Перед Первой мировой

В XIX веке Россия заметно отставала по уровню развития шах­мат от таких стран, как Англия, Франция и особенно Германия.

А как обстояли дела в начале XX века?

Именно тогда, в 1903 году, в печати разгорелась дискуссия между двумя издателями П. Бобровым и Д. Саргиным. Оспари­вая утверждение Боброва о распространении шахмат в нашей стране, Саргин писал, что из двухсотмиллионного населения России не нашлось 400-500 подписчиков на шахматный жур­нал. Далее он развивал свою мысль: «Шашки, те, действитель­но, у нас распространены; много есть велосипедистов и футбо­листов, и лыжников, но партнера в шахматы, особенно в провинции, не часто встретишь. А больше всего до последнего времени распространение имел у нас алкоголизм, как известно, враг всякого спорта, будет ли этот последний чисто умствен­ный, как шахматы и шашки, или чисто физический, как вело­сипед, борьба и т. д.»

Признавая горькую правду слов об алкоголизме, тем не менее с доводами Саргина согласиться нельзя. Как раз в конце 1903 года начало свою деятельность Петербургское шахматное собрание. Хотя в его уставе было записано, что учащиеся туда не допускаются, но руководство собрания смотрело на это сквозь пальцы и стави­ло своей главной задачей поиск способных молодых дарований. Поэтому неудивительно, что из стен собрания вышли такие шах­матисты как будущие чемпионы страны Г. Левенфиш и П. Рома­новский. Шахматным премудростям учился там и отец будущего седьмого чемпиона мира В. Смыслова.

В 1909 году, после смерти М. И. Чигорина, в Петербурге удалось провести крупный турнир, посвященный его памяти. День­ги на него собирали всем миром. Как теперь принято говорить, спонсорами явились сам император Николай II, а также ряд чле­нов императорской фамилии, промышленник князь Е. Демидов Сан-Донато, сахарозаводчик М. Терещенко, табачный фабрикант М. Бостанжогло. Основательную поддержку оказал финансовый клуб, под вывеской которого в Петербурге процветал игорный дом. Однако о возраставшем интересе к шахматам ярче говорят значительно более скромные спонсоры, такие, например, как ски­нувшиеся по гривеннику 18 юнкеров артиллерийского училища, чьи имена остались неизвестными.

Своими связями заметно способствовал организации турнира член Государственного Совета Российской империи П. А. Сабу­ров. Он, в частности, пробивал разрешение на приезд русских и иностранных мастеров, евреев по национальности, не имевших права жить в столице.

Соревнование это буквально всколыхнуло интерес к шахма­там в стране, тем более, что победу в нем праздновал вместе с чемпионом мира Эм. Ласкером Акиба Рубинштейн из Лодзи, за два года до этого выигравший первенство России.

А в проведенном параллельно с международным состязанием Всероссийском турнире любителей победу одержал молодой мос­квич Александр Алехин. За этот успех ему было присвоено зва­ние маэстро. С тех пор в подобных всероссийских соревнованиях стало возможным получать это высокое звание.

В 1913 году Петербургское шахматное собрание отметило свое десятилетие. Этому событию был посвящен Всероссийский съезд шахматистов. В его программу вошли: чемпионат высших учеб­ных заведений Петербурга, Всероссийский турнир любителей, Всероссийский турнир мастеров и, уже в 1914 году,— крупный международный турнир.

В студенческом чемпионате первое место разделили П. Рома­новский и С. Фрейман. В турнире любителей победил А. Эвен- сон. В турнире мастеров первое место разделили А. Алехин и А. Нимцович. Дополнительный матч между ними завершился вни­чью, и оба молодых мастера были допущены в международный турнир, который с полным правом может быть назван сильней­шим международным соревнованием начала XX века. В него при­глашались лишь мастера, ранее уже бравшие первые призы на международных состязаниях. Поэтому он был назван гроссмей­стерским турниром. Соревнование состояло из двух этапов — предварительного и финала.

На предварительном этапе победил X. Р. Капабланка, опере­дивший на полтора очка разделивших второе и третье места Эм. Ласкера и 3. Тарраша, на четвертом-пятом местах оказались А. Алехин и Ф. Маршалл. Эта пятерка и составила финал. Его участникам предстояло сыграть друг с другом по две партии.

В свободный день между этапами турнира Петербургское шах­матное собрание чествовало своих гостей банкетом. На нем Е. Фаберже (совладелец известной ювелирной фирмы) преподнес каждому из участников соревнования позолоченный эмалирован­ный кубок в русском стиле, как он объявил: «На память и из уважения к талантам присутствующих маэстро».

В финале успех сопутствовал чемпиону мира. В решающей встрече он победил Капабланку и опередил его на пол-очка. На третьем месте оказался А. Алехин, выдвинувшийся в число сильнейших шахматистов мира.

В середине соревнования произошло событие, о котором в свое время мечтал еще М. И. Чигорин: состоялось учредитель­ное собрание Всероссийского шахматного союза (зарегистриро­ван он был под названием Всероссийского шахматного обще­ства: слово «союз» не понравилось Министерству внутренних дел, и его пришлось заменить). На собрании были представлены 65 единичных членов и 800 групповых, от 22 местных отделе­ний, в том числе даже сибирских. Прибалтика ограничилась одним человеком — А. Нимцовичем: Балтийское и Финляндс­кое шахматные общества отказались примкнуть к созданной орга­низации.

Среди гостей съезда был председатель Германского шахмат­ного союза профессор Р. Гебгардт. Он заявил, что жаждет заклю­чить с РШС самую тесную дружбу.

Поэтому не случайно, что вскоре в Маннгейм на турниры, посвященные тридцатилетию Германского шахматного союза, от­правились свыше двадцати пяти представителей России. Однако этим соревнованиям не суждено было закончиться: началась ми­ровая война.

Раздать призы решили согласно турнирному положению уча­стников, правда, сократив суммы призовых, поскольку оказалось сыграно меньше партий, чем предполагалось. Примечательно, что во всех трех турнирах победителями стали российские шахматис­ты. В турнире мастеров — А. Алехин, турнире «А» — А. Рабино­вич (Вильно), в турнире «Б» — Н. Руднев (Харьков).

Отзвуком Петербургского турнира явился фильм «Шахматы жизни» с участием Веры Холодной. Это был первый русский фильм, связанный с королевской игрой.

Оценивая в целом положение с шахматами в нашей стране перед Первой мировой войной, нельзя не отметить, что по числу мастеров Россия уже тогда превосходила все страны, хотя, может быть, и уступала некоторым из них по массовости.

 В годы войн и революций

В Петрограде в помещении Шахматного собрания на некото­рое время расположился отряд красногвардейцев, вследствие чего не только шахматные комплекты оказались перемешаны, но ис­чезли все... шахматные кони. Впрочем, ценнейшую библиотеку собрания удалось спасти, ее перевез к себе домой Ю. Сосницкий, библиотекарь, а затем вице-председатель собрания. Однако в фев­рале 1919 года он стал жертвой свирепствовавшей тогда по Рос­сии эпидемии сыпного тифа, и библиотека перешла в руки вер­нувшегося из немецкого плена С. Вайнштейна.

На протяжении 1918 года петроградские шахматисты собира­лись на квартире председателя собрания П. П. Сабурова, но вско­ре он уехал за границу, и Петроградское шахматное собрание фактически перестало существовать.

В 1919 году из Киева пришла печальная весть — расстрелян деникинцами А. Эвенсон (подробнее об Александре Эвенсоне) , многообещающий молодой мастер. Он был призван большевиками на службу в качестве следователя военно-революционного трибунала.

Осенью 1918 года Алехин предпринял крайне опасную по тем временам поездку через Киев в Одессу. Тогда много людей по­кидали Москву и Петроград, пробираясь на юг. Среди них были шахматный мастер О. Бернштейн с семьей, будущий писатель В. Набоков с отцом-сенатором и другие. Все они стремились по­кинуть Родину, чтобы избежать не только голода и холода, но и репрессий, так называемого «красного террора».

Официальной причиной поездки Алехина считается желание принять участие в намечавшемся в Одессе шахматном турнире.

Турнир этот так и не состоялся, и Алехин был вынужден играть легкие партии на ставку в одном из местных кафе, чтобы иметь хоть какие-то средства для существования. Наверное, уже тогда Алехин думал о том, чтобы покинуть Россию, но для этого нужны были немалые средства, которых у него не было. Не хва­тало и денег, чтобы вернуться в Москву.

А жизнь в Одессе была несладкой. Сначала ее оккупировали австро-германские войска, в конце 1918 года им на смену при­шли англо-французские части. В то время в Одессе скопилось немало приезжих (в их числе был писатель И. Бунин), искавших возможность эмигрировать.

В начале апреля 1919 года обстановка в Одессе снова изме­нилась — в город вошла Красная армия. Началась волна арестов представителей дворянства и буржуазии. В местной газете стали ежедневно публиковаться списки расстрелянных. Неожиданно был арестован и Алехин. Что явилось причиной ареста, неизве­стно, но он был потомственным дворянином, титулярным со­ветником, сыном члена Государственной думы и дочери фабри­канта. Всего этого вполне достаточно, чтобы считать его врагом советской власти.

Существует несколько версий о том, что произошло далее. Приведу наиболее вероятную: одесский шахматист Я. Вильнер, работавший тогда в ЧК, узнав об аресте Алехина, немедленно телеграфировал об этом в Киев, и оттуда за подписью председа­теля Всеукраинского ревкома Ваковского пришла телеграмма с требованием его освободить. Более того, сразу же после осво­бождения Алехин был принят на службу в жилотдел Одесского губисполкома. К концу июля Алехин, видимо, заработал доста­точно денег, чтобы вернуться в Москву. Несмотря на житейские трудности, московские шахматисты встречались тогда на част­ной квартире Г. Бермана. Вернувшись, Алехин бывал там почти ежедневно. Там же, после четырехлетнего перерыва, прошел чем­пионат Москвы 1919—1920-го годов, а также ряд других турни­ров. Сказать, что условия игры были исключительно тяжелы­ми,— значит не сказать ничего. Часто гасло электричество, квартира из-за отсутствия дров не отапливалась. Играли в паль­то и валенках, но и это не спасало от холода. Как вспоминал переехавший вместе с правительством из Петрограда в Москву А. Ильин-Женевский, «мерзли носы, руки и в особенности ноги. Думая над ходом, приходилось одновременно ногами под сто­лом вытанцовывать польку-мазурку, чтобы вовсе не окоченеть. Но любовь к шахматам была так велика, что никто не роптал, и все спокойно и с большим удовольствием просиживали целые вечера над шахматными партиями». В чемпионате Москвы пер­вое место занял Алехин, выигравший все партии. Как гроссмей­стер, он играл вне конкурса, а чемпионом стал занявший второе место Н. Греков.

