Повелительница богов. 

Ее приказания выполнялись беспрекословно. Ослушаться? Да это просто в голову никому не приходило, будь то генерал или полковник, директор или инженер. Ну, а что касается резкого тона, кто станет обращать на это внима­ние! Это же Аркадьевна.

— Что ты делаешь, в грязных сапогах — в горницу — распекала она начальника конструкторского бюро, чья грудь в дни парадов сверкала золотом орденов. — Я мыла, мыла, а ты!.. Паралич тебя расшиби!.. Тащи в переднюю.

Конструктор покорно поднимался с кровати, на которую только что прилег после утомительного дня, и с сапогами в руках, босиком шлепал через всю комнату.

Аркадьевна была хозяйкой единственной «гостиницы» па подмосковном полигоне, куда в грозные дни войны конст­рукторы чуть ли не всей страны привозили испытывать свои новорожденные изобретения. «Гранд-отель», как мы его на­зывали, был неказист — всего две большие комнаты, но за­боты и труд Аркадьевны делали «отель» теплым и чистым местом ночлега н отдыха. Внимательная н приветливая с теми, кто ей по душе, Аркадьевна могла поделиться и скудными запасами продуктов. И уж во всяком случае, у нее всегда можно было получить драгоценный кипяток, разжиться щепоткой чаю, а то, глядишь, и кусочком сахару.

Высокая и сильная, Аркадьевна умела с поразительной ловкостью одновременно выполнять самые различные хозяйственные работы: мыть пол и готовить на плите незатейливую пищу военных лет; прибирать кровати и стирать рубаху задержавшемуся постояльцу Ее большие руки с узловатыми, плохо гнущимися пальцами в один мах выжимали белье. Несмотря на возраст, в ней все еще сохранилась си­ла, хотя легко было догадаться, какую нестерпимую боль в ревматических суставах вызывали стирка н полоскание в ледяной воде.

Аркадьевна одинока. Семьи у нее не было, разве что многочисленные дальние родственники, разбросанные по окрестным деревням и маленьким городкам. В минуту откровения она рассказывала: это проклятые воины сделали ее бобылкой — в гражданскую погиб муж, в битве с фаши­стами — два сына. И теперь в заботах о «гранд-отеле» про­являлось свойственное женщинам желание создать уютное гнездышко. Свою нерастраченную материнскую любовь от­давала она беспокойным, вечно сменяющимся клиентам.

Поздним осенним вечером мы с Грицем прибыли на по­лигон Все места в «гранд-отеле» были заняты.

—   Что ж, переночуем в палатках, — самоуверенно за­явил Гриц.

Эти слова вызвали резкий протест Аркадьевны

—    Ишь, надумал! Тоже мне герой! Знаешь, какой ночью холодище? Уж как-нибудь пристрою двоих-то, па раскла­душках поспите Не бары, в тесноте, да не в обиде'

И тут же рассказала одну из историй, без числа хра­нившихся в ее памяти.

—    Намедни сват был из деревни, говорил . — начинала Аркадьевна, не выпуская из рук чьи-то дырявые носки — Понаехали к ним цыгане, разбили на .опушке табор. Дети­шек запихали в перины, костры развели и, конечно, как комары на огонь, греться. А фрицу-то сверху в темноте не разобрать, думал, воинская часть какая дислокацию сде­лала Как шарахнет бомбой, один только пух на деревьях наутро нашли А ты в палатках!

—    Я же не цыган, костров разводить не стану, — пы­тался оправдаться Гриц, хотя, конечно, перспектива спать в теплой комнате его больше устраивала.

Аркадьевна самолично решала все вопросы размеще­ния приезжающих: как принять, кому какое место дать в незатейливой гостинице. Хотя на полигоне имелся замести­тель начальника по хозяйственной части, все вопросы жилья решала Аркадьевна Так уж повелось в этой полувоенной части никакие жалобы на действия Аркадьевны не принима­лись, тем более что ее решения в большинстве своем были справедливы.

Как-то на полигон приехал начальник одного из отделов артиллерийского управления подполковник Великанов Ак­куратный, до мозга костей пропитавшийся духом субордина­ции, Великанов даже в самом мелком событии и факте тре­бовал неукоснительного выполнения раз навсегда установ­ленных правил. Он сам безропотно подчинялся приказам начальства и строго требовал исполнительности от ниже­стоящих чинов.

