч на первенство города. Сколько народу придет смотреть!

Смущенный и растерянный стоял Андрей перед судьей не решаясь проронить слово.

—    Домой не успеешь сбегать? — допытывался Крылов

—   Пожалуйста — приготовился стартовать паренек. — Только вы мои часы не пускайте!

—    А сколько это займет времени?

—    Туда и обратно около часа. Начнем играть в четыре.

—    Нет, это не пойдет. — покачал головой Крылов. — Сам знаешь, какой человек Дьяков — ни минутой позже. Потом, если мы начнем партию в четыре, она может сего дня не кончиться. А родных у тебя поблизости нет? — после раздумья пытался найти судья новое решение.

Андрей лишь пожал плечами.

Крылов помялся, подумал, затем, озаренный новой иде­ей, взглянул на собственный пиджак, мысленно прикинул, как он будет на Андрее. Получалось еще хуже и, главное смешнее. Разочаровавшись, Крылов вдруг решительно мах пул рукой:

—    А, ладно! Будешь играть так.

Претенденты на звание лучшего шахматиста города сели за доску. Брови Дьякова полезли на лоб, когда он увидел перед собой голого противника, но по привычке воспитанного человека не сказал ни слова.

Пустили часы. Андрей сделал первый ход, передвинул по два поля свою ферзевую пешку. Еще вчера он наметил дебют решающей партии, поставив своей целью атаковать во что бы то ни стало. Когда Дьяков разыграл первые ходы своей любимой ортодоксальной защиты, Андрей разменял пешки в центре, рокировал в длинную сторону и сразу же бросился на штурм королевского фланга. Натиск его был решителен и смел. Вперед всеми боевыми отрядами быстрее придвинуть их к укреплениям черных, а за тем взорвать бастионы врага с помощью жертв фигур и пешек.

Дьяков играл решающую партию спокойно и невозмутимо Ему ли было бояться совсем еще «зеленого» против ника. В светлом летнем пиджаке и чесучовой рубашке, он выглядел элегантно. Сделав ход, Дьяков каллиграфически четко записывал его на бланке, иногда поправлял фигурку на досье, добиваясь того, чтобы она стояла точно в центре квадратика, и белыми холеными пальцами откидывал назад спадающие пряди волос. Когда Андрей надолго задумывался над ходом, Дьяков поднимался из-за столика, несколько ми­нут прохаживался по павильону молча, ни с кем не заговаривая, потом вновь садился за доску, важный и величествен­ный, весь ушедший в расчет вариантов.

А напротив этого изысканно одетого мужчины сидел голый паренек с большим лбом, узкими острыми плечиками и такими выдающимися ребрышками, что их легко было пере­считать. Железная скамейка была ему явно низка, чтобы достать до фигурок, он часто забирался на нее с ногами и садился на корточки, а порой и совсем наваливался живо­том на стол, весь подавшись вперед, ближе к шахматному фронту. Губы его сжались, он весь дрожал от напряжения, глаза горели и бегали из стороны в сторону, осматривая то королевский, то ферзевый фланг шахматной доски. Воло­сы Андрея растрепались в горячке ожесточенного боя, ку­лаки судорожно сжались. Загорелый, с косящими глазами, весь устремленный вперед, он напоминал маленького Чин­гисхана, посылающего в смертельный бой свое деревянное войско.

Крылов сделал все возможное для того, чтобы матч вы­глядел как серьезное, официальное соревнование. Часть павильона он огородил чугунными скамейками; зрители не имели права заходить за этот барьер и, как гуси, снаружи тянули шеи к шахматной доске. Андрей и Дьяков сидели за отдельным столом в центре этого участка. В стороне по­мещался другой, уже маленький столик с надписью на кар­тоне «Судья». Прямо над головой Андрея висел кумачовый плакат: «Матч на первенство города по шахматам», рядом помещалась демонстрационная доска, на которой судья сам в такт с ходами, сделанными в партии, перевешивал на но­вые поля картонные плоские фигурки.

Прохожие с удивлением посматривали на странных парт­неров, временами слышались их возгласы, ядовитые замеча­ния. Сделав свой очередной ход, Андрей побежал к уста­новленному в центре сада фонтанчику с питьевой водой — жажда часто мучила его во время напряженных партий. Возвращаясь, он столкнулся в дверях с уборщицей, собирав­шей окурки и клочки бумаги. Увидев голого паренька, зачем- то идущего в павильон, где серьезные люди играют в шахма­ты, она закричала на Андрея

—    Куда прешься?! Марш отсюда.

