НАШ ОТВЕТ БЕН-ГУРИОНУ
В 1964 году XVI шахматная Олимпиада проходила в Тель-Авиве. На заключительном банкете, где присутствовали также члены израильского правительства, первый в истории возрожденного государства премьер-министр Давид Бен-Гурион пригласил к своему столу советских гроссмейстеров — победителей «Турнира наций», как иногда называли Олимпиады. Премьер говорил по-русски, и в завязавшейся беседе он, между прочим, заметил, что Израиль весьма заинтересован в репатриации советских евреев, поскольку люди они энергичные, не избалованные жизнью и могут принести своей исторической родине большую пользу.
В рядах нашей делегации возникло замешательство. По советским канонам, «провокатору» следовало дать отпор, но как это сделать, никто не знал. И тогда (по свидетельству гроссмейстера Штейна) слово взял коммунист Ботвинник. Глядя на собеседника сквозь толстые линзы очков, он ледяным тоном произнес:
— А вы не боитесь, что они сделают у вас революцию?
Михаил Моисеевич имел в виду, что русские евреи в одной революции уже успешно поучаствовали...
С тех пор прошло более 40 лет. Приглашением Бен-Гуриона воспользовались около миллиона советских евреев, но социалистическую революцию в Израиле, вопреки предсказаниям Ботвинника, не устроили ибо от этого самого и бежали. Однако влияние на политическую жизнь оказали огромное. Ныне от «русских голосов», а их в стране более четверти, во многом зависит и состав израильского парламента, и политика правительства. На последних выборах избиратели вновь привели к власти партию «Ликуд» во главе с главным еврейским «ястребом» генералом Ариэлем Шароном.
В арабо-израильском конфликте Советский Союз занимал чрезвычайно жесткую позицию, требуя от Израиля освобождения всех захваченных палестинских земель без каких-либо предварительных условий. Михаил Моисеевич Ботвинник, который имел собственные взгляды на многие стороны нашей жизни и, конечно же, на мировую политику, предложил свой план ближневосточного урегулирования. Суть его заключалась в том, что палестинцы образуют самостоятельное государство, но Израиль получает право держать на его территории гарнизоны, обеспечивающие всеобщую безопасность.
В ЦК КПСС, куда Ботвинник имел обыкновение обращаться по разного рода вопросам, к его проекту отнеслись с должным вниманием, но отвергли по той причине, что Советский Союз всегда возражал против размещения военных баз на чужих территориях.
Это не анекдот и не выдумка. Михаил Моисеевич сам рассказывал мне однажды, как его вызвали в ЦК на собеседование и благодарили за усилия, направленные на борьбу «за мир во всем мире». Вполне возможно, что обращение Ботвинника еще хранится в архивах.
В советские времена ведущие спортсмены, в том числе и шахматисты, получали ежемесячные государственные стипендии. Это была целая система пособий для профессионалов, само существование которых в нашей стране публично отрицалось. Размеры стипендий колебались от 100 до 300 рублей в зависимости от спортивных достижений и заслуг. Чемпион и экс-чемпионы мира, например, получали более высокое вознаграждение, чем «рядовые» гроссмейстеры. Д. Бронштейн грустно шутил: он не знал, что в матче с Ботвинником борется за звание не только чемпиона мира, но и эксчемпиона...
Однако на стипендию мог рассчитывать лишь тот, кто никакой другой заработной платы от государства не получал, то есть всецело посвятил себя спорту. Дольше всех, помнится, держался Л. Полугаевский, не желавший бросать работу инженера, но и он, в конце концов, «продался» Госкомспорту. Единственное исключение было сделано для М. Ботвинника: специальным постановлением Совета министров СССР ему разрешалось получать и государственную стипендию, и заработную плату по месту работы.
В 1971 году, когда Ботвиннику исполнилось 60 лет, он обратился в Госкомспорт с заявлением об отказе от стипендии. Свое решение он мотивировал тем, что прекращает официальные выступления в шахматных соревнованиях и не хочет получать незаработанные деньги. Поступая так, Ботвинник освобождался от обязательств перед Госкомспортом, с которым у него нередко возникали трения. О своем решении он объявил в одном из интервью, оно было опубликовано...
Прошел год. Беседуя однажды с Михаилом Моисеевичем в институте, где он руководил одной из лабораторий, я, между прочим, спросил, как живется ему без стипендии?
— Мне продолжают ее выплачивать, — ответил он к моему удивлению.
— Но вы же от нее отказались!
—А известно ли вам, кем было подписано распоряжение о моей стипендии?
Я не знал.
—Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Оно висит на стене над моим письменным столом в рамке. — Чеканным голосом произнес Ботвинник. И добавил:
—Наши чиновники до сих пор боятся отменять его приказы...
А я вспомнил поэтические раздумья Николая Глазкова:
Сталин умер, но дело его живет.
Это не хорошо, а плохо.
Но виноват не русский народ,
Виновата эпоха.
Даже сейчас, когда минуло более 50 лет со дня смерти «лучшего друга советских физкультурников», эти строки не кажутся устаревшими. Мертвые хватают живых.
