Одинокий король.

Всю жизнь я любил шахматы, — начал свой рас­сказ мистер Ньюмен, — хотя мне и не дано было глубоко проникнуть в их таинства. Но по-настоящему я начал ува­жать это сложнейшее и загадочное искусство лишь после знакомства с Александром Алехиным. Почему? Даже трудно ответить. Может быть, сказалась сила личности Алехина, и на меня подействовал тот дух аристократизма, мудрости и творческого горения, который был свойствен моему не­счастному русскому другу.

Мистер Ньюмен улыбнулся. Его большая голова с пыш­ной, серой от седины шевелюрой склонилась набок. Внима­тельный, изучающий взгляд его умных глаз выражал доб­рожелательность и какую-то мягкую мудрость. Я невольно вспомнил, как тепло отзывались мои знакомые музыканты об этом крупном педагоге, скрипаче-исполнителе и искрен­нем друге нашей страны — в трудные двадцатые годы он не раз устраивал концерты в помощь голодающим По­волжья Стало понятно мне также, почему этот сердечный и общительный человек является столь желанным гостем Москвы, почему именно его включили в состав жюри Международного конкурса имени Чайковского.

—   Судьбе было угодно забросить меня в последним год второй мировой войны в португальский городок Эсториаль, в тридцати километрах от Лиссабона, — продолжал свой рассказ мистер Ньюмен. — Что сказать об этом ма­леньком, но известном на Западе курортном местечке? Ле­том, во время купального сезона, жизнь здесь бьет ключом, зимой — тишина и безмолвие. В дождливые зимние дни красоты Эсториаля не привлекают; куда приятнее сидеть в теплой комнате.

Мистер Ньюмен пробежал взглядом по обстановке номе­ра гостиницы, где мы с ним встретились. Из раскрытого окна доносился шелест автомобильных шин, по проспекту Маркса и улице Горького во все концы растекались люд­ские потоки.

—          В общем время было грустное, — продолжал ми­стер Ньюмен. — Я давал уроки, очень уставал и спешил в «Парк-отель», чтобы хоть немного отдохнуть. Изредка про­гуливался по набережной, вдоль пустынного в зимнее вре­мя пляжа. Пронизывающий океанский ветер забирался под плащ, леденил тело, бросал в лицо песчаную пыль. Всякий раз, когда я возвращался в «Парк-отель», меня поджидал там Алехин. Он мучился, изнывал от одиночества, за целый день ему буквально не с кем было словом перемолвиться. Ужас­ное состояние! Португальский чемпион Люпи впоследствии поведал мне историю Алехина. Если не возражаете, я по­стараюсь передать вам его рассказ и свои впечатления, но заранее извиняюсь, если буду неточен в деталях...

В январе сорок первого года, рассказывал мне Люпи, португальские шахматисты получили извещение о том, что впервые в истории к ним в страну приезжает шахматный чемпион мира. Они были обрадованы и взволнованы. Зака­зали лучшие комнаты для Алехина и его супруги в «Палас-отеле» Эсториаля. В распоряжение гостя предоставили автомобиль.

Туманным февральским утром местные шахматисты при­шли в порт встречать судно из Буэнос-Айреса. Еще задол­го до того, как корабль пришвартовался, на верхней палубе можно было видеть стройного, улыбающегося мужчину Он держал на руках двух котов. Алехин очень любил живот­ных, — пояснил мне мистер Ньюмен. — Вы знаете это?

—   Да Он говорил, что людей любит меньше — мало видел от них ласки.

—    Одного из котов звали Чесс — шахматы по-английски.

—   Знаю... А в «Парк-отеле» он держал кошек? — спросил я мистера Ньюмена.

—   Куда там! Он себя-то с трудом мог прокормить! Но продолжаю: Алехин удивил тогда португальцев блеском, доброжелательностью, постоянной готовностью помочь молодым игрокам. Позже они хорошо познакомились с его привычками во время сеансов одновременной игры. Он всегда выступал в строгом вечернем сюртуке из лучшего английского материала, жесты его были несколько театраль­ны, и не удивительно: я слыхал, что в молодости он хотел стать артистом кино.

Сеансы изматывали Алехина. После каждого круга он пил чашку кофе. Его величавая жена-англичанка сидела в углу и что-то невозмутимо вязала, в то время как котята играли с клубками. «Будь осторожен, — шептала она про­ходившему мимо Алехину. — Ты пьешь слишком много кофе».