Андрей не стал объясняться с блюстительницей чистоты и попытался все же пройти в дверь, однако стражница ока­залась стойкой.

—    Ишь, какой настырный' — бросилась она с веником на кандидата в чемпионы. — Вот я тебя сейчас огрею ве­ником по голой ...!

Крики уборщицы привлекли внимание судьи, и он поспе­шил выручить Андрея. Все же еще долго после этого недо­вольная женщина ходила вокруг павильона, сердито погля­дывала на нарушителя порядка и шипела:

—     Бесстыдник бессовестный!

Дьяков сумел-таки отразить первый натиск белых фи­гур на королевском фланге и попытался сам напасть на бе­лого короля, спрятавшегося на другом конце доски. Тогда Андрей провел решающий прорыв в центре: обе его ладьи включились в бои, захватив открытые линии, и вот-вот го­товы были ворваться в расположение черного венценосца.

Вдруг Андрей увидел возможность провести ошеломляющую комбинацию, подобные которой он видел в партиях Алехина. Белый ферзь подставляется под бой черной ладьи, брать его нельзя — мат по восьмой горизонтали, — ладья должна уходить. Ферзь преследует ладью и опять предла­гает себя в жертву. «Бешеный ферзь» — так называют в учебниках эту комбинацию. А если Дьяков все время будет убегать ладьей от ферзя, тогда что? Подумав минут пять, Андрей нашел путь к победе и в этом случае и с легким стуком подставил под бой своего ферзя.

Дьяков в первый миг не понял глубины комбинации бе­лых, а разгадав, надолго задумался Весть о красивом ходе быстро разлетелась по павильону; любители бросили свои партии и сгрудились вокруг участников матча. Не в силах сдержать нервного напряжения, Андрей вскочил с места и быстро зашагал по павильону. Поняв смысл красивой ком­бинации Андрея, некоторые зрители в восторге попытались похлопать паренька по голому плечу — молодец! — но Андрей, недовольный, уклонялся. Партия еще не кончена, вдруг в расчеты вариантов закралась какая-нибудь ошибка. И все же от сознания близкой победы сладостно замирало и опускалось сердце: неужели все кончено, неужели он чем­пион? Не верится.

Дьяков отошел ладьей, в ответ на что Андрей опять подставил под бой ферзя. Еще одно отступление, и вновь наскок назойливого ферзя. Теперь вражеская ладья совсем загнана в угол, и у нее нет больше полей для отступления. Дьяков понял, что партия его проиграна, и с полчаса сидел с безнадежным видом, оттягивая момент капитуляции Л Андрей то садился вновь на скамейку, испытующе загля­дывая в глаза партнеру — не нашел ли тот защиты? — то вновь вскакивал с места и нервно кружил по павильону.

Наконец партнер остановил часы и протянул руку Анд­рею. Все кончено, чемпионом города впервые стал шахма­тист, которому нет еще шестнадцати лет. Зрители бросились обнимать победителя, кто-то даже попытался его расцело­вать. Когда улеглась сумятица поздравлений, противники разобрали только что сыгранную партию, проверили раз­ветвления сложной комбинации белых. Все было правиль­но — комбинация явилась логическим завершением общего наступления белых.

В этот момент в отгороженный участок вломился тол­стый, неповоротливый мужчина с черной бородой и развяз­ными манерами. В руках у него была тренога, па ремне через плечо висела сумка.

— Корреспондент газеты «Коммунар», — сунул он под нос судье какое-то удостоверение — Мне поручено сделать снимок нового шахматного чемпиона.

Судьи, тащивший в этот момент в кладовую демонстра­ционную доску, кивнул на соседний столик. Фотограф вы­нул из сумки аппарат, приладил его к треноге и установил около скамейки, на которой сидел Андрей. Накрыв это сооружение покрывалом и сунув под него голову, он долго наводил объектив на Дьякова, что-то измеряя и прикиды­вая. При этом беспокойная борода его забавно бегала вдоль нижнего края черной материи.

Покончив с наводкой, фотограф выпростался из-под покрывала, сопя и тяжко дыша, вытащил снизу из сумки деревянную кассету и загнал ее в аппарат. Когда ему потре­бовалось насыпать магний па полочку специальной осветительной машинки, корреспондент бесцеремонно расселся па скамейке и оттолкнул в сторону Андрея.

—     Уйди ты!.. Что ты тут вертишься!

Отдав затем несколько приказаний зрителям, как они должны стоять и куда смотреть, фотограф нажал, наконец, на спусковую грушу. Вспыхнул магний, осветив на их напряженные лица стоявших поблизости людей; белый дымок поплыл вверх, меж нависших ветвей соседних кленов. Для верности газетчик сделал еще несколько снимков, по том, сияв аппарат с треноги и упрятав его в сумку, напра­вился к возвратившемуся Крылову.