Шахматисты огромной страны, вобравшей в себя ряд респуб­лик и с 1922 года получившей название СССР, с тревогой на­блюдали за дальнейшим развитием событий. Показательна резо­люция, принятая, например, съездом украинских шахматистов: «Съезд констатирует, что взаимоотношения между Москвой и Ленинградом носят ненормальный характер и тормозят развитие шахмат в СССР. Не считая возможным входить в оценку этих взаимоотношений по существу, съезд считает настоятельно необ­ходимым скорейшее выяснение и урегулирование их».

К счастью для советских шахмат, противоборствующие сторо­ны нашли способ урегулировать все противоречия и объединиться. Я подробно рассказываю всю эту историю, потому что в 1992 го­ду, после распада СССР, у нас возникла подобная ситуация. Одна­ко она привела к расколу и нанесла большой вред и нашим и мировым шахматам. Следы этого раскола мы ощущаем до сих пор.

Однако вернемся в 1924 год. Конечно, в объединении важным фактором стало то, что в том же году был создан Высший совет физической культуры (ВСФК), в который наряду с другими вида­ми спорта вошли и шахматы. Это означало, что они получили государственную поддержку. И тогда становится понятен восторжен­ный пафос передовой статьи, опубликованной в «Шахматном листке» накануне объединительного съезда. Приведем две выдержки из нее: «Мы находимся сейчас накануне величайшего шахматного со­бытия, которое когда-либо знала не только Советская республи­ка, но и вообще Россия, а с нею и весь мир. Третий Всесоюзный шахматный съезд, открывающийся 20 августа в Москве, должен положить прочное начало новой эры в развитии шахматного ис­кусства, не только русского, но и международного».

«На этом съезде в семью пролетарской культуры будет окон­чательно принята в равноправные члены ее прекрасная творчес­кая шахматная мысль. Велико значение 3-го Всесоюзного шах­матного съезда! Дата 20 августа должна огненными буквами запечатлеться в истории русского шахматного искусства!»

Съезд проходил в торжественной обстановке, подчеркиваю­щей его важность. Был избран почетный президиум, который возглавил Н. Крыленко. В него вошли из первых лиц рабоче- крестьянского государства Н. Рыков и Л. Троцкий. Сталин тогда в эту категорию не попадал.

1. Григорьев огласил письмо находившегося в отпуске Н. Крыленко, занимавшего пост заместителя наркома юстиции. В этом письме тот высказал свои идеи о том, как должны будут развиваться шахматы в нашей стране: «Никто не отрицает значе­ния шахмат, и мы должны их использовать как мощное орудие интеллектуальной культуры. Мы только против того, чтобы ув­лечение ими переходило в культ, ибо если за пределами 64 полей не видеть ничего, то сами клетки превращаются в решетки».

«...Наш лозунг: иди с шахматами в самую гущу жизни, но не уходи с ними от жизни. И когда в каждой избе, каждой читальне шахматы будут пользоваться почетом наравне с газетами, когда на международный турнир поедет представитель рабоче-кресть­янской страны — рабочий от станка, — наша цель будет достиг­нута, и мы получим бесспорное право на существование».

Съездом была принята важная резолюция о том, что шахмат­ная секция при ВСФК объединяет все шахматные кружки рес­публики Советов, и был высказан ряд пожеланий. Стоит отме­тить два из них:

1. Организовать во время будущего IV съезда международный турнир.

2. Отменить во всех состязаниях денежные призы, допуская исключения только для шахматистов высокой квалификации.

В заключение состоялись выборы пленума секции и Исполбюро. Примечательно, что предложения по их составу были сделаны от имени президиума съезда и фракции коммунистов. Уже тогда партия брала под свой контроль возникающие общественные орга­низации. Председателем Исполбюро оказался избран Крыленко.

В программу съезда входило большое число различных тур­ниров, которые начались сразу же после заседаний. Был разыгран III чемпионат страны, в котором легкую победу одержал при­ехавший из Германии Боголюбов, сделавший всего 4 ничьи. Пре­дыдущий чемпион Романовский отстал от победителя на 2,5 очка.

Как отмечал «Шахматный листок»: «На горькие мысли наво­дит нас результат этой встречи европейского профессионализма с лучшими силами нашего любительства, и здесь мы определенно должны признать свое поражение. Не победа Боголюбова — она была вероятна — а легкость ее и стиль настолько убедительны, что ставят под сомнение прогресс русского шахматного искусства».

Да, советским мастерам предстояло еще много учиться, чтобы с успехом противостоять лучшим представителям мировых шахмат.

Герой того времени

Нельзя не отметить и то, что Яков Герасимович — в духе времени — чутко прислушивался к политической ситуации в стра­не и немедленно на это реагировал.

Так его статья «За ликвидацию прорывов» («Шахматный листок» № 10 за 1931 год) с подзаголовком «Шахматное руко­водство — под огонь самокритики» начиналась эпиграфом из Карла Маркса и заканчивалась цитатой самого Сталина. Кстати, с тех пор в каждой его книге в списке использованной литера­туры обязательно значились произведения классиков марксиз­ма-ленинизма.

Оказавшись в Москве, Рохлин немедленно создал шахмат­ную секцию в ДСО «Искусство», организовал уникальный матч двух музыкантов, больших любителей шахмат — Сергея Проко­фьева и Давида Ойстраха. И, конечно, не без его участия в Цен­тральном доме работников искусств состоялся матч Ботвинник — Левенфиш за звание чемпиона страны. Наконец, то, что каждое крупное шахматное соревнование, как правило, заканчивалось великолепным концертом,— в этом тоже была его заслуга.

И где он бы потом ни работал — в Спорткомитете СССР, в Спорткомитете РСФСР, в ЦС ДСО профсоюзов,— там везде ки­пела шахматная жизнь. Иногда своими действиями Яков Гераси­мович напоминал великого комбинатора, незабвенного Остапа Бендера с той лишь разницей, что персонаж Ильфа и Петрова работал исключительно на себя, а Рохлин — на благо шахмат, которым он был предан.

Московский международный

Надо сказать, что в то время у иностранцев было самое смут­ное представление о нашей стране. Как свидетельствует В. Ере­меев, Грюнфельд прибыл в Москву с чемоданом, полным банок мясных консервов, застраховав себя от возможного голода. А Торре, не имея представления о климате России, прибыл без пальто и головного убора, в то время как в Москве в ноябре был уже трескучий мороз. Как писал Еремеев, «быстро усадив К. Торре в машину, я отвез его в гостиницу и оттуда же по телефону расска­зал обо всем Н. В. Крыленко, который попросил меня тотчас свести Торре в лучший магазин и купить ему шубу на меху и шапку. Так и пришлось сделать. Торре был в восторге».

Международный турнир вызвал в Москве шахматный бум. Как отмечал на старте турнира Тартаковер, «такого наплыва по­сетителей, такого необычайного интереса к нашему искусству нигде и никогда еще не встречалось. Ежедневно толпятся в по­мещении турнира по тысяче человек, в то время как еще почти столько же ждут очереди у дверей. И все это — настоящие энтузиасты шахмат».

Во всех общественных местах только и было разговора, что о турнире. Были выпущены галстуки «а-ля Капабланка», шахмат­ные запонки и заколки для галстуков, носовые платки и носки в клетку и многое другое. «Совкино» поставило небольшой коме­дийный фильм «Шахматная горячка», в котором одну из ролей сыграл Капабланка. В этом фильме хорошо переданы напряжен­ная атмосфера турнира и всеобщее увлечение шахматами.

Как я уже говорил, турнир закончился сенсационной победой Боголюбова, опередившего и Ласкера (второе место), и Капа­бланку (третье). Хорошо себя проявили и два других российских шахматиста — Романовский разделил 7-8-й призы с Рети, а Ильин-Женевский, одержавший сенсационную победу над Капаблан­кой, разделил 9-10-й призы с Грюнфельдом. Удовлетворительно сыграл Богатырчук, занявший последнее призовое место. Он на­брал 50% очков, опередив Рубинштейна и Шпильмана. У осталь­ных россиян были только отдельные успехи. Так Берлинский победил Капабланку и Рубинштейна, Левенфиш — Ласкера.

Подводя итоги турнира, Тартаковер писал: «Рабочая Россия смело встала на шахматном поприще во главе всех остальных стран, и от нее самой зависит удержать за собой эту идейную и фактическую гегемонию шахматной культуры.

Итак, то, что никакие торговые или иные договоры так быс­тро не смогли сделать, шахматные маэстро, благодаря почину Все­союзной Секции, дали толчок к мирному сближению между Рос­сией и Западной Европой (да и Америкой!), толчок, основанный на том уважении и даже восхищении, которым проникнут весь цивилизованный мир к шахматному празднику человечества, ус­троенному в Москве правительством Советской России».

Иностранная шахматная печать отмечала в первую очередь мощную поддержку государства, приравнявшего шахматы к дру­гим видам искусства, и что это не могло не содействовать огром­ному подъему шахматной жизни в России. Как пророчески было написано в «Deutsche Schachzeitung», «Турнир показал, что в на­стоящее время Россия занимает в шахматном мире первое место, что там повсюду нарождаются новые силы и что звание чемпиона мира рано или поздно должно достаться русскому».

Волна интереса к шахматам, поднятая в стране во время тур­нира, не иссякла. Повсюду рождались шахматные кружки, про­водились различные соревнования. Знаменательно, что «Шахмат­ная горячка» особенно заразила молодежь, и в первом массовом турнире, организованном газетой «Комсомольская правда», число участников превысило 10 тысяч.

С турниром 1925 года косвенно связана и одна история, кото­рую много позднее мне поведал известный конферансье М. Н. Гаркави, кстати, большой любитель шахмат, не пропускав­ший ни одного сколь-нибудь крупного шахматного состязания.

— Иду я как-то во время турнира по Тверской,— рассказывал Михаил Наумович,— и встречаю одного из участников этого со­ревнования Г. Я. Левенфиша.

После взаимных приветствий Григорий Яковлевич объяснил, что на турнире свободный от игры день, и он спешит в «Нацио­наль». Там его ждут Ласкер и Шпильман. И тут же спросил:

—  А вы ненароком не играете в бридж. Нам не хватает чет­вертого.

—  Бридж мне был незнаком,— продолжал Гаркави,— но я неплохо играл в преферанс и слышал, что эти карточные игры близки друг к другу. К тому же перспектива познакомиться с великими шахматистами выглядела очень соблазнительной.

—  А была не была,— решил я,— чем черт не шутит.— И скромно сказал:

—   Немного.

—  Отлично,— обрадовался Левенфиш. И вместе с ним мы отправились в «Националь».

После того, как Григорий Яковлевич представил меня Лас­керу и Шпильману, мы, не тратя времени, сели за ломберный столик.