Как назло, в тот день в «гранд-отеле» не оказалось ни одной свободной койки, и Аркадьевна предложила Велика­нову лечь на раскладушке Нужно было видеть возмущение Великанова. Как, он, подполковник, начальник отдела, бу­дет спать на раскладушке, в то время как младшие офи­церы и люди совсем уж штатские разлеглись на кроватях со всеми удобствами! Не добившись ничего от Аркадьевны, Великанов бросился жаловаться начальству. Нужно ли го­ворить, что те не изменили решения хозяйки «гранд-отеля»?

— Очень уж ты чины любишь, все тебе по ранжиру! — ворчала Аркадьевна. — Не доведет это до добра. Помяни мое слово, не пройдет даром!

Предсказание Аркадьевны сбылось быстрее, чем мы это ожидали.

Жарким июльским полднем сорок третьего года необъ­ятный полигон словно по волшебству ощетинился новыми видами вооружения самых различных видов, калибров и систем.

Каких только образцов оружия не было на том смотре! Как породистые, раскрывшие пасть мопсы застыли в непод­вижности тупорылые гаубицы; по-пластунски спрятались в густой траве низкорослые, приземистые станковые и руч­ные пулеметы Изобретательный русский народ показывал своим сынам, специально прибывшим с фронта, что приду­мано нового для разгрома врага.

Около каждой группы образцов оружия стоял главный конструктор, готовый дать объяснения или устранить слу­чайные неполадки, и начальник соответствующего отдела управления.

А мимо строя, растянувшегося на несколько километров, медленно двигалась правительственная комиссия. Кого только не было там: министры н маршалы, командующие фронтами и флотами. А уж «рядовых» генералов не пере­чтешь! Сияние золота орденов, погон и всякого рода наши­вок ослепляло. Подойдя к новому оружию, члены комиссии поднимались на импровизированную трибуну, руководитель отдавал рапорт о готовности к испытаниям. И, тогда начи­налась стрельба. Бухала крупнокалиберная артиллерия, шипели разного рода реактивные орудия, заливались дроб­ным цокотом скорострельные автоматы. Когда показ закан­чивался, комиссия переходила к следующей трибуне

Гордые и взволнованные, стояли мы рядом со своими детищами, в последний раз проверяя взаимодействие меха­низмов, просматривая, не мешает ли что работе спускового шнура А то ведь бывало и так: зацепится шнур за какую-нибудь корягу, дергает его стрелок, а выстрела нет. Конфуз получается перед комиссией.

И уж конечно, больше всех волновался Великанов. Несколько раз прошел он вдоль линии своего небольшого, но ответственного фронта, буквально сдул пылынки с каждого орудия, поправил галстуки и одежду подопечных, дал ука­зания, чтобы не разбрасывали инструменты и боеприпасы. Он был величественно-важен, присутствие высшего началь­ства вгоняло его в административный раж.

Вот кончились испытания модернизированных «катюш», и комиссия направилась к нашей минометной группе. Мину та-другая, и .мы уже различаем знакомые по портретам лица известных военачальников, министров, прославленных артиллерийских маршалов и генералов. Нельзя было не под­даться сковывающему действию этого сияния орденов, стро­гих лиц и испытующих взглядов людей, привыкших решать судьбы многих тысяч солдат. Наши сердца невольно заби­лись сильнее в ожидании торжественных минут.

А что творилось в тот момент с Великановым! Он весь как-то неестественно вытянулся, будто готовясь оторваться от земли, и воспарить в воздухе перед начальством Отдаю­щая честь рука застыла у виска, глаза широко раскрылись, брови полезли на лоб, губы судорожно сжались, побелели. Великанов буквально пожирал глазами каждого начальни­ка, желая выразить свою преданность н повиновение. Еще бы: ведь перед ним сразу было все его воинское начальство, как по волшебству собравшееся здесь, на этой поляне.