—   Мне нужны кое-какие сведения об этом товарище, — показал он пальцем па Дьякова.

—     Пожалуйста!

Корреспондент вынул из кармана засаленный блокнот, огрызок карандаша и приготовился записывать ответы.

—     Фамилия, имя, отчество?

—     Дьяков Александр Дмитриевич.

—     Сколько лет?

—     Тридцать пять.

—     Кем работает?

—     Инженером на оружейном заводе.

—     Давно играет в шахматы?

—     Лет двадцать.

—     Раньше бывал чемпионом города?

—     Никогда!

—     Значит, в первый раз.

—     Я же вам ответил: никогда!

Непонятно, по какой причине медлительный фотограф вдруг стал горячиться:

—   Что вы ко мне пристали со своим «никогда»! Я пишу. «Чемпионом стал в первый раз».

—   Не становился ни чемпионом, — по складам твердо произнес судья, но и на этот раз смысл его слов не дошел до сознания недогадливого газетчика.

—    Слушайте, бросьте дурака валять! — замахал он ру­ками на Крылова. — Заладили свое: «никогда», «не ста­новился»!

—   Не знаю, может, вы валяете дурака, — начал злить­ся и судья — Только Дьяков не имеет звания чемпиона.

Фотограф в растерянности уставился на собеседника.

—    А... а кто же? — промямлил он, начиная понимать, что произошла какая-то путаница.

Судья показал на Андрея

—   Этот... голый беспризорник?! — с трудом выдавил из себя фотограф.

—     Да, да, именно он — чемпион'

Это сообщение вызвало новый приступ горячности фотографа.

—   Зачем тогда я весь магний пожег?.. А он тоже хо­рош, этот ваш инженер! — поспешил излить газетчик свой гнев уже на Дьякова. — Его фотографируют, а он...

Но, тут же поняв, что Дьяков уж совсем ни в чем не виноват, мигом успокоился

—   Как же нам быть? — обратился фотограф за сове­том к судье. — Что делать с пацаном-то?

—     Снимите теперь его.

—   Голого! — закричал корреспондент. — Да принеси я такой снимок, выгонят из редакции! Нельзя ли его во что-нибудь одеть? — спросил растерявшийся газетчик пос­ле небольшой паузы.

Крылов сказал, .что уже сам раньше об этом думал, но не во что. В конце концов договорились: завтра новый чем­пион забежит в редакцию, там и сделают снимок.

Тем временем недавние соперники продолжали с упое­нием анализировать шахматные варианты. Закончив смот­реть только что сыгранную партию, они вернулись к первым двум и разобрали таившиеся там возможности. После горяч­ки недавнего боя в наступивших сумерках Андрей поежи­вался от озноба, и кто-то из зрителей накинул ему свой пид­жак. Ничто не мешало больше увлекательному анализу, и партнеры забылись... Когда они поднялись с места, на дво­ре было уже совсем темно. С благодарностью вернув пид­жак своему спасителю, Андрей бросился домой.

Как на крыльях летел он через пустую и темную ба­зарную площадь. Запах- печеного хлеба, донесшийся от од­ной из палаток, пробудил голод, и он с наслаждением вспомнил о полстакана молока и ломте хлеба, которые ежевечернее оставляет для него мать. «Ты молочко-то экономь, а хлебушка побольше».

Вот позади уже базарная площадь, неосвещенная улица Буденного. Счастье переполняло Андрея. «Чемпион — радовался парнишка — Подумать только: самый сильный шахматист среди трехсот тысяч людей, живущих в городе.

Послезавтра об этом напишет газета «Коммунар», помести» его фотографию. Прочтут школьные товарищи, Лида. Все, о чем мечталось в новогоднюю ночь, осуществилось»

Вдруг маленькая, худенькая фигурка устремилась из темноты к Андрею, грубые, заскорузлые пальцы легли на голую спину, не то пытаясь наказать, не то лаская «Ма­ма» — мигом узнал обрадованный Андрей. Дрожащая жен­щина лихорадочно прижималась к сыну, голова ее с седы­ми, редкими волосами бессильно легла ему на плечо.

«Но почему она здесь, что случилось?» — подумал Андрей

—  Чего ты плачешь, мамочка? Что с тобой? — спро­сил он, пытаясь оторвать от плеча голову матери, обливаю­щую его слезами.

