глава 5
Эта девочка будет чемпионкой мира.
Рядом с шахматными комнатами был кабинет врача. Врача звали Тамара — это была миловидная, на редкость душевная молодая женщина. Доброта, светившаяся в ее глазах, особенно привлекала Вахтанга.
Тамаре новый сотрудник понравился с первого дня. Понравился своей подчеркнутой деликатностью, ненавязчивой галантностью, мягкостью манер. Понравился своей интеллигентностью. Он много знал, многим интересовался. Мог с увлечением говорить о самых разных материях — о музыке и астрономии, об истории и математике, о шахматах и педагогике. Когда Тамаре случалось заходить в шахматную комнату и видеть, как ребята с раскрытыми ртами слушают своего наставника, она ловила себя на том, что почему-то испытывает за него гордость.
Он был самолюбивый, вспыльчивый, но в то же время и очень мягкий, уступчивый. На экскурсиях за город, которые иногда устраивали сотрудники Дворца пионеров, на праздничных вечерах он всегда был душой общества, любил пошутить, побалагурить.
Вместе с тем Тамара испытывала чисто женское участие к этому милому, умному, но и лишенному элементарной житейской практичности человеку. Он совершенно не умел сохранять деньги. Свою зарплату он отдавал Тенгизу Гиоргадзе, а тот каждый день выдавал ему на обед и на сигареты, иначе Вахтанг через три дня остался бы без копейки. Однажды группа сотрудников Дворца пионеров зашла в ресторан пообедать. Вахтанга тогда еще мало знали, и когда он взял на себя инициативу, это никого не испугало. Он наказазывал столько, что нескольким участникам пиршества пришлось бежать домой за деньгами. Вахтанг потом долго извинялся, но сердиться на него было нельзя.
Вообще-то, он относился к еде с полным безразличием. Мог съесть за обедом сначала третье блюдо, а потом второе. Если в двери буфета заглядывала собака — а бродячие псы часто забегали во двор Дворца пионеров, — Вахтанг тут же отдавал ей свою порцию. Часто он вообще не обедал, заменял еду сигаретами, которые, увы, курил одну за другой.
Уважение Тамары к Карселадзе еще больше возросло, когда заходивший иногда к Вахтангу его товарищ по несчастью Гачечиладзе рассказал сотрудникам Дворца пионеров о том, как Вахтанг делился в плену своей жалкой порцией с другими, как он всегда последним становился в очередь за едой и как Гачечиладзе стал парикмахером, чтобы не дать своему другу помереть от истощения.
Тамаре часто хотелось оторвать шахматного учителя хоть на час от работы, заставить его пообедать, но она испытывала естественное стеснение, не хотела выглядеть навязчивой, тем более что сам Карселадзе держал себя с ней, как ей почему-то казалось, хотя и с подчеркнутой, но сдержанной, даже холодноватой корректностью. Однажды приятельница Тамары Вера Лазарева, тренер по художественной гимнастике, зашла к ней и сказала, что из всех сотрудников Дворца пионеров только одна она, Тамара, не замечает, как симпатичный руководитель шахматного кружка смущается и краснеет при встрече с «пухленькой докторшей», как он ее называл. Теперь уже покраснела втайне довольная Тамара.
Вскоре сотрудники Дворца пионеров устроили маленький заговор, чтобы помочь обоим сделать первый шаг навстречу друг другу. Вахтанг мечтал о женитьбе на Тамаре, но стыдился того, что, как он считал, не сумеет со своей непрактичностью обеспечить семью. Решающим оказалось слово матери. Валентине Савельевне Тамара сразу понравилась. «Выходи за Вахтанга, — сказала она смутившейся девушке, — с тобой он будет счастлив».
Тамара стала Вахтангу больше чем женой. Около двадцати лет переживала она вместе с Вахтангом все шахматные и жизненные перипетии его мальчиков и девочек: Лиапы Хачапуридзе, Мананы Тогонидзе, Элисо Какабадзе, потом Ноны Гаприндашвили и, наконец, Наны Александрия. Отказываясь, порой от столь желанных семейных радостей, она делила с мужем нелегкое бремя его тренерской судьбы. Самой волнующей для Вахтанга и друга его жизни была история с Ноной.
Итак, оп встретил одаренную девочку в 1953 году и сразу же обратил на нее внимание. Позднее находились недоброжелатели, говорившие, что Карселадзе повезло: нашел, дескать, зугдидский талант. Должен к стыду своему признаться, что я и сам в книге «Седьмая вуаль» с непростительной скороспелостью суждений утверждал, будто Карселадзе сразу понял, что перед ним яркое дарование.