Однако игра продолжалась недолго. Как только наступила моя очередь хода и я выложил свою карту, Ласкер, внимательно посмотрев сначала на нее, затем на меня, сложил свои карты на стол и произнес:

—   С этим юношей я никогда больше не буду играть в бридж!

Мне пришлось извиниться и признаться, что играть в бридж я в действительности не умею, но уж очень сильно было желание познакомиться с великими шахматистами. Ласкер рассмеялся, инцидент был исчерпан.

А Гаркави потом не раз с гордостью рассказывал, как он играл в бридж с самим Ласкером!

Политически нам чуждые и враждебные, Алехин и Боголю­бов тем не менее продолжают оставаться крупнейшими шахмати­стами нашего времени, и матч между ними является весьма зна­чительным событием с точки зрения шахматного искусства».

Эта статья в свое время очень нравилась Крыленко как при­мер удачного совмещения политики и шахматного искусства.

Между прочим, одним из пунктов повестки дня конгресса было обсуждение условий матча на первенство мира. После жар­ких дебатов вопрос был передан для дальнейшей разработки в специально созданную комиссию. В нее, кстати, вошел и Алехин.

А что же Капабланка? Во второй половине 1928 года он при­ехал в Европу и выступил подряд в трех международных турни­рах. А ведь раньше он не играл годами. Создавалось впечатление, что Капабланка серьезно готовится к реваншу, старается «набить руку», приобрести уверенность. На турнире в Бад-Киссингене его ожидала относительная неудача — он занял второе место, отстав на очко от победителя Боголюбова, но в Будапеште и Берлине праздновал победу. Однако во всех этих соревнованиях Алехин не участвовал.

В октябре из Берлина Капабланка отправил Алехину коро­тенькое письмо: «Дорогой сэр, сим письмом я официально вы­зываю Вас на матч на первенство мира по принятым лондонским правилам 1922 года.

Искренне Ваш

X. Р. Капабланка

Р. S. Этот вызов написан для того, чтобы подтвердить пись­мо д-ра Ледерера, отправленное несколько недель тому назад. Как я понял из его телеграммы, Вы требуете письменного вызо­ва. Мой залог в 500 долларов находится у д-ра Ледерера что, я уверен, он уже Вам сообщил».

Ответ последовал незамедлительно — 12 октября:

«Подтверждаю получение Вашего письма от 8 октября. В связи с тем, что я в принципе принял вызов Боголюбова от 28 августа на матч, который должен состояться в 1929 году, я сожалею, что одновременно не предусмотрел возможности еще одного матча на первенство мира. Тем не менее я принял во внимание Ваше письмо и написал Боголюбову, предоставив ему трехмесячную отсрочку (до 15 января 1929 года), пока он не даст мне гарантий, предусмотренных Лондонским соглаше­нием 1922 года.

В случае, если мой матч с Боголюбовым состоится и я смогу сохранить свое звание, буду готов принять Ваш вызов по оконча­нии этого матча. ...Письмо господина Ледерера, упоминаемое Вами, не носит официального характера, поэтому я рассматриваю Ваш вызов со времени его отправления, т. е. с 8 октября.

Поступая таким образом, я исхожу из условий, предложен­ных Вами, когда Вы были чемпионом мира и которые всегда считал справедливыми».

Можно себе представить реакцию Капабланки, когда он по­лучил этот ответ.

Говоря языком шахмат, это был «ход», которого кубинец не предвидел и «просрочил время» — тянул, тянул с вызовом и опоз­дал!

Еще в конце августа, через три дня после победоносного окон­чания турнира в Бад-Киссингене, Боголюбов отправил Алехину официальный вызов.

«Глубокоуважаемый г-н Алехин! Настоящим имею честь офи­циально вызвать Вас на матч на первенство мира и буду призна­телен, если Вы поставите меня в известность, согласны ли Вы в принципе играть этот матч в течение 1929 года».

Письмо Боголюбова, было написано на немецком языке.

11 сентября Алехин ответил из Виши (по-французски!)

«Этими строчками я ставлю Вас в известность, что в принци­пе принимаю Ваш вызов — первый с тех пор, как я завоевал титул,— и что с моей стороны нет возражений против того, чтобы матч состоялся в 1929 году. Само собой разумеется, что осуществ­ление матча может иметь место только на условиях, выработан­ных в Лондоне в 1922 году и, кстати сказать, нами обоими под­писанных. Окончательное назначение места и времени нашей встречи будет зависеть от тех гарантий, которые на основе выше­указанного соглашения Вы сами или заинтересованные организа­ции смогут мне предложить».

Мы не будем углубляться в сложные перипетии, связанные с организаций этого матча. Лишь к середине 1929 года стало ясно, что матч Алехин — Боголюбов состоится. 9 июля в Висбадене было подписано соглашение, существенно отличавшееся от Лон­донского. Матч игрался на большинство из 30 партий, победите­лем признавался тот, кто наберет 15,5 очка, при наличии, однако, не менее 6 побед. Независимо от исхода поединка Алехин полу­чал 6 тысяч долларов, Боголюбов — все, что было собрано сверх этой суммы. Эта формулировка, записанная в условиях матча, показывала, что претенденту не удалось собрать те 10 тысяч дол­ларов, которые были необходимы по условиям Лондонского со­глашения, и был принят компромиссный вариант, означающий, что, по существу, Боголюбов играл только за титул. Поскольку средства на проведение матча собирались в Германии и Голлан­дии, то и матч игрался в различных городах этих двух стран. Он начался 6 сентября и закончился досрочной победой чемпиона мира в 25-й партии. Окончательный счет поединка 15,5 : 9,5 (+11 -5 = 9).

Матч-реванш Алехин — Капабланка так и не состоялся. Он был намечен на конец 1930 года, но крах на Нью-Йоркской бирже привел к тому, что США, а затем и весь мир вступил в эпоху экономического кризиса. Деньги для матча кубинцу со­брать так и не удалось...

А теперь нам предстоит вернуться в 1927 год, чтобы посмот­реть, какова была реакция у нас в стране на победу Алехина. Его матч с Капабланкой широко освещался в печати, причем не толь­ко в шахматной. Печатались партии с подробными комментария­ми мастеров, приводились высказывания ведущих шахматистов мира. Однако бурного восторга по поводу того, что чемпионом мира впервые стал русский шахматист и что сбылась мечта Чиго­рина, я не увидел.

Когда Алехин вернулся в Париж, то русская эмиграция че­ствовала его в шахматном кружке имени Потемкина. Тут были мастера О. Бернштейн и Е. Зноско-Боровский, художник Маля­вин, товарищ чемпиона мира по училищу правоведения Полов­цев. Были представители от всех издававшихся в Париже русских газет и журналов. На этом банкете Алехин сделал несколько нео­сторожных политических заявлений.

Чрезвычайно резкий ответ последовал немедленно. В «Шах­матном листке» появилась передовая, подписанная Н. Крыленко с красноречивым названием: «О новом белогвардейском выступ­лении Алехина».

Приведя частично эти высказывания, автор заключает:

«С гражданином Алехиным у нас теперь покончено — он наш враг, и только как врага мы отныне можем его трактовать».

Затем Крыленко обращается к нашим любителям шахмат:

«Все, кто еще у нас в СССР среди шахматных кругов лелеяли в душе надежду на то, что когда-нибудь Алехин вернется, долж­ны сейчас эти надежды оставить. Вместе с тем они должны сде­лать отсюда ряд выводов и для себя, для своего практического поведения.

Прикрываясь ссылками на то, что в Алехине они ценят только шахматный талант, некоторые из наших шахматных работников и даже издательств позволяют себе поддерживать сношения с Алехиным. Так, журнал “Шахматы” до сих пор считает для себя возможным пользоваться его постоянным сотрудничеством. Го­сиздат не только издает произведения Алехина — это еще куда ни шло,— но и сопровождает их литературным введением, пред­ставляющим из себя сплошной панегирик Алехину без тени кри­тики и даже без малейшего упоминания о его политическом лице. С этого рода маниловщиной и с этого рода политически­ми попытками “умолчания” нужно покончить.

Алехин — наш политический враг, и этого не может и не должен забывать никто. Тот, кто сейчас с ним хоть в малой степени,— тот против нас. Это мы должны сказать ясно и это должен каждый понять и осознать. Талант талантом, а политика политикой, и с ренегатами, будь то Алехин, будь то Боголюбов, поддерживать отношения нельзя».

Крыленко полагал, что Н. Греков, Н. Григорьев, не говоря уже о брате чемпиона мира Алексее, проживавшем тогда в Харь­кове, переписываются с чемпионом мира. Старший брат Алек­сандра принимал активное участие в украинской шахматной жизни, поэтому не стоит удивляться, что он был вынужден об­ратиться в редакцию «Шахматного листка» с письмом, в кото­ром заявил, что осуждает всякое антисоветское выступление от кого бы оно ни исходило, будь то, как в данном случае, его брат или кто-либо иной. Что с тех пор как Александр Алехин поки­нул в 1921 году пределы СССР, он никакой связи с ним не поддерживал и не поддерживает, и что он целиком согласен со статьей Крыленко.

а) в случае направления своих произведений в заграничную печать направлять их в первую голову и преимущественно в органы рабочей печати шахматных рабочих организаций;

б) помимо этого помещение произведений советских пробле­мистов может иметь место лишь в лояльно относящихся к совет­ской власти органах — по списку, проработанному руководящи­ми шахорганизациями;

в) участие в международных конкурсах задач и этюдов может иметь место не иначе как каждый раз с специального разрешения комиссии проблемистов и последующего утверждения Исполбюро шахсектора ВСФК СССР».

К этому образцу политического бюрократизма вскоре было добавлен еще один не менее примечательный документ.

«По поводу сотрудничества советских проблемистов в западно­европейской буржуазной шахматной прессе.

Наряду с активной поддержкой со стороны советских пробле­мистов западной революционной печати, как общей, так и спе­циально шахматной, путем самого широкого печатания своей про­дукции в данных изданиях и организационной помощи ей в развертывании работы, надо признать безусловно целесообраз­ным использование шахматной композиции как одного из кана­лов, по которому могло бы идти развитие культурной связи с Западом, на основе существующих установок Всесоюзного обще­ства культурной связи с заграницей (ВОКС).

Покончив с бессистемными и беспринципными выступлени­ями советских проблемистов в иностранной печати, как это име­ло место в прошлом, мы переходим к организованному выпуску нашей продукции в заграничную прессу, используя для этой цели аппарат ВОКСа».

