Начало чуда.
(продолжение)
Лиана играла в ярко выраженном атакующем стиле и прежде просто не понимала другой игры. Карселадзе отнюдь не стал переучивать девушку, — упаси боже! — и не только потому, что именно такой стиль ему особенно импонировал (Вахтанг Ильич любил говорить: «Атакуя, шахматист растет!»). Он вообще был убежден в том, что переучивание никогда пользы не приносит. Это был его педагогический принцип. Но он раскрыл перед Лианой неведомую ей дотоле глубину шахмат, их позиционные основы, научил ее играть осознанно, а при необходимости и защищаться.
Прозанимавшись у Карселадзе всего год, Лиана показала, как мы уже знаем, лучший результат на всесоюзных юношеских соревнованиях, за что ей присвоили первый разряд. Тогда, в Ростове, этот триумф Лианы стоил Вахтангу немало здоровья. Он, и без того нервный, легковозбудимый, страшно волновался за своих ребят, в первую очередь за Лиану, особенно после того, как она стала выигрывать одну партию за другой. Часто он в возбуждении выбегал из зала, видя, как Лиана рискованно бросается в атаку. Как же он бурно радовался, когда его «Лианочка» одерживала очередную победу! Все ее партии он помнил наизусть и, вернувшись в Тбилиси, не раз с гордостью показывал в кружке наиболее красивые комбинации.
Казалось, Лиана Хачапуридзе станет яркой звездой, но девушка как раз в этом году закончила школу. Закончила с золотой медалью, обнаружив незаурядные способности в математике. Ах, эта математика!.. Карселадзе лучше, чем кто-либо другой, знал, что математика не потерпит соперниц, что на шахматы у Лианы просто не останется времени. Он посоветовал девушке пойти на факультет иностранных языков, Лиана уже начала было изучать английский, но потом все же передумала, сказав Карселадзе, что сумеет заниматься и математикой, и шахматами. Карселадзе уговаривал ее очень мягко, полушутя, с улыбкой. Он не хотел мешать девушке самой решать, к чему больше лежит ее душа. Но когда Лиана приняла решение, он не мог скрыть своего огорчения.
Получилось так, как Вахтанг и предполагал. Математика завладела Лианой целиком. На первом и втором курсах Лиана еще приходила заниматься и удачно выступила в чемпионате Грузии, заняв второе место, но потом стала постепенно отходить от шахмат, а учась на четвертом курсе, и совсем перестала играть в турнирах.
Карселадзе долго жалел, что Лиана рассталась с шахматами. Встречая ее даже спустя много лет, он всегда с неподдельным энтузиазмом говорил Лиане: «Давай снова начнем, а?»
В 1950 году пришла в шахматный кружок Манана Тогонидзе. Первые уроки шахмат дала ей мать Лили Геловани, довольно сильная шахматистка, двукратная чемпионка Грузии. Позанимавшись год, Манана перестала посещать кружок — усердно занялась музыкой, но в 1952 году вернулась, увлеклась шахматами по- настоящему и стала быстро прогрессировать.
В том году, который Манана пропустила, Вахтанг усиленно занимался в девушками в основном изучением открытых позиций с богатыми тактическими возможностями, развивая у них комбинационное зрение. Такие его ученицы, как Лиана Хачапуридзе и Элисо Какабадзе, да и некоторые другие, с жадностью впитывали в себя все, что относилось к области тактики,— острая игра отвечала их шахматным вкусам.
Манана возобновила посещение кружка в тот момент, когда Карселадзе в занятиях с девушками стал больше внимания уделять позиционной игре. Во многом именно этим объяснялось то, что Манана Тогонидзе, в отличие от других способных девушек, играла в позиционном стиле.
Карселадзе и здесь не стал перестраивать стиль ученицы. Он, правда, постарался восполнить пробел в тактическом мышлении Мананы, в частности приохотил ее к острому королевскому гамбиту, который сам очень любил. Но в целом он не противился тому, что Манана любит разыгрывать спокойные, надежные позиции. Она как-то быстро сложилась как шахматистка позиционного плана, а Карселадзе никогда не ломал шахматные характеры своих воспитанников, оберегая их индивидуальность.