Увы, в последние годы жизни Алехин, к сожалению, пил не только кофе, — вздохнул мистер Ньюмен.

—    А раньше?

—   Он говорил: это наследственная болезнь... Пробыв две недели в Португалии, — продолжал Ньюмеи, — Алехин уехал. Немного спустя узнали: он стал лейтенантом фран­цузской армии. Потом пришло письмо с просьбой пригла­сить его в Португалию. На сей раз он приехал один. Уже не было у него ни номеров в «Палас-отеле», ни автомоби­ля. Жена его предпочла остаться во Франции для спасении дома, как выразился Алехин, «научно разграбленного фа­шистами».

Португальцы полагали, что он бросил пить еще в три­дцать пятом году, но однажды утром он заявил: «Подожди­те меня», — ушел в кафе и долго не возвращался. Посла­ли посыльного; перед Алехиным стояла бутылка портвейна, он опустошал ее стакан за стаканом...

В другой раз его попросили посмотреть позицию в одной партии. Он заказал бутылку вина и. лишь после того как выпил стакан, начал анализ партии. «Это конец, — решили знатоки, — даже дитя может его обыграть». Но Алехин выиграл еще много турниров — так велик был его талант.

В сорок третьем году прибывшие на станцию Дижон шахматисты увидели только что приехавшего высокого, ху­дого человека. Движения его были как у автомата. Это был Алехин. Как он изменился! Вместо гордого, осанистого муж­чины с уверенными, плавными жестами актера на перроне стоял призрак, чьи руки, когда он говорил, в слабости иска­ли ваших рук, как бы требуя подтверждения: «Вы пони­маете?! Можете вы понять, что я говорю?»

—  Конечно: война, плен, тяжелая жизнь в фашистской оккупации подорвали его здоровье, — вставил я, воспользовавшись паузой в рассказе Ньюмена. — Потом скарлати­на: в пятьдесят лет заболеть детской болезнью!

—          Этого я не знал, — удивленно повел плечами рассказчик. — Теперь я еще лучше понимаю, почему тогда, в Эсториале, Алехин был в состоянии крайнего физического упадка. Мы часто беседовали с ним то в фойе отеля, то на прогулках. Иногда я заходил в его маленький номер, но чаще он посещал меня.

—  «Парк-отель» гостиница богатых? — спросил я Нью­мена.

—    Да, фешенебельная.

—    Но у Алехина в те дни не было денег.

—   Шахматисты позаботились о нем, сняли ему номер. Зимой отель все равно пустует, клиентов мало... И все-таки понять всю глубину падения Алехина можно было, лишь увидев его в те дни. Вот уже двадцать лет прошло, а я и теперь содрогаюсь, вспоминая его состояние.

Мистер Ньюмен вздохнул, не в силах побороть охватив­шее его волнение. Затем продолжал:

—   Увидев Алехина, я сразу понял передо мной чело­век, истерзанный ударами судьбы. У меня создалось впе­чатление, что сам Алехин полагает, будто жизнь его конче­на, он должен просто автоматически, под влиянием ка­ких-то внешних сил, продолжать жить. Окружающий его мир давно перестал для него существовать, он целиком ушел в себя.

И пи одного близкого человека Только вечерами встре­чи со мной, а часты ли свободные вечера у музыканта? Да еще Люпи, но тому приходилось много разъезжать — жизнь шахматного профессионала нелегка.

Алехин проводил дни и ночи в кровати или бегал по маленькой комнатке, как в клетке. Туда-сюда, туда-сюда'

В отчаянии мы написали письмо его жене «Со времени приезда в Эсториаль ваш муж находится в ужасном состоя­нии. Больной, без денег, он живет фактически из милости в меблированных комнатах. Приезжайте скорее»

Дни летели за днями — никакого ответа! А Алехин все хуже, все слабее. К тому же он опять стал много пить.

—    На что? У него же не было ни гроша.

—   Дорогой мой, когда у человека ничего нет, а вокруг люди что-то имеют, всегда есть надежда получить подаяние. Хотя бы такой пустяк, как рюмку коньяку или стакан вина. Он же шахматный король. Каждый старался сделать так. чтобы Алехин хотя б на секунду да позабыл о своем несча­стье И к вечеру обычно он становился совсем плох. А много ли ему было нужно для того, чтоб ослабеть.