Далее приводился список шахматных изданий, в которых вы­ступления советских проблемистов «признается допустимым и це­лесообразным»

«Всю корреспонденцию с оригинальными работами советс­ких проблемистов (задачи, этюды, статьи) необходимо направ­лять по адресу ВОКСа». Так за произведениями наших компози­торов, посылаемыми за границу, стало наблюдать «государево око»

И в заключение необходимо отметить, как это ни прискорб­но, хотя доброе имя Л. Б. Залкинда восстановлено, но сборника его задач и этюдов как не было, так и нет.

Однако перед самым началом съезда Исполбюро скорректи­ровало финальную часть. Увеличило число участников до 80, а также все-таки допустило без отбора ряд мастеров — Ильина- Женевского, Берлинского, Богатырчука, Измаилова и Н. Григо­рьева. Был допущен и участвовавший в отборе мастер Рохлин, хотя в предварительной группе он разделил предпоследнее место. В итоге вместо семи групп стало восемь. Результаты групповых турниров были ошеломляющими. В шести из них победу празд­новала молодежь, и только в двух во главе турниров стали испы­танные бойцы Романовский и Ильин-Женевский.

И Оргкомитет турнира решил поступить демократично — участ­никам чемпионата были предложены два варианта. Один — дове­сти состав участников до 20 человек и разыграть его в двух груп­пах, второй — допустить в чемпионат Кана, Замыховского и Рюмина, а также занявших третьи места мастеров Богатырчука и Берлинского. Участники единогласно высказались за второе пред­ложение.

Борьба в финале носила поистине драматический характер. На старте вперед вырвался Рюмин, выигравший первые четыре партии. Он лидировал и дальше, причем расстояние между ним и преследовавшим его по пятам Ботвинником составляло одно очко. После 14-го тура дистанция между лидерами сократилась до по­луочка. А в 15-м туре произошла встреча между ними, которая и должна была определить победителя чемпионата. Однако настоя­щей борьбы в этой партии не получилось: Рюмин плохо разыг­рал дебют и ничего не мог противопоставить энергичной и тех­ничной игре своего соперника. Это поражение его так деморализовало, что он проиграл и последние две партии. Буду­щий победитель турнира, наоборот, наращивал темп и в итоге оторвался от Рюмина на целых два очка. Ботвинник блестяще провел все это соревнование от начала до самого конца. Уже тогда он считался большим знатоком дебютной теории, отличался методической подготовкой к каждой партии. Его результат — + 12 — 2 = 3 показывал, что у нас в стране появился мастер мирового класса. А Рюмин еще за полгода до чемпионата числил­ся первокатегорником и стал мастером после того, как в квали­фикационном матче победил Н. Григорьева, причем с разгром­ным счетом +6—1 = 1.

Самым знаменательным итогом турнира явилось то, что по­беду в нем завоевали представители молодого поколения. Ведь и третье — шестое места вместе с опытными Богатырчуком и Берлинским разделили В. Алаторцев (1906 г. р.) и М. Юдович (1911 г. р.). На турнире родились пять новых мастеров, кото­рым всем вместе насчитывалось немногим больше ста лет. Это, кроме уже упомянутых Алаторцева и Юдовича, И. Мазель (1911 г. р.), Г. Лисицын (1909 г. р.) и В. Кириллов (1908 г. р.). Печать особенно отмечала, что это были шахматисты, выросшие уже в советское время, воспитанники местных шахсекций.

В 1931 году исполнилось десять лет журналу «Шахматный листок», ведущему свое начало от «Листка шахматного кружка Петрогубкоммуны» и с 1924 года ставшего официальным изда­нием шахсекции. Название «Шахматный листок» было призна­но не отвечающим насущным задачам шахмат того времени. Было предложение назвать журнал «Шахматный фронт», но в конце концов предпочли доходчивое и простое «Шахматы в СССР». С таким названием он и начал выходить со второй половины 1931 года.

1. Стремление к захвату инициативы.
2. Впечатляющий боевой дух.
3. При защите стремление к контратаке.
4. Тщательная дебютная подготовка.
5. Очень конкретная оценка позиции.

Впоследствии эти черты стали определяющими для всей на­шей шахматной школы.

В начале января 1938 года в Ленинграде прошло третье всесо­юзное первенство. Соревнования проводили в Аничковом двор­це: эта резиденция российской императрицы стала Ленинградс­ким дворцом пионеров и школьников. В них приняли участие команды 18 крупнейших городов страны.

В группе юношей первенствовал будущий чемпион мира Ва­силий Смыслов (Москва), в группе мальчиков чемпионом уда­лось стать мне.

Конечно, всесоюзные соревнования явились прекрасной шко­лой для всех их участников, но регламент соревнований оказался исключительно трудным: в финале пришлось играть по две партии в день. Только чисто игровое время составило 8 часов, что для многих было непосильной нагрузкой. Так явный фаворит турни­ра мальчиков талантливый ростовчанин Марк Стольберг в фина­ле явно сдал и смог занять лишь пятое место.

Более до войны всесоюзных первенств среди школьников не проводилось.

В Москве и Ноттингеме

Массовые соревнования, организуемые регулярно профсою­зами, привели к тому, что в 1935 году общее число их участников составило 700 000. Это был своеобразный рекорд, вполне достой­ный Книги Гиннесса. По числу организованных шахматистов СССР намного превосходил все другие страны. А результаты матча Ботвинника с Флором и турнира мастеров с участием Эйве пока­зали, что наши лучшие мастера не уступают сильнейшим миро­вым гроссмейстерам. И Крыленко решил, что пора устраивать международное состязание, сравнимое с международным турни­ром 1925 года. Он поставил этот вопрос на заседании Президиу­ма ВСФК при ЦИК СССР, и было принято решение провести такой турнир в начале 1935 года в Москве. Среди приглашенных иностранцев были экс-чемпионы мира Капабланка и Ласкер, грос­смейстеры А. Лилиенталь (Венгрия), В. Пирц (Югославия), Р. Шпильман (Австрия), Г. Штальберг (Швеция), С. Флор (Че­хословакия), а также чемпионка мира среди женщин, нередко успешно выступавшая в мужских турнирах В. Менчик. Из совет­ских мастеров персональное приглашение получили М. Ботвин­ник, П. Романовский, К. Кан и чемпион Закавказья В. Гоглидзе, первый грузинский шахматист, завоевавший звание мастера. Ос­тальные восемь мест были разыграны в 9-м первенстве страны в Ленинграде на рубеже 34—35-го годов. В этом турнире блеснули представители старшего поколения: первое-второе места раздели­ли Г. Левенфиш и И. Рабинович, на третьем-четвертом вместе с Н. Рюминым был Ф. Богатырчук. Однако последующие четыре путевки завоевала молодежь — В. Алаторцев, Г. Лисицын, В. Рагозин и В. Чеховер.

Важность, которая придавалась Второму Московскому меж­дународному турниру, подчеркивало то, что его почетным пред­седателем был секретарь ЦИК СССР А. Енукидзе, но все орга­низационные проблемы легли на плечи председателя Оргкомитета Крыленко и ответственного секретаря Оргкомитета В. Ере­меева.

Учитывая большой интерес москвичей, да и не только моск­вичей, предстояло выбрать такое помещение, которое вмещало бы достаточно большое число зрителей и в тоже время было удобно для участников.

Правда, с первым туром произошел конфуз: зрителей пришло свыше четырех тысяч, и порядка было мало. Однако вскоре все наладилось. Уже в первом туре случились две сенсации — Бот­винник в 12 ходов победил Шпильмана, попавшего на дебютную заготовку, а Капабланка на 30-м ходу просрочил время в проиг­ранной позиции против Рюмина. Тот вообще выиграл первые три партии, но затем в лидеры вышел Ботвинник, набравший в семи турах шесть с половиной очков. В дальнейшем борьба за победу в турнире шла между ним и Флором. Перед последним туром они делили первое-второе места. Флору предстояло играть с Алаторцевым, Ботвиннику с Рабиновичем. А теперь предоста­вим слово Ботвиннику:

«Стук в дверь, и входит Николай Васильевич Крыленко.

— Что скажете,— спрашивает он,— если Рабинович вам про­играет?

—Если пойму, что мне дарят очко, то сам подставлю фигуру и тут же сдам партию...

Крыленко посмотрел на меня с явным дружелюбием:

—   Но что же делать?

—Думаю, что Флор сам предложит обе партии закончить миром: ведь нечто подобное он сделал во время нашего матча...

Я хитро усмехнулся.

—К тому же он может бояться, что Рабинович мне “сплавит” партию.

Тут же заходит С. Вайнштейн: Флор предлагает две ничьи.

Крыленко просиял. Рабинович дал согласие, но Алаторцев уперся — решил поиграть на выигрыш. Посоветовались с Фло­ром.

—   Пусть играет. Будет ничья...

Началась игра. Несмотря на запрещение Крыленко, я первый предлагаю ничью. Задача Флора была сложной, так как Алатор­цев все же умудрился попасть в трудное положение, но честный Флор сделал ничью».

Насчет этических проблем, связанных с предварительным соглашением на ничью в последнем туре, мы еще поговорим специально в дальнейшем, а сейчас вернемся к турниру. Треть­им был экс-чемпион мира Эм. Ласкер. Старейший участник турнира (ему было уже 67 лет) не проиграл ни одной партии и победил своего старого соперника Капабланку. Последний ока­зался только на четвертом месте. Пятым был Шпильман, а 6—7-е места поделили Кан и Левенфиш. В первой десятке, вместе с Лилиенталем, оказались Рагозин и Романовский. Первый из них получил специальный приз за лучший результат против иностранцев — 6 очков из 8. Самое же важное, что в отличие от турнира 1925 года советские участники в сумме набрали более 50% очков. Всего на пол-очка, но более.

За этот успех Ботвиннику было присвоено звание гроссмей­стера, а нарком тяжелой промышленности С. Орджоникидзе пре­мировал его легковой машиной: «за умелое сочетание техничес­кой учебы с мастерством шахматной игры», как было сказано в постановлении. В то время Ботвинник уже был аспирантом По­литехнического института.

Турнир исключительно широко освещался в средствах массо­вой информации. Газеты печатали подробные отчеты о каждом туре, о результатах сообщалось по радио. И неудивительно, что шахматы тогда привлекли многих московских школьников. Сре­ди них был и я, ученик 6-го класса. Сыграв в школьном турнире, я получил начальную, пятую категорию, и был счастлив, полу­чив квалификационный билет.

Ласкер вместе с женой прибыл в Москву из Лондона, где он проживал в скромном пансионе. После прихода нацистов к влас­ти в Германии он был вынужден покинуть родину, бросив все — квартиру, дачу, сбережения. Ласкер обратился к Крыленко с просьбой разрешить ему переехать в Москву. Во время турнира этот вопрос был решен. В центре города ему предоставили от­дельную квартиру. С. Флор и А. Лилиенталь нашли в Москве подруг жизни и тоже остались жить в Москве.