Да и кроме того, Манана не очень-то любила разбирать партии, даже свои. Аналитические занятия казались ей скучными, она любила играть, бороться. Карселадзе и здесь не шел наперекор характеру девушки. Когда он, отдельно занимаясь с нею (а в периоды подготовки к турнирам он часто занимался с некоторыми учениками индивидуально), замечал, что девушка устала, что она слушает без должного внимания, то не корил ее, а предлагал сыграть в настольный теннис или рассказывал какие-нибудь истории, которых у него было множество.
Выступая в 1953 году в Харькове на командном первенстве страны среди школьников, Манана Тогонидзе на первой доске опередила всех своих соперниц. После успеха Хачапуридзе год назад этот результат и 11 ко го уже особенно не удивил. Через два года Манана повторила свой успех. А в промежутке — в 1954 году — она одержала победу в личном первенстве среди девушек.
Этот чемпионат проходил в Ленинградском Дворце пионеров, воспитанниками которого были многие известные шахматисты. Победа Мананы Тогонидзе произвела огромное впечатление. Впервые грузинская шахматистка добилась столь большого успеха во всесоюзных соревнованиях. Вахтанг был счастлив. А тут еще к последнему туру приехали в Ленинград его
Мальчики — у них начинались командные соревнования, и радость стала всеобщей.
Не нужно думать, что победа далась Манане легко. Вахтангу не раз приходилось пускать в ход свое дипломатическое искусство, делать вид, что он ничуть не расстроен ее отдельными промахами. Не раз он просиживал долгие часы над анализами отложенных позиций. Однажды Манана отложила партию в трудной позиции, имея две пешки за фигуру. Вахтанг всю ночь не смыкал глаз, стараясь найти спасение. И нашел. Но не спасение, а выигрыш! Единственными ходами, не отклоняясь ни па шаг от анализа, Манана могла выиграть. При первой же неточности она теряла шансы даже на ничью.
На доигрывание Вахтанг не пошел — после бессонной ночи он просто не мог справиться с волнением, — а отправился в шахматный клуб. Здесь он встретил двух других тренеров, которые пытались утешать его, и Вахтанг понял, что путь к победе, который он нашел, остался для всех тайной.
Манана выиграла эту необычайно важную партию. Выиграла не только потому, что анализ оказался безошибочным, — она еще и очень доверяла Вахтангу Ильичу. Сбиться с верного пути было так просто, и если бы у нее не было уверенности в правоте тренера, она могла бы и ошибиться. Но Манана, как и все остальные ученики Карселадзе, абсолютно доверяла своему тренеру.
Эту веру Вахтанг внушал своим ученикам даже и тогда, когда они становились взрослыми и могли бы, казалось, смотреть на своего наставника более трезвым взглядом.
Алле Чайковской было тридцать, когда в 1964 году она принимала участие в сухумском международном турнире. Она была учительницей, и сама отлично знала все секреты педагогического воздействия. Но и она, оказавшись в плену обаяния личности Карселадзе, чувствовала себя рядом с ним скромной ученицей.
В партии с Елизаветой Быковой Чайковская проиграла ферзя за две фигуры. Правда, потом Быкова играла не лучшим образом, и все же партия была отложена в проигранной позиции у Чайковской. И все- таки небольшие шансы на ничью были, но лишь в том случае, если бы Чайковская поверила, что такой результат возможен. Однако Алла даже не надеялась на это. Тут требовалась определенная психотерапия. И Карселадзе сумел внушить Чайковской, что позиция абсолютно ничейная. Он привел ей несколько вариантов, подтверждающих его мысль, и сказал: «Иди, Аллочки, и спокойно делай ничью». Она доигрывала партию с таким безмятежным спокойствием, что Быкова, считавшая, видимо, что все кончено, разволновалась и даже умудрилась проиграть.
Манана успешно выступала в крупных соревнованиях еще около десяти лет. В 1961 году в финале чемпионата СССР она шла на втором месте, но в последнем туре потерпела поражение и осталась на пятом, что тоже было достаточно почетным результатом.
Тогонидзе была очень одаренной шахматисткой и при большем трудолюбии могла бы рассчитывать на более серьезные успехи. Впоследствии она с горечью говорила о том, что плохо воспользовалась счастьем общения с Карселадзе. «Если бы он сильнее ругал, когда я ленилась и не выполняла заданий, — говорила Тогонидзе, — может быть, я бы играла сильнее. Но он всегда укорял меня так мягко...»