—   И он еще спрашивает? — причитала мать, тщетно пытаясь сдержать слезы. — Валька прибежал, сунул мне в руки белье... Я аж обмерла на месте,.. Шага не могу сде­лать... «А где Андрюшка?» — «Не знаю...» — «Где он? — кричу. — Утоп?!». Ни слова не сказал, ушел... Отец мигом протрезвел, побежали вместе к Никишке... Тот тоже: «Не знаю...» Мать его чуть не бить, а он свое. «Не знаю...» Я вниз по Буденновской, до речки добежала — нету! Куда идти, кого спрашивать?.. Мечусь весь вечер, а уже полночь!

—  Я играл в шахматы, мамочка, — пытался успокоить мать Андрей — Я выиграл, я теперь чемпион города.

Эти слова неожиданно вызвали новый приступ рыданий.

—   Ну вот! — причитала сквозь слезы мать. — Я так н знала. Я его ищу, бегаю по всему городу, а он в шахма­ты играет... Не стыдно тебе?! И когда они кончатся, эти твои шахматы.

Бархатная занавеска артистического выхода на арену слегка раздвинута; сквозь узкую щель Андрей видит, как празднично одетые зрители заполняют уходящие вверх ря­ды циркового амфитеатра. Отыскав свое место и устроив­шись, они с интересом рассматривают непривычно убран­ную арену. Сегодня нет традиционного для цирка красного ковра и загадочных, блестящих аппаратов под куполом. На арене построена из дощатых плит гигантская шахматная доска, воздух, подогретый теплом прожекторов, дрожит над бело-черными квадратами.

Звучит музыка, слышатся говор, смех, возгласы Всеоб­щее веселье раздражает Андрея обиженный и недовольный, он хмурит брови, кусает губы «Вот убегу сейчас, будет вам тогда представление — думает он, посматривая из своего укромного уголка на шумящих зрителей — От меня се­годня все зависит захочу — и полетит кверху тормашками ваш концерт, пи к чему будет и эта шахматная доска, и музыка, и цветы».

А совсем недавно сколько радости было, сколько на­дежд связывалось с этим необычным вечером. Возвращаясь с реки. Андрей прочел на одной из стенных афиш напечатан­ное крупными буквами слово «Шахматы» и ниже свою фа­милию Московская филармония извещала - в субботу в го­родском цирке состоится театрализованное представление — живые шахматы. Андрею предстояло играть против мастера Бениамина Блюменфельда, фамилию которого он много раз встречал в отчетах о московских и всесоюзных турнирах. Друзья уговорили" Андрея немедленно пойти к секретарю городской шахматной секции и узнать подробности пред­стоящей игры, а заодно попросить контрамарки. Все трос не раз останавливались на пути около рекламных киосков, Андрей никак не мог привыкнуть к новому, необычному ощущению, когда читал свою фамилию, напечатанную на афише.

В шахматных журналах последних лет Андреи отыскал несколько партий Блюменфельда п весь день разбирал их. готовясь к вечернему сражению Друзья не мешали ему. не отрывали от занятии, тем более что в их карманах ле­жали заветные контрамарки, дающие право на вход в цирк.

Андрей решил черными применить староиндийскую за­щиту, а если придется играть белыми, охотно допускать контр гамбит Блюменфельда. Это остроумное изобретение его вечернего противника не казалось ему таким уж опас­ным, тем более что он нашел при подготовке новое сильное продолжение за белых.

Полный решимости, в самом боевом настроении пришел Андрей в цирк на репетицию за два часа до начала представления, и тут-то все его расчеты полетели кувырком Величавый конферансье Амурский, которому предстояло вести необычный шахматный концерт, вытащил из нагрудного кармана черного фрака листок бумаги и протянул его Андрею.

—   Это что такое? — недоуменно поглядел тот на кон­ферансье.

—   Сегодняшняя партия. Эти ходы ты должен будешь сделать.

Андрей быстро пробежал глазами запись ходов, какие ему предлагались для предстоящего сражения. Партия была короткой — всего двадцать пять ходов Блюменфельд бе­лыми в защите Каро-Канн первым начинал атаковать, в ожесточенной схватке вызывались многочисленные разме­ны и красивые жертвы фигур; после чего ферзь и ладья московского мастера врывались в лагерь неприятеля и форсировали мат черному королю.

—   Возьмите. На это я не согласен, — протянул Анд­рей запись партии.

Амурский удивленно посмотрел на гордого чемпиона.

—   Ну знаешь, милый!.. Перед самым началом... Так ты сорвешь концерт.

—   Но я хочу играть в шахматы, — настаивал на своем Андрей. — Я никогда бы не пришел, ни за что не согла­сился бы на это! — показал он бумажку, которую Амур­ский все еще держал в руках.