Вообще говоря, это тоже талант — находить, распознавать таланты. Для тренера это талант замечательный и, добавим, очень редкий.
Выявление талантов... Как было однажды засвидетельствовано на 16-й полосе «Литературной газеты», «был бы талант, а лопата найдется». Что верно, то верно, зарыто талантов немало: не каждый, кому дано от бога, сознает, увы, ответственность перед своим дарованием, не у каждого хватает характера, духовных сил, чтобы полностью раскрыть свои природные возможности.
Но как часто и лопата-то не нужна: талант есть, да только никто, в том числе и его обладатель, об этом не подозревает. Можно не сомневаться в том, что многие талантливые натуры так и остаются неразгаданными, нераскрытыми, ибо не встретились на их пути люди, сумевшие увидеть то, что для остальных является тайной.
В книге С. Иванова «Формула открытия» есть интересные рассуждения о психологии научно-технического творчества: «Труднее всего различить индивидуальность; нужно обладать виртуозной наблюдательностью и опытом, чтобы вытащить из сходного неприметную черточку различия. Нетрудно сообразить, что и воробей, и овсянка принадлежат к какой-то общности, еще легче просто отличить воробья от овсянки, но попробуйте отличить воробья от воробья!»
Даже если бы Карселадзе «только» нашел Нону, разглядел в ней «неприметную черточку различия», то и одно это было бы удивительным прозрением, торжеством тренерской интуиции. Но это, повторяю, не более чем легенда, будто Нона уже в двенадцать лет обнаруживала бьющий в глаза талант. Конечно же, это действительно был «зугдидский талант», но тогда, в Батуми, она была пока только этаким симпатичным, задиристым воробьем, но не более того.
Бесстрашие и задиристость этого воробышка были не случайны. Нона провела детство в окружении пяти братьев. Братья (а только один был младше Ноны) не делали сестре никаких скидок, разве что на возраст, да она и сама никогда не просила снисхождения. Они не плакали, набив шишку на лбу, и Нона в таких случаях тоже только закусывала губу. Братья, разумеется, не играли в куклы, и Нона тоже считала возню с куклами недостойным занятием (первая в жизни кукла появилась у нее в руках, когда ей преподнесли несколько подарков на встрече в Тбилисском институте иностранных языков). Зато братья увлекались футболом — и Нона часами гоняла с ними мяч. Зато они состязались в меткости, забрасывая мяч в кольцо, укрепленное в стене их дома, и Нона тоже подружилась с баскетболом. Зато мальчики увлекались гимнастикой, и Нона крутилась вместе с ними на перекладине.
«Как единственная девочка, — рассказывала Нона, — я пользовалась со стороны взрослых особым вниманием, но среди братьев ни на какие привилегии не могла претендовать. Больше того, они принимали меня в свои игры именно при том условии, что я не буду рассчитывать на поблажки. Мне было очень легко выполнить это требование, потому что я и сама никогда не запросила бы пощады. Только один раз, когда я стояла в воротах и противники — мальчики соседнего двора — должны были бить одиннадцатиметровый, всплыл вопрос о том, что меня, как девочку, надо на этот момент заменить. Но запротестовали, во- первых, противники, а во-вторых, я сама... Именно в играх с мальчиками, которым я старалась ни в чем не уступать, развилось и окрепло во мне обостренное самолюбие, та женская гордость, которая заставляет меня играть в мужских турнирах и испытывать особенное наслаждение от побед над сильным полом».
Словом, Нона Гаприндашвили, привыкнув находиться в обществе братьев, играть в их игры, переживать их мальчишеские беды, могла дать десять очков вперед любому зугдидскому сорванцу. Стоит ли удивляться тому, что когда старшие братья, сначала Эмзар, потом остальные, заразились вдруг страстью к шахматам, она тоже почувствовала, что маленькие деревянные фигурки с их сложными, запутанными отношениями неудержимо влекут ее к себе? Стоит ли удивляться, что и в шахматы играла она в мальчишечьем стиле — смело, задорно, агрессивно? Стоит ли, наконец, удивляться тому, что такая девочка сначала обратила на себя внимание, а потом и очаровала своей смелостью, увлеченностью, преданностью шахматам такого романтика, как Вахтанг Карселадзе? Между прочим, в своей книге «Предпочитаю риск» Нона назвала главу о трех тренерах, сопровождавших ее на разных этапах жизни так: «Романтика. Здравый смысл. Эрудиция». «Романтика» — это символическое обозначение Вахтанга Карселадзе.