Международный мастер Анатолий Кременецкий в своих воспоминаниях о Ботвиннике рассказывает, как Михаил Моисеевич попросил его проанализировать один из вариантов ладейного эндшпиля в партии с Фишером на XV Олимпиаде для журнала «Шахматы в СССР», но обставил дело так, что заказ на статью исходил как бы от заместителя главного редактора М. Юдовича. «Не забудьте только спросить у него, сколько он вам заплатит», — напутствовал Ботвинник молодого коллегу.
Когда Кременецкий, преодолев робость, задал этот вопрос Юдовичу, тот посмотрел на него с удивлением и сказал: «Помилуйте, Алатолий Михайлович, у нас ведь не сапожная мастерская...» Кременецкий едва не сгорел от стыда, а впоследствии ругал себя, что не понял «тонкого юмора» Ботвинника.
Ничего себе юмор! Уж Ботвинник-то прекрасно знал, что в нашем ханжеском обществе задавать такие вопросы считалось в высшей степени неприличным. В отличие, скажем, от западных стран, где размер гонорара самым непосредственным образом обуславливается заранее.
Как-то, в конце 60-х годов, редакция «Комсомольской правды», где я вел шахматную рубрику, предложила заказать статью экс-чемпиону мира Максу Эйве, чье мнение по вопросам, связанным с шахматами, считалось весьма авторитетным. Я позвонил ему в Голландию и договорился о статье. Он спросил о гонораре. Я назвал ему сумму в 200 рублей, лежавшую в пределах моих полномочий. Тогда это были приличные деньги. Эйве согласился, и через несколько дней на редакционный телетайп пришла его статья, которая вскоре была опубликована в одном из номеров газеты.
Прошло некоторое время. Однажды позвонил Ботвинник и сообщил, что Эйве находится в Москве и хочет получить свой гонорар. Я пригласил их в редакцию газеты.
В назначенный час два импозантных экс-чемпиона вошли в кабинет заведующего отделом спорта М. Блатина. Мы немного побеседовали за чашкой кофе, а, секретарша сбегала в бухгалтерию за гонораром дтя голландского гроссмейстера.
Эйве раскрыл конверт и выложил содержимое на стол. Из обусловленной суммы был удержан подоходный налог в размере 12 процентов, «к выдаче» причитались 176 руб. 00 коп. Голландский гроссмейстер брезгливо отодвинул деньги и что-то пробурчал, наклонившись к Ботвиннику. Тот объяснил, что господин Эйве возражает против вычетов и хочет получить всю сумму сполна, в противном случае вообще откажется от гонорара.
Мы с Блатиным были обескуражены (ведь подоходный налог взимается во всех странах), но спорить с гостем не стали, сказав, что уладим недоразумение. Вышли в коридор, вывернули карманы, у кого-то что-то позаимствовали (все мы тогда были бедняками), наскребли 24 рубля и принесли их в кулачке. А что же Эйве? А ничего. Сгреб деньги со стола и засунул их в бумажник безо всяких комплексов.
«Что дозволено Юпитеру», не дозволено было советскому мастеру. Посылая Кременецкого к Юдовичу с провокационным вопросом, Ботвинник, возможно, преследовал какието свои, нам непонятные цели. Или просто развлекался...
КОЛУМБОВО ЯЙЦО
В 30-х годах прошлого века в советскую шахматную элиту входили два Рабиновича - ленинградский Илья и московский Абрам. Они обладали разными «весовыми категориями» — и шахматными, и интеллектуальными. Преподаватель высшей школы Илья Леонтьевич был образованным человеком, сильным практиком; Абрам Исаакович ходил «в середнячках», зато отличался непосредственностью и веселым нравом. Это ему приписывается рассказик: «Задремал я, знаете, как-то с папиросой во рту. Вдруг чувствую: какая-то дрянь горит. Просыпаюсь: я горю!»
А вот еще ...
Существует легенда, как на одном торжественном приеме в честь открытия нового континента кто-то из испанских вельмож поставил под сомнение заслуги Христофора Колумба. «Подумаешь, — ворчал он, — плыл, плыл и наткнулся на землю. Так каждый может».
Колумб велел принести куриное яйцо и предложил собравшимся установить его торчком на столе. Это никому не удалось. Тогда великий мореплаватель ударил яйцо тупым концом по столу и установил его стоймя. «Так просто!» — воскликнули гости. «Однако никто из вас этого сделать не догадался», — заметил Колумб.
С тех пор выражение «колумбово яйцо» стало означать остроумное и неожиданно простое решение сложной задачи. Александр Алехин, комментируя одну из своих партий и желая образно оценить какой-то сильный ход, дал к нему именно такое примечание: «Колумбово яйцо!»
Это выражение очень понравилось Абраму Рабиновичу, в ту пору уже старейшему московскому мастеру, и однажды он принес в журнал «Шахматы в СССР» свою партию, где среди прочих примечаний были и такие: «первое колумбово яйцо» и «второе колумбово яйцо». Когда ему указали на ошибку, он удивленно воскликнул: «Разве у Колумба было только одно яйцо?!»
Если это анекдот, то он лежит на совести Михаила Михайловича Юдовича-старшего, любившего сочинять разные байки про известных и неизвестных шахматистов.