ПОЧТИ ОДИН

Рубятся здорово, Бьются отчаянно,

Внуки Чигорина,

Дети Шамаева!

Так много лет назад пере­иначил известное четверости­шие международный мастер О. Моисеев (в первоисточнике — «Внуки Суворова, Дети Чапа­ева»). С Чигориным все понят­но, а «дети Шамаева» — это потому, что ленинградский мастер был тренером и пред­седателем городской квалифи­кационной комиссии. Он под­писывал классификационные билеты юных шахматистов, среди которых уверенно шел вперед Витя Корчной.

Шамаев любил коверкать разные словечки. Например: «Поехал в Сочи, — рассказы­вает Леонид Иванович. — Почти один». «Как это, «почти?» — спрашивают. «С женой», — отвечает.

Однажды Шамаев выступал в ленинградском Доме офице­ров с лекцией о сицилианской защите.

—  Белые атакуют на коро­левском фланге, черные - на ферзевом. Кто быстрее атакует, тот и выигрывает. Поняли?

—Поняли, — недружно ска­зали слушатели.

—Тогда я покажу вам свою партию с московским масте­ром Чистяковым. Там, правда, была французская защита, но это не имеет значения...

Почти...

ВОЖАТЫЙ УДИВИЛСЯ

В 1966 году Борис Спасский одержал одну из своих ярчай­ших побед. В американском го­родке Санта-Моника он выиг­рал турнир на Кубок Пятигор­ского, опередив таких знаме­нитых гроссмейстеров, как Т. Петросян, Р. Фишер, Б. Лар­сен, С. Решевский, Л. Портиш, М. Найдорф... Первый приз составил 5 тысяч долларов. Тогда это были совсем другие доллары, а для Спасского и вовсе баснословные деньги. До него никто из советских шах­матистов таких призов не по­лучал. Но одно дело завоевать, и совсем другое — удержать. Сразу две государственные ма­шины захотели поучаствовать в его триумфе.

Сначала свою пасть разину­ла «акула капитализма» — на­логовое ведомство США. Оно угрожало оттяпать от праздничного пирога увесистый ку­сок. На помощь Спасскому пришел аргентинский грос­смейстер Мигель Найдорф. Большой дока по коммерчес­кой части, он принялся кол­довать над налоговой деклара­цией. Чтобы уменьшить обла­гаемую сумму, объяснил он, нужно вычесть затраты, свя­занные с профессиональной деятельностью. Это и оплата помощников при подготовке к турниру, и телефонные расхо­ды на консультации с москов­скими тренерами во время тур­нира, и покупка шахматной литературы...

—Помилуйте, — возражал Спасский, не привыкший к «маленьким футбольным хит­ростям» большого бизнеса: никаких книг он не покупал, тренеров не оплачивал, а по телефону из Санта-Моники разговаривал только с домаш­ними.

—Сие недоказуемо, — на­стаивал Найдорф и выстроил столбик цифр, подлежащих списанию. Последней строч­кой он включил загадочный расход в 500 долларов.

—А это что? — спросил Спасский.

Аргентинский гроссмейстер отечески похлопал его по плечу.

—Вы молодой человек, Бо­рис. Месяц без женского вни­мания мог отрицательно скатьзаться на вашем самочувствии, а, значит, и на спортивных ре­зультатах. Но кто же не знает, во сколько обходится благо­склонность прекрасных дам!

—Мигель, — схватился за голову Спасский, — вы сошли с ума! Представляете, какой разразится скандал, если эта декларация получит огласку в Советском Союзе?!

Долго ли, коротко ли, но некоторыми советами много­национального гроссмейстера Борис Васильевич все-таки воспользовался и возвратился в Москву не слишком общи­панным миллионером. Здесь его уже ожидали в Министер­стве финансов.

«Акула социализма» оказа­лась куда прожорливей заоке­анской. От Спасского потребо­вали обменять враждебные нам купюры на народные рубли. В те годы официальный курс со­ставлял 62 копейки за один доллар. Этот грабительский эквивалент установил вскоре после войны лично товарищ Сталин. Ничего, кроме непо­мерных государственных амби­ций, он не отражал. Для Спас­ского же был равносилен по­жару. Он встал грудью на за­щиту своего благосостояния.

- Покажите закон, по ко­торому вы хотите отнять у меня честно заработанные деньги, — потребовал он.

Закона не было, существо­вала лишь незаконная практи­ка. И тогда Спасский, человек весьма далекий от политики, произвел залп по самому ло­гову партийных бонз.

—Я не хочу, - заявил он, - чтобы сыночки членов Полит­бюро ездили в Африку на са­фари за мои деньги!

Насчет сыночков все было правдой, но от Спасского та­кой прыти не ожидали.

Что говорили за высокими кремлевскими стенами по по­воду бунта на шахматном ко­рабле, мне неизвестно. К Спас­скому, однако, больше не при­ставали. Избегали гласности, которой всегда боялись? Или еще проще: «Вожатый удивил­ся, трамвай остановился»?

P.S. Я ничего не сочинил. Когда страсти поутихли, обо всем этом мне рассказал сам Спасский. Мы сидели в его квартире и попивали чаек.

— Так где же доллары? — поинтересовался я.

Борис Васильевич кивнул на небольшой сейф, стоявший в углу комнаты.

Я взглянул на него (на сейф) с умилением. Совсем скоро его содержимому пред­стояло трансформироваться в сверкающую «Вольво».