Тогда, в Батуми, на командных соревнованиях он только один раз поговорил с ней. Вот как рассказывает об этом сама Гаприндашвили:
«Там, в Батумском парке, произошло событие, которое сыграло в моей жизни решающую роль.
Двигая шахматные фигуры, я была настолько поглощена борьбой, что не замечала ничего вокруг... И все же я не могла не обратить внимания на темпераментного, заметно полысевшего человека с тонким, живым лицом и веселым, хотя и чуть ироническим взглядом. Это был тренер тбилисской команды Вахтанг Ильич Карселадзе.
Собственно, я обратила на него внимание только потому, что этот человек, как я заметила, неотступно следил за мной, за каждой моей партией. Это удивляло и поначалу даже настораживало меня — как-никак противник. Но во взгляде его светились такая откровенная доброта, такое дружелюбие, что я успокоилась. А в последний день соревнований Карселадзе, уведя меня в тень дерева, поговорил со мной, дал несколько советов, а в заключение вдруг попросил передать родителям просьбу — отправить меня в Тбилиси под его опеку».
Эта девочка не выходила у Карселадзе из головы.
Когда год спустя Нона приехала на республиканские школьные соревнования в Тбилиси, Карселадзе перед началом каждого тура занимался с девочкой и с радостью убедился, что за год она сделала большие успехи. Тогда, в Батуми, он дал советы брату Ноны Джемалу, просил его чаще играть с девочкой и теперь был доволен, что год не пропал для нее даром.
Турнир проходил на круглой веранде Дворца пионеров, и Вахтанг часто приводил сюда друзей полюбоваться на его находку.
Карселадзе потом рассказывал, как, наблюдая за игрой Ноны в третьем туре, он вдруг увидел, что она может сделать ход королем — ход смелый, ведущий к очень острой борьбе. Затаив дыхание он, волнуясь, ожидал, сделает ли Нона этот ход. И девочка пошла королем, чем окончательно пленила Карселадзе.
Когда в этот день на веранду зашел директор Дворца пионеров Шалва Берианидзе, покровитель и добрый друг шахматного кружка, и полюбопытствовал о том, что интересного на соревнованиях, Карселадзе с некоторой не свойственной ему торжественностью заявил, что одна из участниц — Манана Тогонидзе играет настолько хорошо, что будет чемпионкой страны среди девушек (п вскоре же Манана подтвердила этот прогноз), а другая — маленькая Нона — станет в свое время чемпионкой мира.
Берианидзе улыбнулся этой шутке. Он верил в своего друга как в выдающеюся шахматного педагога, но знал его темперамент и принять эти слова всерьез не мог. Не один директор Дворца пионеров, но и все те, кому Карселадзе говорил о блестящей будущности зугдидской девочки, слушали этого чрезмерно увлекающегося энтузиаста с плохо скрываемым скепсисом, хотя это не мешало им с интересом разглядывать предмет его восхищения. А ведь спустя восемь лет сбылось п второе предсказание замечательного прогнозиста!
Нона разделила пятое-шестое места при двенадцати участницах, но Вахтанг решил оставить девочку на сбор вместе с Мананой и несколькими другими юными шахматистками. Он не хотел, не мог расстаться с девочкой. Вахтанг так загорелся Ноной, так уверовал в ее талант, ему так нравились ее бойцовский характер, ее преданность шахматам, что он собрался, было даже удочерить ее. Конечно, это была нереальная идея — родители не пошли бы на это, но случилось так, что частично мечта Вахтанга осуществилась: Нона переехала в Тбилиси. Помогли родственники Ноны, которые при энергичном участии Вахтанга Карселадзе уговорили родителей отпустить девочку жить с ними в Тбилиси. Так с 1955 года Нона Гаприндашвили стала воспитанницей Вахтанга Карселадзе.
В то время переводу Ноны из Зугдиди в Тбилиси никто не придал особенного значения. Даже близкие друзья Вахтанга улыбались, когда он уверял, что готовит будущую чемпионку мира. Между тем Вахтанг был уверен в своей правоте. Чем больше он занимался с Ноной, тем больше убеждался в том, что в игре девочки было удивительное для ее возраста сочетание зоркого комбинационного зрения и склонности к последовательности в своих действиях. Иначе говоря, Нона обладала способностью и к практическому, и к логическому мышлению. Мало того, она обладала еще и активной памятью, что Карселадзе считал для шахматистов особенно важным. Она не просто запоминала 'те или иные схемы или варианты, но й по-своему переосмысливала их, умела не только применять заученное, но и выбрать подходящий момент для осуществления освоенного.