Амурский привел директора цирка. Этот грузный, добродушный мужчина был знаком Андрею: он не раз при­ходил на шахматный чемпионат города, а иногда даже сам играл партию-другую с кем-либо из посетителей кремлев­ского садика.

—   Что с тобой, Андрюша, милый? — по-отечески об­нял расстроенного чемпиона директор.

—   Я хочу играть по-честному! А это?.. — с жаром принялся объяснять Андрей.

—     Но так невозможно!

—     Почему?

—    Это концерт, дорогой, а не шахматный турнир. Тебе же говорили: каждая снятая с доски фигура будет испол­нять свой номер.

—   Ну и что же! В любой партии бывают размены фигур.

— А вдруг не произойдет разменов; случаются такие партии. Что же. и будут тогда артисты стоять весь вечер как истуканы. А что прикажешь делать, если партия затянется кодов на пятьдесят?! Зрители уйдут из цирка или раз­несут в щепки арену.

— Мы всюду именно так поступали, — поддержал директора Амурский — В Иванове и в Саратове. И никто никогда не отказывался, даже мастера.

Андреи понимал разумность всех этих доводов, но очень уж не хотелось потерять возможность сыграть первую в жиз­ни партию против мастера.

— Что тебя волнует? — продолжал уговаривать Анд­рея директор — Что ты проиграешь. Ты и в настоящей партии можешь ему проиграть

— Но в честном бою — стоял на своем Андрей.

— Нельзя пускать такое представление на произвол, пойми ты! Если хочешь, я уговорю Блюменфельда взять себе черные фигуры

—  Ни в коем случае! — поспешил отказаться расстроенный паренек.

—  Ты еще сыграешь с ним в турнире, — чувствуя, что собеседник начал уступать, продолжал директор. — Я ве­рю в тебя, ты еще со всеми с ними сыграешь! Договори­лись.

Андрей молча кивнул и ушел в укромный уголок, что­бы не видеть ни Амурского, ни суматошных артистов. Н все же его не покидало ощущение, что он согласился участво­вать в чем-то нечистом, добровольно вступил в какой-то сговор, обманул этих добродушных, заполнивших цирк лю­дей. В то же время он хорошо понимал, что нет-иного пути, и эта безвыходность особенно его злила.

Внезапно Андрею пришла в голову спасительная мысль: а может, это даже хорошо, что не придется играть серьез­ную партию — разве можно в такой непривычной обста­новке без ошибок рассчитывать варианты?.. И он успокоил­ся. Да и времени для расстройства уже не было — пришла пора выходить на арену. Вот суетливый голосистый админи­стратор дал команду приготовиться, вспыхнул яркий свет, и артисты появились перед публикой.

Первым быстрой походкой на арену вышел белый ко­роль — заслуженный артист Владимир Хенкин, за ним по­следовал его оппонент — известный певец-бас. Плиты шах­матной доски жалобно заскрипели под ним. За царственными владыками проплыли их спутницы — королевы, потом свита, ладьи, офицеры, кони. Под конец на арену выпорхну­ли шеренги пешек — балерин, одетых в черные и белые пачки Местный шахматист Крылов, бывший судьей на мат­че Андрея с Дьяковым, без замедления развел всех три­дцать двух исполнителей по тем клеткам гигантской доски, которые они должны были занимать в начале партии.

— Начинаем театрализованное представление «Живые шахматы»! — объявил Амурский. Его хорошо поставлен­ный голос раскатился по всему цирку и замер где-то в верх­них рядах балкона. — Маэстро, прошу!

Музыканты заиграли выходной марш, и Андрей вслед за Блюменфельдом вышел из-за занавески. Он старался дер­жаться позади московского шахматного корифея, но тот по­ложил ему руку на плечи и так, полу обнявшись, они яви­лись перед публикой. Зрители тепло приветствовали мастера и своего юного чемпиона, занявших места за шахматным столиком на специально построенном возвышении. Вскоре цирк успокоился, наступила тишина.

По сигналу начинать игру Блюменфельд передвинул на два поля королевскую пешку и передал находившемуся ря­дом Амурскому листок, где был уже заранее написан ход е-два, е-четыре Тот объявил ход белых, тотчас на арене рас­порядитель передвинул на две клеточки вперед белую бале­ринку. Недолго думая, Андрей сделал ответный ход це-семь, це-шесть Началась битва защитой Каро-Каин, как то и было записано в листке, положенном перед Андреем рядом с кар­тонной шахматной доской.