И все-таки Манана Тогонидзе была одной из самых дорогих для Вахтанга учениц. Он часто вспоминал эпизод с доигрыванием партии в Ленинграде, ставя в пример хладнокровие и выдержку девушки.
С Мананой связан и другой любопытный эпизод, правда совсем иного свойства. В мае 1961 года команда Грузии выехала в Бухарест на товарищеский матч с командой Румынии. В сборной Грузии было много учеников Карселадзе — Нона Гаприндашвили, Элисо Какабадзе, Алла Чайковская, Манана Тогонидзе, несколько способных юношей. Вахтанг Ильич был тренером команды, на него легла вся тяжесть домашнего анализа.
Во время матча Манане Тогонидзе исполнилось 24 года. Вечером вся команда торжественно отмечала в отеле «Амбассадор» это событие. Элисо Какабадзе, Тенгиз Гиоргадзе и Александр Буслаев прочитали свои стихотворные посвящения виновнице торжества, произносились тосты.
Постепенно ресторан опустел, но оркестр, видя, что гости из Грузии не уходят, продолжал играть. И тут солист оркестра Якобсон, обладатель очень приятного тенора, подошел к столу и спросил: «А что за дату вы сегодня отмечаете?» Узнав в чем дело, он воскликнул: «И у меня сегодня тоже день рождения!», после чего вернулся на эстраду и с чувством спел любимую песню Вахтанга о Тбилиси.
Вахтанг слушал его с наслаждением, мечтательно подперев голову рукой. Здесь, в другой стране, мелодия звучала особенно трогательно. А потом он дал одной из девушек ключ от своего номера и шепотом попросил ее что-то принести. Когда она вернулась, команда ахнула: Вахтангу понадобилась, оказывается, большая подарочная коробка с бутылками коньяка, которую он купил, чтобы преподнести Румынской шахматной федерации. «Вахтанг, что ты делаешь?» — застонал Гиоргадзе. «Не могу, — с печальной улыбкой ответил Вахтанг, — он так замечательно спел». И он вручил коробку растроганному певцу.
Возвращаясь из Румынии, Вахтанг ехал в одном купе с руководителем делегации Георгием Гачечиладзе и Тенгизом Гиоргадзе. Утром вошли пограничники 78 проверять паспорта. Вахтанг раскрыл свой паспорт и побледнел: вкладыша с визой в паспорте не было. Он посмотрел на спутников: не подшутили ли они? Нет, такими вещами не шутят. Надвигались серьезные неприятности. Все начали искать этот злосчастный вкладыш, и тут Гиоргадзе заметил на полу скомканный листик. Зная привычку Вахтанга мять бумажки, он наклонился и развернул его: да, конечно, это был тот самый вкладыш.
— Ах, Вахтанг, Вахтанг, — сказал ему Гачечиладзе, — теперь я знаю, куда деваются билеты и квитанции, когда ты ездишь в командировки...
Элисо Какабадзе пришла в кружок Карселадзе уже двадцатилетней девушкой, студенткой филологического факультета университета. Он обратил на нее внимание во время командных соревнований вузов. Когда она закончила партию, Вахтанг сказал девушке, что давно следит за ее игрой, и пригласил заниматься. Так Элисо вошла в группу учениц Вахтанга. С ее душевностью, умом, шахматным дарованием она стала одной из самых любимых его учениц. Хотя Вахтанг часто корил Элисо за односторонность — она играла в резко атакующем стиле и не признавала другой манеры, — но в душе всегда гордился ею. Ему, романтику в жизни и в шахматах, не мог не нравиться романтичный, чуждый какого-либо практицизма стиль Какабадзе, не могло не нравиться то, что она часто получала призы за красоту.
Вахтанг опять-таки не стал переучивать Элисо. И не только потому, что принципиально считал неверным насильственную ломку стиля. Кроме всего прочего, ему настолько импонировала острая игра, которая так соответствовала характеру Элисо, что он считал кощунством вторгаться в то, что было запрограммировано самой натурой девушки.