Конечно, все эти качества были тогда у нее в зачаточном состоянии, их надо было развивать и развивать, но ведь они были! А в сочетании с твердым характером, сильной волей, целеустремленностью это представляло идеальный комплекс.
Тут был еще один важный момент. Мы уже знаем, что Карселадзе мечтал об учениках, которых бы он вел с первого шага и которые бы полно и гармонично выражали его педагогические взгляды, а в более широком смысле — его шахматную душу. То, чего Карселадзе с его пристрастием к риску, к острой и красивой игре не мог добиться сам, он хотел воспитать в своих лучших учениках, в своих последователях. Вахтанг Карселадзе никогда не строил иллюзий по поводу силы своей игры, он склонен был даже посмеиваться над собой как шахматным игроком, но в понимании шахмат, в умении донести это понимание до жадно впитывающего в себя все новое юного ума он был специалистом экстра-класса. Вот почему, найдя Нону и разгадав в ней редкое дарование, Карселадзе испытал необычайный творческий подъем.
«Среди самых способных и многообещающих учениц Вахтанга Ильича, — рассказывала Нона Гаприндашвили, — не было к тому времени ни одной, которую бы он вылепил от начала и до конца, главное — от начала! — в соответствии со своими педагогическими воззрениями. Ему нужна была fаbulа газа — чистая доска, на которой он мог бы писать то, что хотелось его тренерской душе. Во мне, как казалось Карселадзе, он и нашел тот первозданный исходный материал, который не был еще подвержен ничьим влияниям и из которого он мог создать то, о чем издавна мечтал... Я была в глазах Вахтанга Ильича именно тем объектом, о котором он так долго мечтал».
Вахтанг занимался с Ноной как одержимый. Свершилось то, к чему он шел уже давно: в Грузии, которая прежде никогда не славилась шахматистками, росла будущая чемпионка мира.
Вахтанг честно предупредил девушек старшей группы — Элисо Какабадзе, Лейлу Начкебия, Манану Тогонидзе, Лиану Хячапуридзе, что Нона будет заниматься не только вместе со всеми, но и отдельно, и они не обиделись, примирились с тем, что отныне им отводилась вторая роль. И не только потому, что им тоже нравилась Нона, — просто они поняли, какое место в жизни их наставника заняла эта девочка из Зугднди.
Вахтанг работал с Ноной каждый день. Она приходила к нему после школы, и они до занятий с группой и после них долгими часами сидели за доской, иногда забывая про еду, пока Тамара, устав звать их обедать, не приносила что-нибудь из буфета.
Ответная одержимость Ноны, которая готова была сидеть голодной до позднего вечера, восхищала Вахтанга — это была его натура, его характер! Как ни любил он Элисо, Лиану, Манану, Лейлу, а потом Аллу, но для них шахматы были все-таки хобби, увлечением. И хотя Вахтанг сам помог Элисо поступить в аспирантуру, хотя он подарил Лиане немало книг по математике, хотя он всегда гордился жизненными успехами своих учеников, подчеркивая, что главное — человек, шахматы — потом, а все же в глубине души его обижало, что они не разделяют его преданности шахматам. Шахматы для него были всем, он воспринимал их как нечто глубоко личное, без чего он не мог жить.
По свидетельству Тамары Карселадзе, Вахтанг говорил, что может заниматься шахматами 24 часа в сутки и не устанет, что шахматы — это его жизнь, его еда, его отдых. И вот он нашел девочку, которая не только была талантливее всех, но и готова была, в отличие от остальных, всю себя посвятить шахматам. Мог ли он не любить ее, не восхищаться ею, не отдавать ей каждую минуту?!
Когда Нона пришла к Вахтангу Карселадзе, он был уже знаменитым шахматным педагогом. Он не только накопил большой опыт, он еще и был всесторонне подготовлен к решению ответственных задач как педагог, психолог, знаток юных душ. Далеко не все время он занимался с Ноной только шахматами. Иногда, увидев, что Нона утомилась, он делал паузы, рассказывал ей что-либо из области истории, и девочка слушала его с огромным вниманием. Когда к Вахтангу заходил, например, руководитель художественной самодеятельности Нодар Чхеидзе и они начинали разговор об искусстве, Нона была готова слушать их часами.
В методике обучения шахматам у Карселадзе к атому времени сформировалась уже стройная, закопченная система. На начальном этапе главное внимание отводилось развитию комбинационных способностей. Здесь, по мнению Карселадзе, главным было не упустить время, так как с годами, как мы уже знаем, способность совершенствовать комбинационную игру ослабевает, а то и вовсе исчезает.