Первые ходы обе стороны сделали быстро. Нужно было без потери времени поскорее добраться до поры «избиения фигур», а следовательно, и к началу концерта. Вот вспорх­нула еще одна белая балеринка, за ней изящный прыжок совершила пешка, одетая в черную пачку Популярный те­нор передвинулся на три поля вперед и одно вбок; за ним по-диагонали пробежал быстроногий танцор. Наконец пер­вая жертва — с доски сбит черный конь — известный всей стране пианист. Зал замирает, и в торжественной тишине звучит вальс Шопена.

К этому времени Андрей освоился с новой, необычной для пего обстановкой «Ничего страшного, — подумал он.

Вполне можно играть настоящую партию Шахматисту, оказывается, совсем не мешает присутствие сотен зрителей».

Пока звучала музыка, Андрей незаметно оглядел цирк Из ближайших рядов знакомые пытались подмигнуть своему любимцу, но осторожно, так, чтобы никому не мешать Анд­реи пробежал глазами вдоль всего балкона, нашел Вальку и Никишку, пробравшихся таки на концерт потом взгляд его остановился на арене — сегодня она выглядела необык­новенно красиво.

Вдруг он вздрогнул, белая пешечка па поле це-два показалась ему удивительно знакомой. Так оно и есть — Лида. Как она сюда попала? «Идиот, — обругал себя Андрей — ведь она учится в балетном училище. Точно в таком же костюме Лида не раз выступала в школьных концертах. Как мы не встретились за кулисами? Какая теперь Лида? Изменилась? Не видел ее два месяца, с самого дня окон­чания девятилетки».

Гордость охватила Андрея, теперь его власть, он может, как захочет, поступить с девушкой, так долго терзавшей его безразличием. Хочет — «съест», снимет с доски, а по­желает — возвеличит н разрешит пройти в ферзи В то же время ему было жалко школьную подругу; она стояла та­кая маленькая, незаметная на огромной арене. Со всех сторон ее прикрывали рослые артисты, с одной стороны конь — высокий жонглер па поле це-три, с другой не мень­ший по росту слон на це-один.

Ему захотелось как-то помочь Лиде «Нужно обяза­тельно заставить ходить пешку це-два, — решил Андреи — Нужно передвинуть Лиду к центру арены, чтобы зрители увидели, какая она стройная, красивая» И в то же время он понимал, что сделать это невозможно. Во-первых, Лида находится в лагере белых — Блюмепфельда, затем никто не волен изменять заранее утвержденный сценарий кон­церта. Андрей перебрал в уме все ходы партии Лиде до конца суждено простоять прикрытом рослыми соседями, пешка це-два так и не совершит ни одного движения до кон­ца представления.

Тем временем игра была в самом разгаре, в ответ на каждый ход белой фигуры немедленно следовало движение черной. В таком быстром темпе было сделано больше пят­надцати ходов, и партия вступила в самую острую, самую напряженную фазу. Более частыми стали размены фигур, заметно оживился и концерт. Амурский сопровождал каж­дый ход на доске хлесткими, ядовитыми замечаниями, веселил зрителей остротами и каламбурами. Когда лысый певец снял с доски другого лысого артиста, Амурский про­комментировал это событие шуткой, показавшейся Андрею довольно плоской:

— Надеюсь, в зале от этого размена темнее не будет.

Быстрое продвижение белой пешки сопровождалось та­кими словами конферансье:

— О, столь красивая пешечка долго не засидится — обязательно пройдет в ферзи!

Андрей свыкся с тем, что ему приходится разыгрывать заранее намеченную партию. Согласно полученному им от Амурского «сценарию» через три хода Блюменфельд дол­жен выиграть пешку, затем еще одну, а под конец обру­шиться всеми фигурами на позицию беззащитного черного короля. Увлекшись концертом, Андрей не думал больше о партии, смирился он и с неизбежностью предстоящего проигрыша.

Однако не все в цирке были согласны стать равнодуш­ными свидетелями поражения своего любимого чемпиона. Ко­гда Амурский объявил очередной ход белых — черному королю «шах» и положение Андрея стало критическим, с балкона послышался густой раскатистый бас:

— Что здесь происходит?

Головы зрителей мгновенно повернулись к высокому мужчине, поднявшемуся с места. Андрей узнал в нем председателя городской шахматной секции Ивана Васильевича — мастера одного из цехов оружейного завода.

Вежливый Амурский даже наклонился в сторону неспокойного зрителя.

— Я хочу кое о чем вас спросить, — задиристо про­изнес Иван Васильевич.

— Если хотите, спросите, — быстрой репликой отпари­ровал конферансье.