Конечно, Вахтанг очень много дал Элисо. Но он помог ей стать сильнее прежде всего в той игре, которую она любила. Занимаясь у Вахтанга, Какабадзе стала шахматисткой, опасной для любой соперницы. Если у нее шла игра, она сокрушала одну противницу за другой. Правда, односторонность стиля, антипатия к позиционной игре, неумение вести терпеливую защиту, конечно же, давали себя знать. Не случайно, выиграв блестящую партию, Элисо могла на следующий день потерпеть бесславное поражение.
Между Вахтангом и Элисо существовала духовная общность. Элисо преклонялась перед благородством своего «старшего брата», он, в свою очередь, любил ее за душевность, чуткость, за верность. Когда Элисо плохо выступала в каком-нибудь турнире, Вахтанг никогда не ругал ее, а лишь мягко шутил. Элисо обыкновенно отшучивалась. Общение с Вахтангом было для нее большой радостью. Элисо настолько доверяла своему наставнику, что советовалась с ним даже в сугубо личных делах.
Каждый успех Элисо радовал Вахтанга необычайно. Он часто показывал на занятиях или своим друзьям какую-либо новую партию или комбинацию Элисо, а потом со словами: «Вот это игра! Обалдеть можно!» — отбрасывал фигуры характерным изящным жестом.
Элисо поздно стала мастером — в 1961 году. Но когда это свершилось, Вахтанг был необыкновенно обрадован. В его представлении Элисо Какабадзе, кандидат филологических наук и мастер по шахматам, представляла собой образец разносторонности, и он хотя и жалел, что она променяла шахматы на «Внеклассное чтепие в восьмилетней школе», но все же часто ставил Элисо в пример.
Какабадзе несколько раз была чемпионкой Грузии, много раз участвовала в различных международных турнирах, в чемпионатах СССР, причем в 16-м чемпионате заняла высокое — четвертое — место.
Впервые она выступила в чемпионате СССР, который проходил в 1953 году в Ростове, вместе с неоднократной чемпионкой Грузии Ксенией Гогиава. Вахтанг очень волновался за обеих — это был первый послевоенный чемпионат, в котором представительницы Грузии участвовали, — но помочь не мог: в тот раз шахматисткам запретили приезжать с тренерами. И все- таки тайные тренеры кое у кого были, а кроме того, участницам не возбранялось, естественно, пользоваться междугородным телефоном. Узнав о том, что некоторые участницы все же пользуются помощью, Вахтанг не вытерпел и прислал в Ростов перворазрядника Тариэла Вадачкория, которого там никто не знал. Это был, кажется, единственный случай, когда Вахтанг пошел против совести, но он просто не мог оставить своих без поддержки.
Случилось так, что, когда Элисо анализировала с Тариэлом отложенную партию с Быковой, в дверь постучала Валентина Борисенко. Ксения и Элисо перепугались и спрятали несчастного Тариэла в шкаф. Возникла типично водевильная ситуация. Борисенко, выиграв накануне, пришла с бутылкой шампанского. Когда выпили по бокалу, Борисенко попросила Элисо сыграть на гитаре. Та с радостью согласилась и спела на грузинском языке романс, в котором была одна- единственная фраза: «Потерпи, Тариэл, мы тебе тоже купим шампанского!» Но, не успокоенный этим, Тариэл стал царапать дверь шкафа, и встревоженная Элисо запела еще громче. На это пение собрались и некоторые другие участницы, в том числе и главный судья турнира Вера Тихомирова. Элисо с трудом увела их, а Тариэл выскочил из шкафа и больше ни разу не отважился им помогать. Когда Гогиава и Какабадзе рассказали Вахтангу про этот случай, он хохотал до слез. «Бедный Тариэл, — говорил Вахтанг смеясь. — Он пострадал за мои грехи...»
Хотя Вахтанг Карселадзе воспитал несколько одаренных мастеров-мужчин и даже гроссмейстеров, он все-таки вошел в историю шахмат прежде всего как наставник целой группы талантливых шахматисток во главе с пятикратной чемпионкой мира Ноной Гаприндашвили, речь о которой впереди. Почему же Карселадзе удалось добиться такого стремительного и впечатляющего эффекта?