Дождавшись, когда члены комиссии поднялись на три­буну, Великанов, не отрывая руку от козырька, четким строевым шагом направился к начальству. Вот он уже ря­дом с трибуной, сейчас прозвучат слова его рапорта:

«Товарищ главный маршал артиллерии, группа новых образцов минометного вооружения выстроена для проведе­ния испытаний'»

Но нам не суждено было услышать рапорта Великано­ва Подбежав к трибуне, подполковник остановился, звучно приставка йогу к йоге, раскрыл рот и не произнес ни единого слова. Десять секунд молчания, двадцать — ни зву­ка. Лишь какое-то жалкое клокотание н хрип раздавались из перехваченного горла. Испуганный и потерянный стоял чинопочитатель перед высшим начальством и молчал, как загипнотизированный.

Чтобы вывести всех из состояния неловкости, команду­ющий отдал приказ начинать испытание минометов Велика­нов, уничтоженный и несчастный, терзался в стороне.

Так сбылось предсказание Аркадьевны.

— На, пополощи горло-то, — протянула она Великанову кружку, когда тот вечером в «гранд-отеле», ни с кем не разговаривая, улегся на кровать. Не думаю, что Аркадьев­на торжествовала — просто ее сердце не могло безучастно видеть чужое горе.

Хотя бесконечные хозяйственные заботы не оставляли Аркадьевне ин минуты свободного времени, она вместе со всеми нами переживала испытания новых образцов. Конеч­но, Аркадьевна не могла знать технических подробностей, вряд ли ей даже были известны названия машин, которые привозили на полигон, и уж конечно, ее не допускали за высокую ограду испытательного поля, но все равно каким- то особым чутьем она каждый раз точно определяла, кого сегодня преследовала неудача, кто имел успех.

Процесс проверки и испытания новых образцов занимал много времени, и на полигоне неделями жили самые прославленные конструкторы артиллерийских систем. Артилле­рию давно называют «богом войны», и это гордое имя, естественно, переносилось на авторов различных орудий.

Таких «богов» в «гранд-отеле» каждый раз собиралось немало, но и им Аркадьевна не оказывала никакого пред­почтения. Тот же тон, такие же, не терпящие возражения приказания. И они слушались ее.

Покорность «богов войны» сама собой подсказала звон­кое прозвище Аркадьевне: «повелительница богов». Так стали мы называть эту управительницу, и каждый новый прожитый в «отеле» день оправдывал это прозвище.

Если и были люди, которым Аркадьевна уделяла не­сколько больше ласки, так это молодые, еще мало извест­ные конструкторы Их она старалась и поместить поудоб­нее и покормить получше Сказывалась в ней мать, готовая прикрыть от опасностей и нападок самых слабых детей, са­мых беззащитных.

Трудно досталось нам с Грицем первое испытание ново­го миномета. Как раздетый, беспомощный больной, поме­щался он посреди гигантской «операционной» полигона Ря­дом стоял главный «хирург» — низкорослый, пропыленный полковник, готовый отдать команду о начале «операции». Около десятка «ассистентов» — солдат и сержантов — го­товили несчастную жертву к мукам, всю тяжесть которых мы, изобретатели, даже не представляли себе заранее

Взмах руки полковника — и сразу же орудию дается самая большая нагрузка. Беглый огонь, причем значительно более интенсивный, чем в самых трудных условиях боя. Это необходимо: испытание должно вестись в повышено-трудных условиях. Известно: «Тяжело в ученье — легко в бою».

Несчастное наше детище начинает стонать, плакать, кор­читься от боли. Его жгут пороховые газы, давление в не­сколько тысяч атмосфер рвет внутренности, из дула извер­гается море огня. Кажется, хватит уж мучений, но бойцы одну за другой забрасывают в ствол новые мины Миномет дрожит от ужаса, подпрыгивает и стонет, глубоко зарывает­ся в землю, ища там спасения, а мы, не имея права вме­шаться, прийти на помощь ему, лежим поодаль в траве, с тоской наблюдая, как солдаты раздирают нашу машину, созданную с таким трудом .

После громового треска и беспрерывных молний вдруг воцаряется тишина.

— Разобрать! — приказывает нам полковник, ткнув пальцем в сторону истерзанного миномета.