Вскоре по окончании турнира произошло еще одно важное событие — начала регулярно выходить (один раз в 5 дней) шах­матно-шашечная газета «64», в которой широко освещалась шах­матная жизнь страны.

Следующий международный турнир пришлось ждать недо­лго. Как рассказывал Ботвинник, в начале 1936 года он написал Крыленко письмо, в котором, проанализировав итоги соревно­вания 1935 года, предложил провести в Москве новый турнир.

Как он объяснял, в 1935 году играли и сильные гроссмейстеры, и мастера, уступающие им в классе, и по итогам этого соревно­вания трудно судить о подлинной силе каждого участника. Иное дело турнир, где встречаются лишь сильнейшие. Поэтому Бот­винник предложил пригласить в новый турнир пять сильней­ших иностранцев и отобрать пять лучших советских мастеров. Он утверждал, что это будет настоящей проверкой и хорошей тренировкой.

Однако здесь возникала проблема — как отобрать эту пя­терку. Конечно, наиболее справедливым было бы устроить спе­циальный отборочный турнир, однако, видимо, посчитали, что времени для него нет, и пошли по пути персональных пригла­шений. Советскими участниками стали Ботвинник, Кан, Левенфиш, Рагозин и Рюмин. Первые четверо — согласно ре­зультатам турнира 1935 года. Последний, по-видимому, как чемпион Москвы.

Конечно, были и недовольные этим решением. В первую оче­редь Романовский, разделивший 9—10-е места с Рагозиным. Был недоволен сильнейший мастер Украины Богатырчук, много по­зднее писавший, что его не пригласили из-за того, что он систе­матически обыгрывает Ботвинника. Выражал недовольство и Алаторцев — второй призер чемпионата страны 1933 года. Он даже спрашивал Крыленко, почему его не пригласили, и, как расска­зывала его жена, получил ответ: будто бы Ботвинник заявил — «Если пригласят Алаторцева, я играть не буду!»

Из иностранцев вновь пригласили Капабланку, Ласкера, Флора и Лилиенталя. Хотели добавить хотя бы одного из молодых аме­риканцев, но Файн и Решевский отказались от участия из-за того, что сроки турнира почти совпадали с чемпионатом США. И вместо них добавили Э. Элисказеса, сильнейшего шахматиста Австрии.

На этот раз соревнование, проходило в Колонном зале Дома Союзов. Игра продолжалась 7 часов, с одним часовым переры­вом. После первой половины турнира лидировал Капабланка, а преследующие его Ботвинник, Ласкер и Рагозин отставали на полтора очка. Во втором круге Ботвиннику удалось сократить разрыв до пол-очка перед последним туром. Однако после фини­ша разрыв между ним составил очко. Третьим был Флор, отстав­ший от второго призера на два с половиной очка. Четвертым стал Лилиенталь, а пятым — Рагозин. Лишь шестое место занял за­метно сдавший к концу соревнования Ласкер. Турнир проходил в июне. В Москве стояла сильная жара, кондиционеров тогда еще не было, и от жары страдали и сами участники, и многочислен­ные зрители.

Подводя итоги турнира, Ботвинник писал:

«На сей раз советские участники сыграли лучше, чем в 1935 го­ду,— зарубежные участники не продемонстрировали очевидного перевеса, а испытание было серьезным. Цель соревнований была достигнута — появилась уверенность в силе советских мастеров, можно было с надеждой взирать в будущее...»

Строго говоря, оценку Ботвинника можно принять лишь с большой натяжкой. В отличие от предыдущего турнира совет­ские участники проиграли матч иностранцам со счетом 43 : 47, то есть набрали менее 50% очков. Из наших шахматистов своим результатом могли быть довольны лишь двое: Ботвинник, опе­редивший своего уже постоянного конкурента С. Флора, и Ра­гозин, вошедший в первую пятерку. Остальное трио, разделив­шее вместе с Элисказесом 7-10-е места, вряд ли было удовлетворено итогами турнира. Однако для Ботвинника уже стало привычным, говоря «Мы — советские участники», подра­зумевать фактически только себя.

Вот Капабланка, несомненно, был доволен: он не только за­воевал первый приз, но наконец-то опередил своего старого кон­курента Ласкера. На радостях экс-чемпион мира совершил боль­шую гастрольную поездку по Украине, посетив Киев, Днепропетровск, Одессу и Харьков, причем первый раз в своей жизни летал на самолете. Перед этим он прямо на аэродроме попросил листок бумаги и... написал завещание.

Позднее, вернувшись в Нью-Йорк, Капабланка рассказывал своей жене Ольге, по происхождению русской, что на одном из туров в Москве побывал сам Сталин. Он будто бы сидел за зана­веской, но экс-чемпион с ним встретился и разговаривал. Впро­чем, других свидетельств о посещении Иосифом Виссарионови­чем турнира нет.

В 1936 году Ботвинника ждало новое испытание. Еще в нача­ле года он получил приглашение на крупный международный турнир в Ноттингеме, в который наряду с четырьмя англичанами были приглашены все сильнейшие шахматисты мира — чемпион мира М. Эйве, три экс-чемпиона — Алехин, Капабланка и Лас­кер, а также Флор, Файн, Решевский, Боголюбов, Видмар и Тар- таковер. Крыленко добился разрешения на поездку и отправил в Англию положительный ответ.

— Николай Васильевич, может быть, можно послать со мной жену? — обратился Ботвинник к Крыленко. Тот видел: когда жена Ботвинника появилась в Москве на последних турах, его игра значительно улучшилась.

Однако в то время выезд за границу был исключительным событием, а с женой тем более. Подобные вопросы решались на самом верху. Однако при помощи Крыленко проблема была ре­шена.

В Ноттингеме долгое время лидировал чемпион мира Эйве, а Ботвинник его преследовал. Как рассказывает Ботвинник, в сво­бодный день перед одним из туров к нему в номер зашел Ласкер.

— Я сейчас живу в Москве — заявил он,— и как представи­тель Советского Союза, считаю своим долгом играть завтра на выигрыш против Эйве, поскольку играю белыми...

В Ноттингеме Ласкер выступал не слишком успешно: возраст давал себя знать.

— Что вы, что вы! — Ботвинник даже замахал руками и добавил: — Милый доктор, если вы сделаете ничью, это будет хорошо.

Ласкер облегченно вздохнул:

—   Ну это дело простое.

И, пожав Ботвиннику руку, Ласкер удалился.

А на следующие день экс-чемпиону мира удалось победить Эйве и сильно помочь не только нашему гроссмейстеру, но и Капабланке. К последнему туру они оба вышли в лидеры. Хотя Ботвинник играл с несильным англичанином Винтером, а Капаб­ланка с Боголюбовым, обе встречи завершились ничьей.

За выступлением Ботвинника в Ноттингеме следила вся стра­на. Он еще раз доказал, что является одним из сильнейших шах­матистов мира. Ведь позади него были и Эйве, и Алехин, и Лас­кер, и молодые американцы Решевский и Файн. Турнир примечателен еще тем, что четыре участвовавшие в соревновании англичанина сыграли все партии между собой вничью и при этом заняли четыре последних места.

Советская пропагандистская машина использовала выдающийся успех Ботвинника «на всю катушку».

Сначала в печати появилось письмо Ботвинника Сталину.

В Центральный Комитет ВКП(б) Товарищу Сталину

Дорогой, родной, любимый наш учитель и руководитель!

С сознанием величайшей ответственности ехал я на междуна­родный шахматный турнир в Ноттингем отстаивать честь со­ветского шахматного искусства в наиболее ответственном из шах­матных состязаний, которые знал шахматный мир за последние годы.

Горячее желание поддержать честь советского шахматного мастерства заставляла меня вкладывать в игру все силы, все зна­ния, всю свою энергию.

Я бесконечно рад тому, что могу доложить: представитель советского шахматного искусства разделил в турнире первое мес­то вместе с бывшим чемпионом мира Капабланкой.

Это могло произойти лишь потому, что я чувствовал за собой поддержку всей моей страны, заботу нашего правительства и на­шей партии и прежде всего ту повседневную заботу, которую про­являли и проявляете Вы, наш великий руководитель и вождь, чтобы поднять на неслыханную высоту нашу великую родину и выпесто­вать из нас, представителей советской молодежи, здоровую, радос­тную смену во всех областях нашего социалистического строитель­ства. Одушевленный данным Вами великим лозунгом «догнать и перегнать», я рад, что смог реализовать его хотя бы на том ма­леньком участке, бороться на котором мне доверила наша страна.

Михаил Ботвинник Лондон, 29.VIII.36 г.

Много позднее Ботвинник отрицал, что он сам писал это письмо. Вот что он рассказывал:

«Николай Васильевич принимал меня чрезвычайно доволь­ный, подробно расспрашивал о турнире.

— Ваше письмо товарищу Сталину мы направили на дачу, и сразу же была наложена резолюция: “В печать”,— сказал Крылен­ко. Собственно все это он и организовал. Тогда все писали письма Сталину о своих достижениях. Крыленко меня изучил вполне и понимал, что по скромности сам я писать не буду, а отсутствие письма может нанести ущерб шахматам. Еще когда я был в Лондо­не, меня вызвал к телефону Д. Гинзбург, сотрудник «64».

— Мы получили ваше письмо,— сказал он.— Но все же, мо­жет, у вас есть какие-либо исправления, и поэтому я вам его прочту...

В чем сумбур?

В начале 1936 года в № 3 журнала «Шахматы в СССР», в котором, кстати, сообщалось о предстоящем III Московском меж­дународном турнире, появилась резкая критическая статья «Сум­бур в композиции». Ее авторами были ответственный редактор журнала Л. Спокойный — профессор, преподававший филосо­фию, и М. Ботвинник, после турнира 1935 года ставший чрезвы­чайно популярным в стране и пользовавшийся огромным автори­тетом. Уже в самом названии статьи нетрудно увидеть желание авторов провести аналогию с разгромным материалом «Сумбур вместо музыки», опубликованном ранее в «Правде»: это была жестокая критика и обвинения в формализме выдающегося композитора XX века Дмитрия Шостаковича.

«...Давно наступило время,— заявляют авторы,— пересмот­реть идеологические позиции наших композиторов и указать им на их заблуждения и ошибки. Вначале целесообразно заняться этим шахматистам-практикам...» Соглашаясь с тем, что компози­ция — родная сестра практической партии, авторы далее патети­чески вопрошают — «так кому же, как не брату поучать родную сестру, если она сбилась с правильного пути». «Основное в шахматах — практическая игра»,— безапелляционно утверждают они. «Все остальное: теория дебютов, задача, этюд играют подчинен­ную роль и нам нужны лишь поскольку, поскольку они помога­ют развитию практической игры».