Да, есть, по-видимому, что-то в национальном характере грузинских женщин, что позволяет им так полно проявлять себя в этой мудрой игре. Существовал же в Грузии древний обычай — давать невесте в приданое помимо прочего поэму Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» и комплект шахмат. Бесспорно, многие из учениц Карселадзе были щедро наделены природными качествами, позволявшими им одерживать победы. И все же разгадка этого грузинского шахматного феномена кроется, прежде всего, в личности Вахтанга Карселадзе, педагога по призванию, по таланту, по образу мышления. Была известная доля случайности в том, что Карселадзе стал профессиональным тренером по шахматам, но в том, что он стал бы педагогом, и замечательным педагогом, в любой другой отрасли культуры, сомнений не может быть никаких!
Как бывали нужны, например, чуткость и деликатность Карселадзе в тех сложных коллизиях, которые то и дело возникали, когда в одном и том же соревновании участвовали две или несколько его учениц. Как легко было обидеть, оттолкнуть одну из девушек неосторожным шагом. Но ни одна из его воспитанниц не помнит случая, чтобы у кого-нибудь осталось чувство горечи или обиды.
А ситуации бывали на редкость щекотливые. В 1953 году во время чемпионата Грузии неоднократная чемпионка республики Ксения Гогиава, очень дружившая с Вахтангом и его семьей и не раз обращавшаяся к нему за советом, вдруг увидела, что Карселадзе на этот раз не хочет ей помогать, а целиком занят только партиями Элисо Какабадзе. Придя к Вахтангу с двумя отложенными позициями, она не почувствовала с его стороны обычного интереса к ее делам. Карселадзе мгновенно понял, что происходит в душе Ксении, и, отведя ее в сторону, взглянул ей прямо в глаза, потом вздохнул, поцеловал в лоб и сказал:
— Ксенюшки! Не обижайся на меня. Ты уже четыре раза была чемпионкой, а мне хочется заинтересовать молодых, заставить их поверить в себя. Не сердись, ради: бога...
Она не рассердилась.
В 1956 году Манана Тогонидзе, Элисо Какабадзе и юная Нона Гаприндашвили участвовали в чемпионате СССР, который проходил в Днепропетровске. Три грузинские шахматистки — небывалый случай! — играли в финале, мало того, две из них — Какабадзе и Гаприндашвили заняли первые места в полуфиналах. В предпоследнем туре Какабадзе встречалась с Тогонидзе. В случае победы Какабадзе скорее всего делила бы второе-третье места и стала бы первой грузинкой, которая получила звание мастера. Для Тогонидзе, которая выступала неудачно, результат партии практически ничего не значил. Были люди, которые думали, что результат партии предрешен. Но они не знали Карселадзе. Манана и Элисо сыграли вничью. Какабадзе стала мастером лишь через пять лет...
Однажды в чемпионате Грузии на первое место претендовали две ученицы Вахтанга — Алла Чайковская и Нана Александрия. В предпоследнем туре Чайковская отложила в лучшей позиции партию с Далакишвили. Случись в этой партии ничья, и Нана, любимая ученица Карселадзе, получала большие шансы на титул чемпионки, если же Алле удалось бы победить, лидеры турнира, скорее всего, разделили бы первое место. Хотя в душе Карселадзе происходила мучительная борьба, он готов был помочь Чайковской в анализе отложенной позиции. Однако Алла поняла состояние тренера и сказала ему: «Вахтанг Ильич, не надо — я уже нашла хороший вариант». Он молча ответил ей благодарным взглядом. Для Карселадзе в данном случае не так уж важно было, станет ли Нана чемпионкой. Для него куда важнее было, что он вольно или невольно должен действовать против Наны. Вот с этим смириться ему было нелегко.
Любопытно, что и как шахматист Вахтанг Карселадзе был самим собой, создавая и здесь нравственный образец, которому его ученики старались подражать.
Он был ярким, самобытным, но не очень удачливым шахматистом. Помните: «много искусства — мало очков»? Шахматная борьба — это не всегда карнавал, иногда, и очень часто, это кропотливая, даже нудная работа по накапливанию позиционных преимуществ, а потом медленной их реализации.
У Карселадзе были прекрасные партии, он занимал в чемпионатах Грузии высокие места, был сильным кандидатом в мастера, но мастером так и не стал.
