Никаких ничьих.
Узкая и изогнутая улица Разина плавно поднимается вверх от площади Ногина к собору Василия Блаженного. Около самой площади стоит неприметный дом; здесь когда-то помещался клуб работников наркомата снабжения. Именно в стенах этого клуба до войны ютился шахматный кружок — один из самых активных кружков Москвы в тридцатые годы. Корифен столицы охотно приходили сюда, в полуподвальную комнату, поспорить о достоинствах королевского гамбита или просто «погонять» блиц Может быть, потому и царил дух гостеприимства в этом приюте мастеров, что руководил им беззаветный энтузиаст Григорий Семенович Бобер.
В один из зимних вечеров, промерзнув до костей, я пришел в уютный, теплый клуб. Все было готово для моего заранее назначенного сеанса одновременной игры: прямоугольный ринг столиков, уложенные в ряд бело-черные доски, бесконечный строй полированных фигурок.
Среднего роста, с сединой в висках, собранный и благообразный, Григорий Семенович встретил меня у самых дверей и заговорщицки отвел в сторону.
— Сашенька, дорогой, — жарко зашептал он мне на ухо. — Ради нашей многолетней дружбы исполни одну просьбу! Против тебя в сеансе будет играть товарищ Терентьев. С самого края, ты его сразу узнаешь. Это начальник главка, важный человек! Финансами ведает, фонды выделяет! Больше года мы упрашивали его сыграть в сеансе...
— Очень хорошо, — одобрил я желание начальника главка приобщиться к древнему искусству.
Однако Григория Семеновича волновало другое.
— Богом прошу, Сашенька, сделай с ним ничью, — ласково попросил Бобер. — Тебе, подумаешь, пол-очка меньше, пол-очка больше, а нам... Смотри, как обносилось оборудование!
— Если он будет играть хорошо, может даже выиграть, — заметил я.
— Выиграть. Скажешь тоже! — усмехнулся Григорий Семенович. — Ничью, умоляю... Согласен?.. Ну, спасибо, огромнейшее тебе спасибо!
Я вошел в прямоугольник огороженного столиками пространства и сразу попал под перекрестный огонь изучающих меня взглядов.
Григорий Семенович незаметно кивнул в сторону толстого, низкорослого человека с лысеющей головой, одетого в защитного цвета френч и перепоясанного широким ремнем: «Он!» Потом объявил правила предстоящего сеанса не передвигать фигуры до прихода гроссмейстера, не консультироваться... Но кто выполняет в сеансах эти правила!
Грянул бой, обычный шахматный бой одного против тридцати. Первые круги я пробегал быстро. Во-первых, начальные ходы были хорошо мне известны, потом нужно было произвести впечатление на противников, так сказать, воздействовать на них психологически. Я был тогда молод и заботился о своем шахматном авторитете. Так как в подавляющем большинстве случаев мы играли записанные в учебниках теоретические варианты, участники сеанса лихорадочно вспоминали, какое последнее слово сказала наука в том или ином дебюте, спрашивали у соседей совета, а некоторые даже заглядывали в дебютные справочники.
Лишь одна партия шла своими особыми путями. Полководец, управлявший в этой битве черными фигурами, не давал себе труда засматривать в шахматные учебники, не слушал ничьих советов. Когда не отходивший ни на шаг от этой доски, заботливый Григорий Семенович предложил ему воздержаться от рискованного выпада конем, тот замахал на него руками, после чего злополучный конь сразу же пал на поле брани. Читатель уже догадался, конечно, что этим строптивым полководцем был товарищ Терентьев.
Строгий и экономный в финансовых вопросах, начальник главка с редкостной бесхозяйственностью провел мобилизацию шахматных сил. Не жалея ни фигур, ни пешек, он отдавал их направо и налево. Не беспокоила его также проблема времени, темпов в развитии фигур. С завидной легкостью он то выводил боевую единицу с первоначального поля, то вновь бесславно возвращал ее домой уже на следующем ходу.
Хотя позиция товарища Терентьева ухудшалась с каждым ходом, вид финансового деятеля был на редкость бравым и воинственным. Как триумфатор, сидел он за столиком, опершись левой рукой на край шахматной доски, а правой выделывая в воздухе загадочные пассы.
В напряженной тишине явственно слышалось его монотонное пение:
Из-за острова на стрежень.
На простор речной волны.
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны!
Уже первые ходы партии заставили меня пожалеть о данном обещании, ибо сделать ничью при такой игре противника было чрезвычайно трудно. Начальник главка не просто подставлял фигуры под бой; он делал это самозабвенно, с редкостным вдохновением. Если бы существовала игра в шахматные поддавки, товарищ Терентьев без спора получил бы в ней звание гроссмейстера.