Определив свое весьма утилитарное понимание задачи и этю­да, авторы немедленно «берут быка за рога»: «Все современное течение в композиции, в первую очередь в двухходовке, которая с исключительным вниманием насаждается советскими компози­торами, может быть определено двумя словами — формалисти­ческое трюкачество».

Заканчивалась статья вполне в духе того времени: «...форма­лизму в задачной композиции должна быть объявлена беспощад­ная борьба, как это сделано уже на фронте искусства».

Если мы углубимся в историю шахмат, то увидим, что, на­пример, этюды появились, как только шахматисты стали запи­сывать и собирать интересные случившиеся в партиях позиции. Первые известные нам этюды датируются IX веком. Что же каса­ется задач, где условием является мат в определенное число хо­дов, то они появились значительно позже, только в XIII веке. Появление таких условных задач уже означало отход от практи­ки. Тогда же появились условные задачи и другого рода, где мат нужно было дать или определенной фигурой, или на заранее за­данном поле. Наконец, родились задачи на обратный мат, про­тиворечащие самому смыслу игры: в них нужно было заставить противника дать мат.

Уже тогда шахматная композиция вышла на самостоятельный путь и развивалась далее, иногда приближаясь к практической игре, а иногда отдаляясь. Вот это отдаление от практики Спокой­ный и Ботвинник обозвали формализмом и призвали к крестово­му походу против него.

Композиторы попытались защищаться. Вскоре в том же жур­нале был напечатан ответ известного проблемиста М. Барулина. Его статья называлась «Сумбур в мыслях», в ней он пытался отстаивать самостоятельный путь заданной композиции.

Рядом был опубликована краткая реплика Спокойного и Бот­винника. Она начиналась словами, что читатели сами разберутся, где же сумбур — в композиции или в мыслях авторов,— а закан­чивался неприкрытой угрозой:

«Если т. Барулин мнит свою заданную деятельность абсолют­но автономной и самодовлеющей, то тем хуже не для массового шахматного движения и не для композиции, которая будет раз­виваться именно по линии связи с шахматной партией, тем хуже для т. Барулина и ему подобных композиторов, неизвестно кому нужных. Теория искусства для искусства в СССР решительно осуждена и нашим заданным композиторам это хорошо известно. Мы полагаем, что Исполбюро Всесоюзной шахсекции скажет по этим вопросам свое веское слово, которое определит дальнейшее развитие нашей этюдной и заданной композиции».

И «веское» слово было сказано: «Считать необходимым пере­строить работу советской шахматной композиции таким обра­зом,— говорилось в постановлении Исполбюро,— чтобы она при наличии свободы идейного творчества протекала в общих рамках шахматного реализма и тесной связи с практической шахматной партией».

«От советских композиторов требуется только одно — состав­лять такие задачи, которые были бы по-настоящему интересны, то есть оригинальны, трудны и богаты шахматным содержанием. Такие задачи нужны шахматным массам».

«С трюкачеством, безыдейностью и пренебрежением к запро­сам шахматных масс должно быть раз и навсегда покончено».

Решение Исполбюро было опубликовано в № 3 журнала «Шахматы в СССР» за 1937 год, когда волна репрессий и показа­тельных процессов, начатых после убийства Кирова, достигла своей кульминации. Еще ранее, в № 8 журнала за 1936 год, в том самом, где на первой странице было опубликовано письмо Бот­винника Сталину, рядом соседствовала передовая статья с угро­жающим названием «Трепещите, враги народа». Она была посвя­щена процессу над троцкистами и начиналась следующими словами:

«Свершилось правосудие: разящий меч революции отсек го­лову мерзкой гадине контрреволюционного терроризма. Уничто­жена главная шайка растленных мерзавцев, мечтавшая задержать бег истории...» А далее звучала неприкрытая угроза:

«Подобное отребье контрреволюции будет выявлено до кон­ца! От могучего гнева сталинской семьи народов не укроется ни один опричник троцкизма. И горе тем, кто в сердце своем затаил подлость измены, кто продолжает копить злобу против победно­го шествия социализма».

Весьма знаменательно, что начиная с этого номера журнала исчезла фамилия его ответственного редактора Спокойного. Он оказался троцкистом и был репрессирован. Стоит добавить, что в последнем номере журнала за 1936 год отсутствует указатель, рассказывающий о содержании журнала за год. Видимо, редакция получила указание не упоминать имени Спокойного.

Мне думалось, что Ботвинник должен был стыдиться потом своей статьи, во всяком случае, ее безапелляционного уничтожа­ющего тона. Ан нет! Он ее привел в своем четырехтомнике, вы­пущенном в 1987 году, правда, сопроводив небольшим предисло­вием:

«Статья “Сумбур в композиции” написана вместе с профес­сором Л. Ф. Спокойным. Он преподавал философию, был тогда редактором журнала “Шахматы в СССР”, однако шахматистом слабым. Поэтому шахматную часть статьи писал я, идеологичес­кую — Спокойный.

Вследствие этого читатель найдет здесь то, чего в других моих статьях нет. Уже даже название имело “политическую” окраску: незадолго до этого в “Правде” была опубликована статья “Сум­бур вместо музыки” с малооправданной критикой в адрес велиrого нашего музыканта Д. Шостаковича. Впрочем, должен ого­вориться, что критика в обсуждаемой статье о композиции и сейчас представляется мне вполне принципиальной и обосно­ванной.

Верховный главнокомандующий

Я уже рассказывал, что на третьем всесоюзном съезде в 1924 году заместитель народного комиссара юстиции Н. В. Крыленко был избран председателем Исполбюро шахсекции при ВСФК. Как и почему это произошло?

Дело в том, что в те годы референтом Крыленко был некий М. М. Греков — большой любитель шахмат. Узнав об этом, Кры­ленко стал приезжать на работу намного раньше, чем нужно, чтобы успеть сыграть с ним хотя бы одну партию.

Однажды Греков привел его в клуб госслужащих, место встречи сильнейших шахматистов Москвы. После этого Крыленко стал регулярно посещать шахматный кружок этого клуба, принял там участие в турнирах, но, самое важное, познакомился с Н. Григо­рьевым, В. Ненароковым, В. Блюменфельдом, А. Рабиновичем и другими, стал широко известен в московских шахматных кругах.

Когда возник вопрос о создании новой шахматной организа­ции, члены кружка обратились к Крыленко с просьбой возгла­вить организационный комитет по созыву третьего объедини­тельного съезда. Более авторитетную фигуру трудно было тогда найти. Соратник Ленина, профессиональный революционер, при­нимавший активное участие в Октябрьской революции, первый Верховный главнокомандующий Российской армии! И в последу­ющие годы Крыленко занимал высокие и ответственные посты — был председателем Верховного трибунала, прокурором РСФСР.

Персонально Крыленко в заслугу может быть поставлено про­ведение трех крупных международных турниров, 1925, 1935 и 1936 годов. Средства на проведение этих дорогостоящих меро­приятий мог достать только он.

С его помощью в 1924 году был открыт журнал с красноре­чивым названием «64. Шахматы и шашки в рабочем клубе». Журнал долго не окупался и продолжал существовать только благодаря Крыленко. Однако, будучи политиком, фанатично преданным марксизму-ленинизму, Крыленко не мог не политизировать шах­маты. Это стало той ценой, которую заплатили шахматы за госу­дарственную и профсоюзную поддержку.

Весьма примечательно, что организаторы массовых соревнова­ний стали обращать внимание на социальный состав участников. Так в итогах массовых турниров, проведенных в начале 1929 года редакцией «Комсомольской правды» совместно с МК ВЛКСМ, специально отмечалось, что в них приняло участие 57% рабочих, 17% служащих, 26% учащихся. Из них 55% беспартийных и 45% партийных.

По этому поводу Крыленко писал:

«Эти цифры чрезвычайно характерны в том отношении, что представляют собой безусловно новый этап нашего шахматно­шашечного движения. Никто не может после этого говорить о том, что остался пустым, неосуществленным лозунг, данный нами еще в 1924 г. на заре нашего организованного шахматно-шашеч­ного движения: “Дорога шахматам в рабочую среду, шахматы — в рабочую массу».

Однако политизация шахмат нравилась далеко не всем. И когда «Шахматный листок» в том же 1929 году разослал читателям анке­ту, в которой среди других был вопрос: «Чем вы объясняете сни­жение тиража журнала?», то были получены следующие ответы:

«Шахматы для шахмат,— пишет один читатель,— статьи Кры­ленко и его подпевал вносят распад и раскол в среду организации и сулят гибель дела, а не расцвет. Примечание к статье Кмоха о матче (речь идет о матче Алехин — Боголюбов на первенство мира.— Ю. Л.), что Алехин и Боголюбов для нас антиобществен­ники, не способствуют успеху “Шахматного листка”». Другой читатель предлагает: «...Избавить читателей от глупых статей Кры­ленко, зря занимающих место». Третий отмечает: «Журнал не политический, а шахматный, поэтому должен касаться только шахмат». Четвертый констатирует: «Много ненужной и бесполез­ной политики, ничего общего с шахматами не имеющей».

Любопытен следующий ответ: «Как шахматист-любитель, я требую от своего журнала большего углубления в шахматы: о политике я могу читать в газетах и других журналах».

В ответ на вопрос: «Какие новые отделы вы считаете нужным открыть в журнале?», один из читателей отвечает: «Взамен рево­люционного, возглавляемого товарищем Крыленко, усилить от­дел шахматных партий». Или еще один ответ: «Желательно ста­тьи Крыленко видеть не в “Шахматном листке”, а в других журналах, больше содержанию статей соответствующих».

Подобных отзывов, видимо, было немало. И это вызвало по­явление в «Шахматном листке» большой (4 полосы) и гневной передовой самого Крыленко, к тому времени ставшего прокуро­ром РСФСР, под названием «Еще о политике в шахматах». Чисто по-прокурорски он отметил, что только анонимным характером анкеты можно объяснить эту своеобразную политическую «сме­лость» отвечающих. «Пламенный трибун революции», как иногда называли Крыленко, немедленно дает политическую оценку по­добным ответам:

«...Эти люди, вопящие теперь против политики, на самом деле тем самым творят политику, только политику иную, чем та, которую творим мы, политику враждебную нам и враждебную трудящимся массам».

А отсюда вытекает финальный абзац статьи:

«Исполбюро будет еще с большей резкостью подчеркивать политические моменты в своем руководстве, еще более резко про­водить лозунг Шахматы — орудие политики. С этого момента,— снова по-прокурорски угрожающе заключает Крыленко,— сто­ронники лозунга Шахматы вне политики — наши враги».