И в этом была своя закономерность. Во-первых, ему мешал характер. Вахтанга в шахматах увлекало артистическое начало, ему было приятно хитроумными маневрами, а еще лучше с помощью эффектной комбинации, добиться выигрышного положения, но на этом он считал свою задачу выполненной. «Техникой добивания» он, как мы уже знаем, не владел, это занятие претило ему, казалось делом мелким, ничтожным, даже чем-то недостойным.
Выла и другая причина — его дети. Чтобы стать мастером, ему надо было год-два заниматься в кружке не с утра до позднего вечера, как он это делал изо дня в день, а просто в соответствии с расписанием, которое его никогда не интересовало. Иначе говоря, ему надо было меньше внимания уделять своим питомцам — а вот этого он уже просто не мог сделать. Да и на что, собственно, нужны ему были сугубо личные успехи, когда наибольшее удовлетворение он испытывал от успехов своих ребят! И Карселадзе, будучи, по существу, еще молодым, полным сил человеком, перестает выступать в турнирах, чтобы целиком отдать себя главному делу своей жизни (если мы вспомним не полученные им дипломы в музыкальном училище и университете, это будет уже третий диплом, от которого он отказался).
Карселадзе иногда судил шахматные соревнования. Судьей он был замечательным, необычайно справедливым, хотя и не без изъянов. С точки зрения шахматного кодекса он допускал иногда грубейшие нарушения, но зато всегда действовал в строгом соответствии с кодексом нравственным. Однажды, например, вскрыв конверт, он обнаружил, что записан невозможный ход. Для всякого другого арбитра сомнений не было бы никаких: поражение! Но Вахтанг дал указание продолжать партию, заметив при этом: «Я знаю этого человека. Он просто рассеян, а за это нельзя наказывать...»
Прими такое решение любой другой судья, он нарвался бы на протест, на резкую оппозицию, и не только со стороны участников, но и своих коллег-ар- битров. Но Карселадзе обладал таким авторитетом, что мог безнаказанно позволить себе даже такое явное нарушение шахматного кодекса. Крайне характерно, что, хотя Карселадзе судил много и хорошо на весьма ответственных соревнованиях, он так и не стал судьей республиканской категории: Гачечиладзе не смог заставить его заполнить анкету...
1953 год сыграл важную роль в жизни Карселадзе. Как вы помните, в этом году юношеская команда Грузии добилась большого успеха, заняв пятое место на проходивших в Харькове всесоюзных соревнованиях, а Манана Тогонидзе сыграла лучше всех своих соперниц на первой доске. Карселадзе завоевал как шахматный педагог всесоюзное признание, и, казалось, мог вполне ожидать от своих ребят еще больших успехов (и действительно, в 1955 году юноши Грузии на очередном первенстве страны лишь один матч свели вничью, выиграв все остальные, в том числе у команд Москвы и Украины). Но осенью, вскоре после возвращения из Харькова, Карселадзе сделал ход, который поставил в тупик даже хорошо знавших его людей. В Тбилиси при детской спортивной школе открылось шахматное отделение, и Карселадзе отдал туда сам, добровольно, всех своих лучших учеников, многие из которых были уже сильными перворазрядниками.
«Что ты делаешь? — говорили ему друзья. — Ты что, с ума сошел? Кому нужен твой красивый жест?» Но Вахтанг в ответ только грустно улыбался.
Ничего не скажешь, это был действительно благородный жест, вполне в духе Вахтанга. Почему он это сделал? Прежде всего, конечно же, потому, что в спортивной школе в таких ребятах нуждались и Вахтанг не хотел, не мог выглядеть скупцом, который держится за свое богатство. Правда, он мог отдать не всех, но как тогда поступить, кого отдать — худших, а лучших оставить себе? Нет, это было не в его стиле. Да и кроме того, это обидело бы ребят, посеяло между ними зависть. Отдавать, так уж всех!
Но и в этом случае операция не прошла безболезненно. Далеко не все ребята примирились с тем, что Карселадзе уже не будет их наставником. Гурам Мачавариани, например, впервые в жизни пошел против воли своего учителя и продолжал являться на занятия. Вахтанг сначала сердился, но прогонять мальчика он не мог, и Гурам так и остался в кружке Дворца пионеров.