Мы пробуем вынуть детали, так легко скользившие до испытания, и .. не можем сделать этого даже с помощью кувалды. Наконец нам удается расчленить важнейшие со­ставные части, но лишь для того, чтобы убедиться в нашем полном провале. Перед нами жалкие останки того, над чем мы так долго и с такими мучениями работали. Некоторые детали слиплись, как два пирога на противне в горячей печке, другие оплавились, будто воск горящей свечи. Если бы нам сказали раньше, что подобное может случиться с деталями, изготовленными из крепчайшей хромоникеле­вой стали, мы ни за что бы этому не поверили.

После испытаний Аркадьевна встретила нас по-особому тепло и радушно. Может, ей уж кто-то сказал, вернее же всего, она угадала о неудаче по нашим лицам. Заботливая женщина принесла чайник кипятку, дала нам по кусочку сахара и как-то незаметно, невзначай начала рассказывать очередную историю. Целью этого повествования, как мы по­няли потом, было отвлечь нас от тягостных дум.

— Намедни, солдат одни рассказывал, только что с фронта приехал по ранению... — начала Аркадьевна, разли­вая кипяток. — «Сижу это я, — говорит, — на зеленой травке около походной кухни, чищу картошку. Устроился, как бог: сбоку ведро, промеж ног гора картошки. Очищу одну — н в ведро, р-раз — другую в ведро. Благодать. Солнышко светит, птички чирикают. На душе радостно и тепло Очистки ножичком снимаю, картошечку налево, ше­луху направо. И новую...

Вдруг что-то — «шлеп» между ногами! Батюшки, мина. Плюхнулась прямо в картошку, аж брызги полетели. Ушла наполовину в землю, а хвостик торчит. Перышки зеленые, пороховыми газами обожженные. Ну, думаю, прощай, родная мать, отец, братья, сестры!.. Хорош являюсь в рай: в правой руке нож, в левой картошка. Принимай, апостол Петр!

Замер я, глаз не свожу с хвостика. Последние мои се­кунды на этом свете, разлетишься потом на куски вместе с картошкой, н получится из тебя гуляш!.. Молчу, что толку кричать... И она молчит. Терпения моего не стало «Взрывайся, — кричу, — сука! Не тяни душу!» А серд­це — тук-тук, отбивает последние секунды грешной моей жизни... Опять поглядел, не взрывается... «Замедленная! — догадался. — Специально проклятый фриц придумал, что­бы помотать мою душу!» Прикрыл глаза, все равно спасу нет! Открываю, передо мною не райские ворота, а все та же куча картошки и зеленый хвостик. Решил я тогда отсту­пать... Оказалось, механизм не сработал...»

Забавные рассказы Аркадьевны помогали нам в дни неудач; она и утешала нас и вместе с нами печалилась на­шим горем. Зато, какой радостью светились ее глаза, когда после многочисленных испытаний мы добились, наконец, успеха.

Темным зимним вечером добирался я от станции до полигона. Мне не терпелось узнать, как там Гриц, что дало новое, очень важное испытание. По нашим предположениям оно должно было стать последним перед долгожданным три­умфом.

Стучусь в дверь «гранд-отеля», еще в передней прошу Аркадьевну разбудить Грица. Не в силах сдержать радости. Аркадьевна смотрит на меня хитро и скорее по инерции распекает:

—     Тише, люди спят... Экой ты колготной!

На следующий день мы получаем акт приемки. Наше детище успешно прошло все испытания и рекомендуется на вооружение Советской Армии. На радостях тут же, в «гранд-отеле», устраиваем скудный банкет военного времени. Ар­кадьевна, конечно, и главный наш гость, и хозяйка, и по­вар к припасенной на этот случай поллитровке она навари­ла картошки, откуда-то достала квашеной капусты. Пир закатили на славу! Но, как в хорошо поставленном спек­такле, в самый разгар веселья звонок из Москвы: утром совещание в артиллерийском управлении, и я во что бы .то ни стало должен ехать.

Как добраться до Москвы? Только ночным поездом, иначе наверняка опоздаю. Пешком дойти до станции, ко­нечно, нетрудно, но ведь на единственном мосту через реку ночью ставят охрану. Часовой не пропустит, тем более что установленного на эту ночь пароля никто из нас не знал.

Как быть?

Аркадьевна решительно натянула на плечи полушубок и кивнула мне:

—     Пошли!