В статье Крыленко говорится и о судьбе журнала «Шахматы», с 1922 года издававшегося шахматистом, литератором и истори­ком Н. И. Грековым. Отметив ряд достоинств журнала — акаде­мизм, теоретическую ценность помещаемых в нем комментариев к партиям и статей, он называет и его основной недостаток — «журнал принципиально аполитичен, за все время в нем не было помешено ни одной политической статьи». И тут в Крыленко снова проснулся прокурор: «Для той категории политиков, о ко­торой мы писали выше, этот журнал был находкой — он объек­тивно был центром, вокруг которого они группировались, он был их политическим знаменем. И недаром же в ряде анкет пи­шут о том, что если политика будет занимать место в “Шахмат­ном листке”, они уйдут в “Шахматы”. Мы можем их разочаро­вать. “Шахматы” больше существовать не будут!», не без злорадства отвечает Крыленко.

Казалось, после всего сказанного об этом журнале критике будет подвергнут его издатель — редактор Греков. Однако здесь неожиданно у Крыленко проявляются человеческие нотки. Он заявляет, что не считает нужным проявлять по отношению к Грекову какие-либо репрессивные меры. «Н. И. Грекова мы не хотим заподозрить в каком бы то ни было отношении, он — достаточно известная фигура в шахматной среде, и данных, кото­рые бросили бы на него какую-либо тень с какой-либо стороны, у нас нет». Крыленко даже предложил трудоустроить Николая Ивановича...

Здесь стоит остановиться на экономическом положении стра­ны. После отмены НЭПа и начала коллективизации, а затем и индустриализации оно значительно ухудшилось. Проводимые с кавалерийским наскоком преобразования шли с трудом, вызывая недовольство самых различных слоев населения. И чтобы исклю­чить всяческое сопротивление, в конце 20-х — начале 30-х годов И. Сталин, ставший фактически единоличным диктатором, про­водит один за другим ряд громких политических процессов — «Шахтинское дело», «Промпартии», «Крестьянской партии» и меньшевиков. На всех этих процессах государственным обвини­телем выступает Крыленко. У процессов есть и другая цель — свалить вину за неудачи на капиталистическое окружение, остат­ки недобитых классовых врагов, «вредителей» и политических противников. С этой точки зрения «меньшевики» явились иде­альной мишенью. Среди тех, кто попал на скамью подсудимых, оказался проблемист с мировым именем Л. Б. Залкинд, руково­дитель Всесоюзного объединения любителей задач и этюдов. О судьбе Льва Борисовича Залкинда и о положении дел с компо­зицией мы уже рассказывали раньше. Отметим только, что по отношению к собрату-шахматисту Крыленко на процессе не про­явил ни малейшего снисхождения. Для фанатика-коммуниста он был политическим врагом и, значит, заслуживал самого сурового наказания. Ему впаяли 8 лет лагерей.

Дело меньшевиков было последним процессом, на котором Крыленко выступал в качестве государственного обвинителя. В 1931 году его назначили народным комиссаром юстиции РСФСР, освободив от обязанностей прокурора. То ли Сталину не нравилась его прямолинейность и отсутствие гибкости, то ли самому Крыленко хотелось освободиться от этой работы. Будучи наркомом юстиции, он занимался вопросами так называемой «социалистической законности». Как написано в энциклопедичес­ком справочнике «СССР» издания 1979 года — «Один из первых руководителей советской юстиции Крыленко дал правильную мар­ксистскую трактовку права, его материальной обусловленности, классовой сущности, назначения».

Однако там не написано, что он поддерживал постулат Вы­шинского, гласящий: «Для признания обвиняемого виновным в измене Родине, шпионаже и диверсии, в любом контрреволюци­онном преступлении никаких доказательств не требуется. Доста­точно одного признания вины самим обвиняемым». А как мы знаем, признания выколачивались любыми способами, в том числе истязаниями и пытками. «На органах юстиции,— писал Крылен­ко в 1935 году,— лежит задача предвидеть все возможные вылаз­ки классового врага, умело распознать их и направить против врага мощное оружие репрессий, которое дано им в руки». Не­смотря на то, что Крыленко не раз демонстрировал свою лояль­ность сталинскому режиму, его звезда начинает закатываться. Так на XVII съезде партии (1934 г.) его не выбрали в ЦК. Это был тревожный сигнал.

Осенью 1935 года я впервые посетил Московский шахматный клуб, который находился тогда на Ильинке, в помещении Народ­ного комиссариата юстиции. Там в первый и единственный раз я увидел Крыленко, который, переходя от стола к столу, наблюдал за игравшимися партиями. Он оказался небольшого роста, с бри­той, гладкой как бильярдный шар большой головой. На нем был темно-синий френч, а на ногах сапоги. Меня поразили его глаза, большие, с красноватым оттенком. Много позднее я понял, что это были глаза систематически не высыпавшегося человека.

И было от чего! В конце 1934 года убили С. М. Кирова, и Наркомат юстиции готовил показательные процессы троцкистов и бухаринцев. Крыленко оставался одним из немногих уцелев­ших соратников Ленина. Понимал ли он, что и над ним нависает разящий меч сталинского правосудия? В начале 1938 года в «Прав­де» появилась карикатура — лобастый человек, в котором легко можно было узнать руководителя советских шахмат, в альпинис­тском снаряжении, с ледорубом в руке, сидя на пеньке, играет в шахматы. Как известно, Крыленко, кроме шахмат, активно зани­мался альпинизмом, сам совершал высокогорные восхождения. Из газеты можно было узнать, что работа Наркомюста подверг­нута на сессии Верховного Совета страны самой жесткой крити­ке. И когда был опубликован новый состав правительства, Кры­ленко в нем уже не оказалось.

А 4-й номер газеты «64» от 20 января не содержал ни одного слова о шахматах. Он целиком был посвящен итогам сессии Вер­ховного Совета СССР и решениям очередного Пленума ЦК ВКП(б). Постановление Пленума называлось так: «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о фор­мально-бюрократическом отношении к апелляциям: исключен­ных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». В этом решении говорилось, что еще не вскрыты и не разоблаче­ны отдельные карьеристы-коммунисты, старающиеся отличиться и выдвинуться на исключениях из партии, на репрессиях против членов партии, старающиеся застраховать себя от возможных об­винений в недостатке бдительности путем применения огульных репрессий против членов партии».

Большой террор

Наступил 1937 год. Сталин публично заявил, что жить стало лучше, жить стало веселее. Действительно, жить стало немного лучше — были отменены карточки, в магазинах можно было ку­пить некоторые продукты. В Москве произошло большое собы­тие — открылась первая линия метро. А вот с весельем дело обстояло хуже: вокруг один за другим начали исчезать люди.

Самое страшное — пропал и мой отец. Он служил бракером в тресте Экспортлес, большую часть года проводил в командиров­ках на лесоразработках, то в Котласе, Архангельской области, то в Юрьевце и Кинешме на Волге, то в Тейкове Ивановской обла­сти. В его обязанности входил отбор древесины для производства целлюлозы. В Экспортлесе скопом посадили все руководство: они были связаны с заграницей, поэтому их обвинили в шпионаже. Заодно замели и всех остальных...

Забегая несколько вперед, скажу, что отцу несказанно повез­ло. Когда в 1938 году народного комиссара внутренних дел Н. Ежова, с помощью которого Сталин взял страну в «ежовые рукавицы», заменил Л. Берия, наступило некоторое послабление. Пленум ЦК осудил «перегибы», Ежов, как и его жертвы, исчез. А на свободу выпустили часть тех, кто еще не успел получить срок. Среди них был и мой отец.

Вспоминаю красивого стройного мальчика, с кем мы весной и в начале лета 1936 года регулярно сражались в шахматы в ЦПКиО. Звали его Юра Каменев. А потом он исчез. Навсегда...

Так получилось, что уже после войны я узнал об его несчаст­ливой судьбе. Сын проходившего по процессу троцкистов Лео­нида Каменева, он после расстрела отца был выслан с матерью в Нижний Новгород. Там он иногда встречался за шахматной дос­кой с другим московским школьником, приехавшим в Нижний к тетке на летние каникулы. Тот мне и рассказал, что произошло далее. Однажды к его тетке прибежала Юрина мать и со слезами умоляла, чтобы та разрешила ее сыну хотя бы неделю у нее по­жить. Однако, опасаясь за свою участь, тетка отказала. Л когда через несколько дней этот мальчик отправился к Юре, то ни его, ни его матери там уже не оказалось...

Совсем недавно я узнал, что мать Юры, сестра Л. Троцкого, была расстреляна в 1941 году в Орле, а Юра умер от тифа в лагере.

В разгар репрессий Сталин заявил, что сын за отца не отве­чает, но карательные органы чаще придерживались другой по­говорки — «яблоко от яблони недалеко падает».

Вспоминаю, что много позже, когда я уже учился в МВТУ им. Баумана, одному из окончивших студентов выдали характе­ристику, в которой были такие слова: «Своевременно сообщил в деканат, что его отец арестован как “враг народа”

В моем архиве до сих пор хранится текст неоконченной партии, начатой в том же злосчастном 1937 году. Белые Юрий Авербах. Черные — Борис Эмиль Август Джоунопатеро. То была партия по переписке. Черными играл калужский шахматист Борис Швай- ковский, молодой человек лет на десять меня старше. Не знаю, почему он выбрал столь странный псевдоним.

Было только известно, что Борис увлекается эсперанто и ве­дет оживленную переписку с заграницей.

Наша партия длилась недолго — всего десять ходов. А затем письма от него приходить перестали. Позднее я узнал, что Борис был арестован и исчез...

Весной 1936 года, в течение нескольких вечеров, в шахмат­ном клубе стадиона Юных пионеров проходил конкурс решений задач и этюдов, привлекший много ребят. Душой и организато­ром этого мероприятия был проблемист Петр Муссури, молодой красавец брюнет в дымчатых очках. На подведение итогов кон­курса ему удалось привести самого экс-чемпиона мира Эмануила Ласкера, и я, оказавшись в числе призеров, получил первый шах­матный трофей — «Учебник шахматной игры» с автографом авто­ра. А победителем этого необычного соревнования стал будущий гроссмейстер Владимир Симагин.

Сам Муссури считался неплохим композитором. Начав зани­маться составлением задач, главным образом двухходовок, он к 1936 году опубликовал 125 произведений, из которых около пя­тидесяти были удостоены отличий.

Звездным часом Петра Степановича как журналиста, несом­ненно, стал турнир в Ноттингеме. Впрочем, об этом лучше послу­шать непосредственного свидетеля происходившего Михаила Бот­винника.

«Вместе с П. Муссури едем в Париж. Муссури был греческим подданным, но жил в Москве, сотрудничал в газете “64” и со­ставлял шахматные задачи. Когда в Москве Н. Крыленко полу­чил разрешение на выпуск специального бюллетеня, посвящен­ного турниру, надо было срочно послать корреспондента в Ноттингем. Проще всего это было сделать, послав Муссури, по­скольку он был иностранцем, и вот Муссури в Ноттингеме. Работал он без устали и передавал в Москву много материала. Когда мы вместе с Капой ехали в поезде Ноттингем — Лондон, Муссури уговорил кубинца продиктовать примечания к двум партиям».