Была в решении Карселадзе, кроме прочих, и еще одна причина, уже чисто нравственного свойства. Среди тех, кому отдал Вахтанг своих учеников, был человек, который однажды нанес ему обиду. Мы уже знаем, что Вахтанг был легкоранимым: любое неосторожное слово могло вызвать у него острое чувство обиды. Жертва, которую принес Вахтанг, отдавая своих ребят, была актом прощения.
Умение прощать — это привилегия натур избранных, благородных. Говоря о художественной, эмоциональной силе прощения, Юрий Олеша однажды заметил: «Это очень сильный момент в искусстве — когда прощают. И есть еще только один момент, равный ему по силе, это — когда мстят».
Мстить Вахтанг не умел, прощать — умел и любил.
Некоторые считали тогда, что, отдавая юношей, Вахтанг хотел, помимо прочего, больше внимания уделить шахматисткам. Я думаю, что это несколько упрощенный взгляд на неожиданное решение Вахтанга Ильича.
К 1953 году Карселадзе уже расстался с теми заблуждениями и промахами, которые он допускал, делая первые шаги на педагогическом поприще. Приобретенный опыт в сочетании с педагогическим самообразованием позволил ему почувствовать в себе большую силу.
Карселадзе обладал аналитическим умом. Как рассказывала Алла Чайковская, начавшая заниматься у Карселадзе с 1959 года, ей доставляло наслаждение анализировать с ним партии. Вахтанг любил брать старинные дебюты и находить в них новые, неизведанные пути. Он, например, изобрел немало новинок в королевском гамбите, который очень любил.
Карселадзе был убежден, в том, что каждый шахматист должен пройти в своем развитии те же стадии, что и сама шахматная игра. Поэтому он принципиально развивал в детях сначала тактическое мышление и лишь потом — позиционное. Он говорил, что позиционное понимание с опытом придет, его можно развивать в себе всегда, практически всю жизнь, а вот если упустить время, то комбинационные способности развить уже будет невозможно.
Любопытно, что аналогичных взглядов придерживается и такой авторитет, как М. М. Ботвинник. Говоря о причинах своего чемпионского долголетия, Ботвинник заметил: «В шахматах, как и во всякой задаче перспективного планирования, существуют два типа оценок. Первый — это когда шахматист обдумывает варианты и определяет конкретную их выгоду или невыгоду. Но необычайно важен второй тин оценки — той позиции, которая возникает в дальнейшем, в результате тех или иных действий. Я хорошо считал варианты, но главная моя сила была в позиционной оценке, позиционном понимании. С возрастом способность к счету снижается, иногда резко, а позиционное понимание может даже возрастать».
При всей убежденности в правоте своих методических взглядов, Карселадзе никогда не был догматиком, никогда не навязывал своим ученикам того, что им было органически чуждо. Да, он помог Юрию Чиковани глубже проникнуть в тайны позиционной игры, но только потому, что это было необходимо, да и у самого мальчика пробудился к этому интерес. Да, он заставил Манану Тогонидзе полюбить королевский гамбит, который ей, кстати, не раз пригодился. Но и Чиковани, и Тогонидзе не утратили своей шахматной индивидуальности.
Натура художественная, музыкальная, он очень любил, когда его ребята импровизировали, сами придумывали что-то новое. На занятиях, показав на демонстрационной доске интересный вариант, он затем расставлял фигуры на первоначальные места и просил кого-нибудь повторить, причем вовсе не обязательно — ход в ход — так, как он. Ученику надо было, прежде всего показать, что он понял идею, смысл варианта.
Иногда, чтобы сделать занятие более интересным, Карселадзе проводил своеобразные викторины. За лучший план, за лучшую дебютную идею, за оригинальное тактическое решение начислялись очки. Тот, кто набирал меньше всех очков, шел за чистой водой в парк Дворца пионеров...
Занятия Карселадзе иногда напоминали творческие диспуты — каждый старался отстоять свой замысел, свою точку зрения, и тренер всячески поощрял эти прения, любил такие споры. И если кто-нибудь в ходе спора опровергал мнение тренера, находил какое-то усиление, Вахтанг в таких случаях был особенно рад и рассказывал об этом с гордостью.