— Что здесь происходит? — Иван Васильевич широким жестом показал на арену. Задиристость его, излишняя громкость голоса говорили о том, что он давно пропустил чарочку-другую перед тем, как пойти на шахматное сра­жение.

Амурский мгновенно это уловил и решил использовать в словесной перепалке

— Если вы в состоянии разобрать — играют в шах­маты.

— Я в состоянии разобрать, — прогремел Иван Василь­евич — Я председатель городской шахматной секции

— А-ха — подчеркнуто-удивленно воскликнул Амурский.

Но Иван Васильевич не унимался

— Так я вас спрашиваю, — продолжал греметь бас с балкона, — что это игра или лавочка?

Бедный Иван Васильевич. Куда ему было состязаться в находчивости и остроумии с одним из самых опытных столичных конферансье!

— Если вас интересует лавочка, гражданин городской председатель, вы ошиблись адресом, — спокойно выговорил Амурский — Вам нужно на базарную площадь. Торопитесь, еще открыто.

И Амурский, ловко стукнул снизу ладонью по собствен­ному кулаку, будто ударом по дну вышибал пробку из бу­тылки.

Зрители ответили дружными аплодисментами, во всех уголках переполненного цирка люди давились от смеха.

Смущенный Иван Васильевич пробормотал что-то не­внятное

— Что вы говорите? — елейным голоском спросил его Амурский, когда цирк немного успокоился.

— Погода хорошая, — только и нашелся Иван Ва­сильевич.

— Так вот, я же вам и предлагаю, воспользоваться хо­рошей погодой и погулять немного.

Новый всплеск аплодисментов окончательно обескура­жил Ивана Васильевича, он сел на место, и концерт опять вошел в привычное русло.

Андрей прикинул, осталось пять ходов — форсирован­ных и самых любопытных. Все более увлекательным ста­новился и концерт, организаторы построили его так, чтобы в конце номера были самые интересные. Вот исчез с доски второй черный конь и показал загадочные фокусы, потом под общий смех юмористические рассказы прочел только что принесший себя в жертву белый конь.

Самоотверженная, пусть неудачная, помощь Ивана Васильевича подсказала Андрею интересную мысль. С минуту он тщательно изучал ходы, которые осталось сделать, по­том внимательно посмотрел на позицию, которой в силу обреченности перестал было интересоваться. Осторожно, чтобы не заметили зрители, он пододвинул Блюменфельду написанную наспех записку: «Прошу вас, включите, пожа­луйста, дополнительные ходы ладья де-один и слон бьет це-два. Они ничего не меняют, дальше все пойдет по-писа­ному».

Прочитав записку, противник Андрея недоуменно повел плечами и написал поперек листика крупными буквами: «Зачем?» Андрей протянул ему новое послание, на обороте той же бумажки: «Мне очень нужно. Прошу вас!»

Блюменфельд пробежал глазами записку, потом внима­тельно посмотрел на противника, улыбнулся и согласно кивнул головой. Тут же он вырвал из блокнота чистый листик, написал ход, не входивший в программу, и отдал его Амурскому.

— Ладья це-один, де-один — прогремел Амурский и не забыл подшутить над толстой певицей, исполнявшей роль ладьи: — Не очень-то далеко ходит эта очаровательная фи­гура.

Очередь хода теперь была за Андреем, и он в точности проделал ту же операцию, что и Блюменфельд.

—  Слон це-пять бьет це-два, — объявил конферансье.

Распорядитель перевел виолончелиста в черном фраке

на новую клетку, поставив его рядом с Лидой. Затем он повел снятую с доски маленькую пешечку к специальному помосту, где артисты исполняли концертные номера. Среди организаторов па миг поднялась паника — выступление ба­лерины-школьницы не было предусмотрено программой. Выход нашла преподавательница балетного училища, акком­панировавшая двум своим ученицам в самом начале кон­церта.

— Чайковский. Вариация из балета «Лебединое озе­ро», — объявил конферансье — Исполняет ученица хорео­графического училища Лидия Серебрякова.