Сурово н подтянуто было в те дин в Подмосковье. Хо­тя шел уже третий год войны, хотя враг был далеко от­брошен от столицы, возможность прорыва фашистских са­молетов все же не исключалась. Вот почему нигде не было видно ни огонька — светомаскировка была отличной, — вот почему в темноте угадывались стволы зениток и фигуры бойцов противовоздушной обороны.

Широким, размашистым крестьянским шагом шла Аркадьевна по свежему снегу; я с трудом поспевал за ней, стараясь ступать в следы .от ее валенок. Ветер дул нам навстречу, забрасывая в лицо мелкий колючий снег. Аркадьевне в полушубке и платке метель была не страшна, мне же ничего не оставалось, как прятаться за ее широкую спину.

Проводница моя отлично ориентировалась в темноте и шагала уверенно, как человек, хорошо знающий дорогу. Куда-то мы спускались, видимо, в овраг, потом поднялись по косогору. Всю дорогу мы молчали, и только скрип ва­ленок Аркадьевны был слышен в гнетущей тишине. Дви­гаться было нелегко, я вскоре устал. Мне начало казаться, что этому утомительному путешествию не будет конца. Я был уверен, что мы заблудились, и уже начал строить замысловатые планы на случай, если мы не доберемся до станции и придется опоздать на совещание.

Вдруг Аркадьевна резко остановилась, и я чуть не ударился головой ей в спину. Тотчас тишину прорезал рез­кий, испуганный крик:

—    Стой? Кто идет?

Я опасливо выглянул из-за спины своей проводницы и увидел в полутора метрах от нас маленького красноармей­ца. Рядом с Аркадьевной он выглядел точь-в-точь как не­красовский мужичок с ноготок. Сначала я не видел его лица, но, приглядевшись, в отсветах белого снега различил шапку-ушанку, завязанную под подбородком, безбровый лоб, большие раскрытые в испуге глаза, носик кнопочкой. Оди­нокий воин храбро вскинул винтовку наперевес и держал острие штыка где-то совсем близко у живота Ар­кадьевны.

—   Кто идет? — тоскливо повторил часовой простужен­ным, срывающимся голосом.

—   Свои-и... — медленно протянула Аркадьевна, но не сделала вперед ни шагу.

—   Пароль?! — крикнул маленький постовой, изо всех сил стараясь придать себе грозный вид.

Аркадьевна задумалась, затем решительно, по складам отчеканила; Курок!

Лицо часового на миг потеряло важность, улыбка промелькнула на обветренных губах.

—   Нет! — отрицательно покачал он головой, и в тоне его мне послышались веселые нотки.

—   Затвор, — попробовала Аркадьевна другой вариант пароля.

Лицо маленького солдатика еще радостнее заулыба­лось.

—   Нет — довольный, воскликнул он, будто играя в интересную игру.

—   Штык! — решительно крикнула Аркадьевна, и это снова вызвало улыбку до ушей.

—    Нет! — покачал он головой. — Нет, нет!

—   Паралич тебя расшиби! — сердито воскликнула Аркадьевна. — Что я тебе, всю винтовку буду перебирать?!

Решительно отодвинув в сторону штык, она большими шагами прошла мимо оторопевшего часового. Я побежал за ней, и на всякий случай опередив ее и оставив смелую жен­щину между собой и опасным обладателем винтовки. Мы быстро шагали по скрипящим, промерзшим доскам деревян­ного моста; я рисовал себе картину одну ужаснее другой. Вот-вот оглушительный выстрел прорежет тишину, на миг всплеснется молния, и Аркадьевна, а за ней и я упа­дем, обливаясь кровью, на запорошенные снегом доски на­стила...

Но ничего этого не случилось. Мы быстро миновали мост, затем скатились куда-то вниз и зашагали по направле­нию железнодорожной станции. Что произошло, я так и не могу понять до сих пор. Может, часовой не решился стре­лять, вернее же всего, он знал Аркадьевну. Действительно, кто в округе не был знаком с этой женщиной, готовой в лю­бую минуту помочь ближнему?

Около железнодорожной платформы Аркадьевна остановилась, посмотрела на мое залепленное снегом лицо и, засмеявшись, воскликнула:

—    Вот так! Паралич тебя расшиби!

Потом слегка ударила меня по плечу варежкой, будто подталкивала к станции, и, повернувшись, быстро зашагала обратно к своему беспокойному «гранд-отелю».