Как же ему все-таки удавалось избавлять игроков осторожных, благоразумных от неприязни к рискованной игре? Карселадзе с его математическим умом развивал у своих ребят умение далеко считать варианты. Именно «счетная игра», которая составляет сильную сторону таких выдающихся гроссмейстеров, как Таль или Полугаевский, была боевым оружием многих учеников Карселадзе.
Готовя своих учеников к турнирам, к отдельным партиям, Карселадзе никогда не давал готовых, конкретных вариантов, терпеть не мог, когда занимались зубрежкой. Он любил показывать какую-либо схему игры, а потом говорил: «Ну, а теперь ты сам знаешь, что надо делать». Правда, и в этом был весь фокус, схему он выбирал именно такую, какая лучше всего соответствовала шахматным вкусам и привычкам данного шахматиста или шахматистки. В этом Карселадзе никогда не ошибался.
И не только потому, что каждый ученик был перед ним как на ладони. Карселадзе с годами превратился в великолепного прогнозиста. Он многое знал, понимал, чувствовал не только в шахматах, но и в человеческой натуре, поэтому, как опытный психолог, он безошибочно определял шахматный характер своих учеников. Если умелое прогнозирование было полезным на раннем этапе обучения, то как же оно было важно потом, когда надо было выбирать дебютные схемы, готовить к определенным соперникам и т. д.!
Словом, Вахтанг Карселадзе к 1953 году уже был выдающимся шахматным педагогом. Об этом догадывались его близкие, его друзья, но по-настоящему знал это только он сам. Поэтому, несмотря на замечательные успехи своих ребят, Вахтанг испытывал чувство неудовлетворенности. Его заветная мечта — воспитывать выдающихся шахматистов требовала своего осуществления. А Вахтанг, обремененный множеством обожавших его учеников, просто не имел времени, чтобы позаниматься индивидуально с кем-либо из наиболее одаренных питомцев.
Когда он начинал работать во Дворце пионеров, ему сказали: «Ваша основная задача — оторвать детей от улицы». Он не стал тогда спорить, только молча улыбнулся. Очень быстро он отвоевал для шахматного кружка вторую комнату, увеличил число групп. Вскоре у него появилось столько ребят, что даже при наличии второго педагога Вахтангу приходилось проводить во Дворце целые дни напролет. Задача неожиданно изменилась: теперь ему пришлось отрывать детей от Дворца пионеров. Этим тоже, наверное, объяснялось то, что Вахтанг расстался с пятью десятками своих учеников.
Среди них были очень способные, но — Карселадзе понимал это очень хорошо — больших надежд не подавал никто. Они были уже сформировавшимися шахматистами и могли работать самостоятельно. Некоторые, как он и надеялся, стали впоследствии мастерами. Разумеется, он был им нужен, но еще больше он был нужен другим — тем, кто еще не пришел к нему, но мог переступить порог Дворца пионеров в любой день. Завершив период накопления опыта и самообразования, Карселадзе мечтал найти несколько мальчиков и девочек, которых бы он вел с первых же их шагов, в которых он мог бы вложить все свое педагогическое дарование и которые могли бы прославить Грузию, а может быть, и всю страну в этой мудрой, древней и все- таки загадочной игре.
Он не сомневался в том, что если попадется ему на пути юное дарование, то его натренированное зрение и дар прогнозирования не позволят ему пройти мимо. И он встретил такую девочку, встретил ее в том же 1953 году во время школьных соревнований на первенство Грузии, проходивших в Батуми.
Звали ее Нона Гаприндашвили. Это легенда, что уже тогда, впервые участвуя в турнире, Нона обнаружила бросающийся в глаза талант. Конечно, она была щедро одарена от природы, спору нет, но надо было иметь и особый дар Вахтанга Карселадзе, чтобы приметить эту девочку. Он не только приметил, но и много думал о ней. Он отгонял мысли об этой девочке, боялся верить себе, но что-то говорило ему, что, кажется, он нашел то, что искал, чего ожидал.
Прошел год, и Карселадзе убедился в том, что был прав. Так в его жизни началась новая пора, волнующая, счастливая и вместе с тем, как и почти все в судьбе Карселадзе, с оттенком печали. А еще раньше произошли перемены и в личной жизни Вахтанга...