 Но меня всегда восхищало, что даже в минуты крайнего упадка Алехин оставался джентльменом! — воскликнул, изменив тон, мистер Ньюмен. — Да, да, именно джентльменом, человеком благородным. Голова его была гордо поднята, платье всегда в порядке, но, главное, какое-то лодку, поющее внутреннее достоинство... А в глазах отчаяние, тос­ка, которую он просто был не в силах скрыть.

—   О чем вы с ним говорили? — спросил я, когда стер Ньюмен, отдавшись воспоминаниям, умолк.

—   О шахматах, о музыке, о том общем, что есть в этих столь различных по форме искусствах... Помню, Алехин рассказывал мне, что первый неофициальный чемпион мира по шахматам Франсуа Фелидор был известным французским композитором. Говорил о Сергее Прокофьеве, его увлече­нии шахматами. Сказал, что в Москве в конце тридцатых годов был даже проведен его официальный шахматный матч со скрипачом Давидом Ойстрахом... Но чаще всего Алехин просил меня что-нибудь сыграть. Я брал скрипку и исполнял его любимое: Чайковского, Рахманинова. По душе ему были и старинные русские напевы. Слушая их, он, видимо, вспоминал далекое детство, свою родину. Мне хотелось по­мочь ему, вывести его из состояния мучительной носталь­гии, избавить от страданий. Особенно ему нравилась одна старинная песенка. — И мистер Ньюмеи стал напевать: — «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан...»

Я подумал: кто на Руси не слыхал этой песни?! Еще моя бабушка, сидевшая зимой на теплых полатях, пела со; напевала и мать в спокойные минуты короткого вечернего отдыха, когда дети уже накормлены и закончена бесконеч­ная домашняя работа. Теперь новая музыка как-то вытесни­ла эту незатейливую песню, но и сейчас сердце каждого русского невольно встрепенется при звуках знакомого с дет­ства мотива.

—   Так проводили мы долгие часы тех печальных зим­них вечеров, — продолжал Ньюмен. — За окном ненастье бушующий океан, завывание ветра, тревожный шелест ли­стьев и удары дождевых капель в стекла. В комнате нас двое. Полутьма. Я играю на скрипке, Алехин целиком ухо­дит в воспоминания, навеянные музыкой... Никогда я не имел такого слушателя! Сидел он притихший, неподвижный; красивая голова свесилась на грудь, глаза прикрыты, рес­ницы мокрые. Алехин был сверхчувствителен, в нем была какая-то невероятная тонкость, и это особенно проявлялось в моменты, когда он слушал музыку... Что видел он, что ри­совало его воображение. Родной дом, близких, мать, «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан»?

Мистер Ньюмен умолк и посмотрел на часы. Я припод­нялся с кресла, чтобы уйти, но рука музыканта с гибкими пальцами удержала меня

— Не помню, когда я в последний раз видел Алехи­на, — вернулся к рассказу Ньюмен. — Я уже говорил: мне приходилось часто уезжать из Эсториаля. Но это злосчастное мартовское утро врезалось мне в память на всю жизнь. Я проснулся поздно и ждал в своем номере, когда мне при­несут завтрак. Раздался стук в дверь, вошел официант. По его виду я почувствовал что-то неладное

«Вы больны?» — спросил я

«Н-нет, я здоров», — прошептал португалец, хотя губы его стали синими, а поднос в руках дрожал

«Что случилось»

«Алехин... умер».

«Алехин?! — воскликнул я, ошеломленный. — Когда? Как?»

«Синьор профессор .. это ужасно. Я принес ему завт­рак... Он сидит за столом. Вчерашний ужин нетронут, хотя салфетку он уже заправил... Он мертв»

Я бросился в номер Алехина.

«Туда нельзя — преградил мне дорогу полицейский — Ждем судебно-медицинского эксперта. Нужно установить естественная ли это смерть. Что?.. В дверь посмотреть можно».

Я раскрыл дверь номера. Занавески еще были задер­нуты, горел электрический свет, хотя на улице вовсю све­тило солнце. На столе тарелки, рядом, на подставке для чемоданов, шахматная доска с расставленными фигурами. В кресле сидел мой друг: рука беспомощно свесилась вниз, красивая голова опустилась на грудь. Сидел он как живой, будто все так же упоенно слушал мою скрипку.

 Не шей ты мне, матушка, красный сарафан.