Поначалу я пробовал не брать подставленные под бой черные фигуры, но, приняв мои действия за проявление трусости, руководитель главка настойчиво лез ими вперед до тех пор, пока не прижимал силы белых к первому ряду доски. Мои слоны, кони, не имеющие возможности отступать дальше, попадали в безвыходное положение: или убивай зарвавшегося врага, или погибай сам.
Ходу к двадцатому товарищ Терентьев вынудил меня отобрать у него ферзя, две ладьи, коня и пять пешек. Истребление почти всего принадлежавшего ему войска ни на йоту не ухудшило настроения начальника главка, зато Григорий Семенович болезненно переживал каждую его потерю. Гибель каждой черной фигуры он сопровождал таким жалостным вздохом, лицо его искажала такая гримаса скорби и безысходности, что я искренне жалел его. Еще бы, в разгоряченном мозгу Бобра исчезали полированные, блистающие лаком шахматные столики, приобретенные на средства главка, уплывали новые шахматные часы, рассыпался строй дивных пальмовых фигур...
Нельзя было не помочь руководителю кружка! Погрешив против спортивной совести, я подошел к доске распорядителя финансов и быстро, как прыгают в холодную воду, выпалил:
— Предлагаю ничью!
Несколько секунд на меня смотрели ничего не понимающие, затуманенные боем глаза товарища Терентьева, а затем он прокричал на всю комнату:
— Никаких ничьих! — н пристукнул кулаком по шахматной доске, свалив белого короля. — Ага! Король упал, — добавил он. — Плохой признак!
Делать было нечего, и я забрал последнего черного коня, чуть не вызвав инфаркт у Григория Семеновича. Сам товарищ Терентьев не обратил внимания на это новое уменьшение и без того ничтожных сил своего лагеря. «На переднем Стенька Разин», — затянул вновь распорядитель кредитов и полез толстыми пальцами к своему слону. Так как у того был всего один ход — под бой моей пешки, я, заботясь о здоровье Григория Семеновича, поспешил удрать к соседнему столику и этим предупредил новое бесцельное жертвоприношение.
После трех следующих кругов начальник главка все же изловчился отдать мне обоих слонов — мои яростно наступающие войска буквально смели с доски почти все вражеские боевые силы. Но и тогда товарищ Терентьев не унывал, не терял надежд. Он распоряжался теперь совсем ничтожным фондом шахматного материала — всего тремя пешками против целой армии белых фигур, — однако и на этот раз мое новое предложение заключить мир было отвергнуто. Как выяснилось, товарищ Терентьев возлагал надежды на свою крайнюю пешку, каковую он, не теряя минуты, стремительно бросил вперед, в самую гущу неприятельского лагеря.
— Сашенька, умоляю, сделай что-нибудь, — услыхал я за спиной жалобный шепот Григория Семеновича.
Во время следующего круга я в третий раз обратился с предложением кончить дело миром, но увидел в ответ лишь отрицательное помахивание толстого указательного пальца около своего носа. Это меня разозлило, и я объявил мат. Терпение ведь тоже имеет свои пределы! Стараясь не глядеть на Григория Семеновича, я быстро ушел от роковой доски. Издали я видел, как заматованный король рванулся было в одну сторону, затем в другую, и... широкая ладонь с растопыренными толстыми пальцами единым махом смела с доски все фигуры.
Печальный и убитый стоял рядом руководитель шахматного кружка, в одну секунду лишившийся возможности купить новый, до зарезу нужный инвентарь.
Через час сеанс окончился, и мы с Григорием Семеновичем вышли в соседнюю комнату, где за шахматным столиком сидел товарищ Терентьев. Его противником был какой-то старичок с седой бородкой ученого. Только что, получив мат, распорядитель финансов расставлял шахматные фигурки для нового сражения.
Григорий Семенович подвел меня к своему начальнику. Походя, пожав мне пальцы, товарищ Терентьев произнес отечески наставительным тоном:
— А жаль, моя пешечка не прошла в ферзи! Я бы тебе показал!
Потом обратился к Бобру:
— Что это у тебя такая комната неказистая? Столы качаются, фигурки поломаны. Что мы, нищие, что ли? Уж как-нибудь на это деньги найдем... Приходи ко мне завтра утром, решим! — И он вновь углубился в дебри шахматной премудрости.
Из за острова на стрежень. —
запел довольный начальник главка, выводя в бой своего коня н не замечая посветлевшего лица Григория Семеновича.