Погас свет, лишь лампочка на пюпитре дирижера да указатели на выходных балконных дверях виднелись в окутавшем цирк мраке. Прозвучали первые такты музыки, луч прожектора внезапно вспыхнул в темноте и осветил ма­ленькую фигурку в белой пачке. Лида замерла в неподвиж­ности, голова ее свесилась на грудь, бессильно опущены руки-крылья. Худенькая, с изящными тонкими ножками, узенькой талией и угловатыми руками, она удивитель­но похожа на порывистую белую птицу, в груди которой бьется любящее человеческое сердце. Вот она поднялась на пуанты и медленно, плавно, кругами поплыла по сцене Андрей не сводил глаз с летающей в темноте белой птицы Многое значил для него этот танец' Это был первый дебют на большой сцене его школьной подруги, которую он знал вот уже много лет, в то же время ото был образ девушки-лебедя из знакомой с детства сказки Но самое главное для пего на эстраде танцевала шахматная фигур­ка, совсем недавно принимавшая участие в жестоком, без­молвном сражении. Освободившись от колдовства и долгого оцепенения, она вдруг ожила, и в чудесном танце каждым своим жестом, каждым движением старается выразить кра­соту и загадочность игры, так и не раскрытой до конца за долгие века ее существования.

В темноте Андрей не видит лиц зрителей, но по наступившей тишине он понимает, что и их поразил и увлек созданный Лидой образ. Хотя рабочие, переполнившие цирк, не были знатоками балета, их невольно растрогали наив­ность танца, его простота и выразительность. Сами не заметив как, они подпали под обаяние чудесной музыки, мягких движений трогательной, пластической песни о по­терянной, несчастливой любви.

Несколько смущенная в первые мгновения танца, Лида преобразилась, движения ее стали уверенными, точными. Трепещущие руки дрожали в лучах прожектора, словно крылья раненой птицы: ножки семенили в быстром беге, увлекая за собой круг света. Танец Лиды становился все ярче, темпераментнее, а под конец, она сникла и упала, сраженная горем и скорбью Прожектор погас, последние аккорды оркестра звучали уже в темноте.

Внезапно вновь вспыхнул яркий свет, зрители разра­зились бурными аплодисментами. Лида раскланялась и убе­жала за занавеску артистического выхода.

Андрею захотелось пойти вслед за Лидой, высказать ей все, что переполняло его душу. Но разве мог он сейчас бросить представление, недоконченную партию! Он обязан делать эти ставшие ему ненавистными ходы, должен раз­влекать собравшихся для веселья людей. И другое удержало его. А что, собственно, он скажет Лиде? Что это он дал ей возможность танцевать, способствовал ее успеху? Ни за что! Так и не узнает она, кто вызвал этот внезапный, не входивший в программу концерта номер. Лида уйдет сей­час из цирка, уедет из города — она же говорила о каком- то балетном училище при одном из столичных театров. И Андрей не увидит ее больше никогда. Никогда.

А партия шла своим чередом. Андрей автоматически сделал на доске еще два хода. Он устал от волнений не­обычного дня, всей непривычной, суматошной обстановки. Больше не смешили его остроты Амурского, не радовало красочное убранство цирка. Ему стало грустно, и он, как часто бывало в последние дни, задумался. Подперев голову рукой и делая вид, будто рассчитывает шахматные вариан­ты, Андрей с грустью перебирал события последних меся­цев столь важного для его судьбы двадцать девятого года

Вывел его из задумчивости голос Амурского, объявившего о том, что будет исполнено есенинское «Письмо к матери».

«Ты жива еще, моя старушка», — высоким тенором на­чал петь артист, долго закрывавший Лиду на шахматной доске. Трогательная, простая мелодия знакомой песни, слова, полные лирической скорби, невольно вызвали у Андрея печальные думы. Неважны его дела! Рухнула надежда по­пасть в Москву, в институт. «Отказать», — вспомнил Ан­дрей присланное ему короткое решение приемной ко­миссии.

Надо устраиваться на работу: он уже был на бирже труда, обещали осенью послать учиться на слесаря.

«Чтоб скорее от тоски мятежной», — выводит певец, а Андрей думает: «Придется терять целый год... Но ниче­го! — как всегда, находит он утешение. — Год пролетит незаметно, на будущий-то обязательно попаду в Москву. А за двенадцать месяцев освою как следует шахматы, изучу теорию, стратегию, тактику... Чемпион города, разве это предел? Есть еще Москва, страна, весь мир. Ну, это ты загнул, — остановил он себя, но тут же подумал: — А что? Плох тот солдат... Будут вот так же следить за моими партиями зрительные залы Москвы, Ленинграда, а то, гля­дишь, и за границей»

« Ты одна мне помощь и отрада, ты одна мой неска­занный свет». «Отрада несказанный свет», — мысленно повторяет Андрей, и воспоминание о собственной матери теплотой согревает его сердце. Встает в памяти темная июньская ночь, седая голова, склонившаяся на его плечо, слышит он причитания матери сквозь рыдания: «И когда только кончатся эти твои шахматы!»

— Никогда они не кончатся, мама моя милая.