Вернувшись в Москву, Петр Степанович выступает с лекция­ми, делится своими впечатлениями о турнире. Затем в журнале «Шахматы в СССР» (№ 10, 1936) появляется его очерк «Три недели в Ноттингеме». Заканчивался он так: “Мистер Муссури,— кричат мне.— Москва! К телефону”. Москва! Вот где умеют це­нить шахматы и шахматное мастерство!»

Мог ли он предположить, что этот его замечательный очерк станет последним?

И в Париже Муссури время даром не терял. В первом фев­ральском номере «64» за 1937 год сообщается, что газетой фран­цузских коммунистов «Юманите» объявлен международный конкурс составления двухходовых задач, судья конкурса — П. Муссури. А в последнем номере «64» за февраль публикуются итоги конкурса составления двухходовок за 1936 год. Задача, со­ставленная П. Муссури совместно с Л. Гугелем, отмечена первым почетным отзывом.

Дальше — тишина. Начиная с марта 1937 года фамилия Мус­сури напрочь исчезает со страниц шахматных изданий. Исчезает и сам Петр Степанович. Уже в 90-е годы я спросил старейшину российских композиторов А. Гуляева, что произошло с Муссури, он ответил так:

« Муссури погиб, несправедливо обвиненный в шпионаже. Я был с ним близко знаком, нас связывал общий интерес к ком­позиции. Однако я не знал, на что и где он жил, был ли женат. Ни о чем другом, кроме шахмат, мы с ним не разговаривали.

В предвоенные годы

X чемпионат страны проходил в апреле и мае 1937 года в Тбилиси. Ботвинник его пропустил, готовя кандидатскую дис­сертацию. В турнире победил представитель старшего поколения Григорий Левенфиш, хотя все последующие высокие места были заняты молодежью. Левенфишу уже было под пятьдесят, но он как бы переживал в шахматах вторую молодость. Крыленко от­каз Ботвинника не понравился, и вскоре он объявил о проведе­нии матча между экс-чемпионом и чемпионом СССР. Надо было определить, кто у нас в стране самый сильный.

Долгое время в матче лидировал Ботвинник, но на финише Левенфишу удалось сравнять счет и сохранить звание чемпиона. Вопрос, кто же все-таки сильнейший, не нашел ответа.

Второй призер чемпионата Вячеслав Рагозин, приятель Бот­винника, был послан играть в сильном двухкруговом матч-тур­нире, где участвовали также Капабланка, Файн, Решевский, Керес, Флор, Элисказес и Петров. Турнир рекламировался как соревнование кандидатов в чемпионы мира и закончился побе­дой самого молодого его участника Пауля Кереса, на очко опере­дившего Ройбена Файна. Далее встали Капабланка с Самуэлем Решевским. Сало Флор оказался пятым, а Рагозин разделил пред­последнее место с Эрихом Элисказесом.

Как ни странно, но эта неудача подняла реноме Ботвинника. Она показала, что пока только Ботвинник может с успехом иг­рать за рубежом. Вопрос, кто должен представлять советские шах­маты на мировой арене носил яркую политическую окраску. Кры­ленко считал своей целью завоевание советским шахматистом звания чемпиона мира. И относительная неудача Ботвинника в матче с Левенфишем, несомненно, должна была его насторожить: Левенфиш был одного возраста с Капабланкой и на четыре года старше Алехина.

Осенью 1938 года в Голландии намечался двухкруговой тур­нир восьми сильнейших шахматистов мира. Возник вопрос, кто должен представлять там нашу страну — Ботвинник или Левен­фиш. Поскольку вопрос этот решался за кулисами, представим мнение некоторых лиц.

Ботвинник писал, что Левенфиш настаивал, чтобы он пред­ставлял Советский Союз, но с ним все же не согласились. Корч­ной, много позднее, уже покинув СССР, утверждал, будто бы Ботвинник писал в ЦК партии, доказывая, что Левенфиш, вы­росший при Николае Втором, не должен представлять Советский Союз в таком престижном соревновании. А племянник Ботвин­ника Игорь признавал, что тот действительно обращался с пись­мами в ЦК партии, если считал, что это в интересах наших шах­мат. В то время Крыленко уже исчез, и Ботвиннику приходилось искать новых покровителей.

В итоге в Голландию отправился Ботвинник, а Левенфиш впоследствии жаловался, что он получил сильный моральный удар, который фактически закончил его шахматную карьеру.

О любопытных подробностях, связанных с этой поездкой, рассказывает сам Ботвинник:

«Снова прошу, чтобы меня послали с женой. Комитет физ­культуры сообщает что все в порядке, и мы приезжаем в Москву за документами. Отъезд завтра, но дают один паспорт, жене в паспорте отказывают. Что делать? Комитет физкультуры подчи­нялся тогда зампредсовнаркома Булганину. Это неплохо, мы по­знакомились в 1936 году в Париже, когда возвращались из Нот­тингема, тогда Булганин возглавлял делегацию Моссовета. Звоню его помощнику по Госбанку и объясняю положение.

— Хорошо,— говорит он,— я доложу товарищу Булганину».

В результате паспорт был получен, и Ботвинник уехал вместе с женой. Регламент турнира оказался трудным: его участники жили в Амстердаме, а туры проходили в различных городах стра­ны. Пожилым участникам — Капабланке и Алехину пришлось от этого хуже всего. Естественно, что в итоге победила молодежь: Керес и Файн разделили первое-второе места. Третьим стал Бот­винник, но в его активе были победы и над Капабланкой, и над Алехиным, который еще в конце 1937 года вернул себе корону чемпиона мира. Следующие три места разделили Алехин, Эйве и Решевский. На предпоследнем месте оказался Капабланка, на по­следнем — Флор.

Еще до начала турнира было объявлено, что его победитель получит преимущественное право на матч с Алехиным. Однако на открытии выступил сам чемпион мира и заявил, что будет играть с любым известным гроссмейстером, который обеспечит призовой фонд.

Как рассказывает Ботвинник, получив благословение нашего полпреда в Бельгии, на закрытии турнира попросил Алехина на­значить ему аудиенцию. Тот согласился. На следующий день, прихватив в качестве свидетеля Флора, Ботвинник появился в отеле, где жил Алехин. Можно себе представить, как себя чув­ствовал при этом Флор: за год до этого он сам договаривался о матче с Алехиным. Однако после того как Чехословакия была оккупирована нацистами, вопрос о его матче отпал.

Условия поединка были быстро согласованы. Вопрос о месте соревнования Алехин предложил решить Ботвиннику (но только не в Голландии), если же матч состоится в Москве, то за три месяца до него чемпион просил пригласить его в какой-нибудь турнир, чтобы приобщиться к московским условиям. Призовой фонд — 10 тысяч долларов.

—   А сколько должны получить вы? — спросил Ботвинник.

—   Две трети в случае победы.

—   То есть шесть тысяч семьсот долларов?

—   Да, конечно.

—   Эта сумма достаточна и при ином исходе матча?

Алехин засмеялся и кивнул головой.

Договорились, что когда все будет согласовано, в Москве объя­вят о предстоящем матче. До этого все держится в секрете. Вер­нувшись, Ботвинник встречается с Булганиным и рассказывает ему о своих планах. Тот порекомендовал написать письмо на имя председателя Совнаркома В. Молотова.

Через некоторое время фельдъегерской почтой пришел ответ: «Если решите вызвать шахматиста Алехина на матч, желаем вам полного успеха. Остальное нетрудно обеспечить.

Молотов».

В то время власть в стране была полностью сосредоточена в руках Сталина, поэтому Ботвинник считал, что телеграмма была продиктована самим «отцом народов».

Весной 1939 года в Ленинграде прошло XI первенство стра­ны. Лишь победив в последнем туре успешно конкурировавшего с ним дебютанта Александра Котова, Ботвинник обходит его на очко и становится после шестилетнего перерыва чемпионом СССР. Для него это очень важно: ведь вызов Алехину уже послан. Каза­лось, что матч Алехин — Ботвинник на мази, но судьба рассудила иначе. 1 сентября началась вторая мировая война...

Осенью 1940 года в Москве игралось XII первенство СССР. В результате соглашения между СССР и гитлеровской Германией прибалтийские республики, а также часть Польши (Западная Ук­раина и Западная Белоруссия) отошли к нам, и в турнире приня­ли участие П. Керес (от Эстонии), В. Петров (от Латвии), В. Микенас (от Литвы), Э. Гернстенфельд (от Польши). Среди участников были и другие новички: три молодых шахматиста, родившихся уже после революции,— И. Болеславский, В. Смыс­лов и М.Стольберг.

Я в то время был студентом, кандидатом в мастера, и меня пригласили поработать на турнире в качества демонстратора. По­этому я видел это соревнование не из зала, а из-за кулис. Скажу сразу, что мой кумир — Ботвинник поразил меня своей подозри­тельностью. Узнав, что среди демонстраторов есть кандидаты в мастера, он потребовал, чтобы мы не подходили ни к его столу, ни к столу Смыслова, видимо, опасаясь, что москвичи будут после­днему подсказывать. К тому же играл Ботвинник нервно, особен­но во второй половине турнира. Впоследствии он объяснял свою нервозность шумом в зале, который, кстати, всегда был перепол­нен: москвичи проявили к соревнованию большой интерес.

Как бы то ни было, но первое-второе места поделили И. Бондаревский и А. Лилиенталь, Смыслов стал третьим, Керес — четвертым, а Ботвинник и Болеславский заняли пятое-шестое места. Было объявлено, что между двумя победителями турнира состоится матч.

Ботвиннику снова нужно было доказывать, что он в нашей стране шахматист № 1.

В своих мемуарах он пишет, что им было послано письмо завотделом шахмат Спорткомитета СССР В. Снегиреву. В нем Михаил Моисеевич «иронизировал» по поводу того, что лиде­ром советских шахмат должен стать победитель матча Бондарев­ский — Лилиенталь, у которых не было высших шахматных достижений, в то время как у Кереса и Ботвинника они были.

По версии Ботвинника, «Снегирев и сам сознавал, что этот матч для противоборства значения не имеет; он понял мой намек и взялся за дело— как всегда бесшумно и энергично. Как он сумел убедить начальство — не знаю, он этого не рассказывал, но месяца через два было объявлено об установлении звания “абсо­лютного чемпиона” и проведения матч-турнира шестерых в че­тыре круга.

Смысл, который вложил Снегирев в понятие “абсолютный”, был ясен: именно абсолютный чемпион СССР должен играть матч с Алехиным».