В соответствии с этим, а также учитывая природные склонности Ноны, он развивал в талантливой девочке, прежде всего ее комбинационное зрение и добился очень многого. Умение создавать предпосылки для атаки и затем эту атаку победоносно вести всегда было опаснейшим оружием Ноны. Ее тактическую игру соперницы обычно не выдерживали, и в первые годы именно этим объяснялись успехи юной шахматистки.
Оценивая впоследствии ту роль, какую сыграл Карселадзе в формировании ее шахматной личности, Нона Гаприндашвили говорила:
«Одним из главных достоинств Карселадзе как шахматного педагога было то, что он, ставя перед каждым из нас определенную цель, давал нам в то же время творческую свободу, оставлял возможность для самостоятельного мышления, собственных поисков. Когда с ним не соглашались, вступали в спор, Карселадзе расцветал от радости.
Помню, однажды мы подготовили против одной из моих противниц любопытный вариант в контр гамбите Альбина. Дома я углубилась в этот вариант, нашла новые возможности и в итоге легко выиграла партию. Этот случай произвел на Карселадзе большое впечатление. Он очень гордился мною, подчеркивая, как это важно, что я сама, без чьей-либо помощи нашла в позиции скрытые возможности.
В сущности, как я теперь понимаю, метод Карселадзе состоял главным образом в том, чтобы развивать в нас самостоятельность шахматного мышления, умение не терять уверенности в самой сложной и, что важнее всего, незнакомой обстановке. Не заучивать истины, а постигать их сокровенный смысл — вот чего он добивался от меня, и прежде всего за это я ему особенно благодарна. Не разрушая мой шахматный «генетический фонд», побуждавший меня «просить бури» на шахматной доске, способствуя свободному развитию заложенных во мне от природы комбинационных способностей, Вахтанг Ильич Карселадзе помог мне крепко встать на ноги и идти вперед своим собственным путем».
Впоследствии кое-кто говорил, что Карселадзе, дескать, не сумел развить в Ноне позиционное мастерство. Утверждавшие это либо не понимали, либо умышленно игнорировали то, что Карселадзе сознательно шел по такому пути. Он не спешил с Ноной, не хотел форсировать события, ибо ставка — титул чемпионки мира — была слишком высока. Карселадзе составил график, рассчитанный на целый ряд лет, и не его вина, что завершать работу по этому графику пришлось другим...
Уже в 1955 году Нона Гаприндашвили заставила говорить о себе, и утверждения Вахтанга о том, что ей уготованы лавры чемпионки мира, перестали вызывать улыбку. Началось с того, что Нона заняла второе место в чемпионате Тбилиси. И хотя в турнире не участвовал ряд сильнейших шахматисток, для четырнадцатилетней девочки это было крупным успехом. Затем она выступила во всесоюзных юношеских соревнованиях в Риге и показала лучший результат на второй доске.
А в следующем году пришел настоящий триумф: Нона заняла первое место в чемпионате Тбилиси, а затем одержала победу в чемпионате Грузии с неслыханным результатом — 15,5 очка из 16! А ведь кроме таких сильных шахматисток, как Какабадзе, Тогонидзе, Хачапуридзе, Чайковская, Гогиава, в турнире выступали вне конкурса московские мастера Ольга Игнатьева и Нина Войцик. Ноне как раз исполнилось тогда пятнадцать лет, и когда отмечался ее день рождения, Вахтанг произнес речь, в которой подчеркнул, что Нона отметила свое пятнадцатилетие пятнадцатью победами.
А потом в Тбилиси начался полуфинал первенства страны, и тут началось нечто такое, что уже серьезно встревожило Вахтанга. Нет, его «Нонки» была на высоте, за нее он не беспокоился, но вокруг ее имени разгорелся ажиотаж, который Вахтангу очень не нравился. Турнир проходил в Малом зале театра Руставели, желающих попасть на игру было куда больше, чем кресел в зале, и организаторы вывешивали демонстрационную доску с партией Ноны. После каждой победы, а они, как вы уже знаете, следовали одна за другой, Ноне устраивали овацию.
Нона выходила из театра обычно в сопровождении двух представителей милиции. Без этих телохранителей девочке просто трудно было пробиться через плотную толпу восторженных болельщиков, терпеливо ждавших у выхода появления своей любимицы. Когда однажды Нона так вот шла между двумя охранниками, увидевшая ее женщина в ужасе всплеснула руками: «Боже, что натворила эта несчастная девочка!»
Ошеломленный энтузиазмом тбилисских любителей шахмат, гроссмейстер Андрэ Лилиенталь заявил в интервью: «Я много играл в турнирах, наблюдал не один матч на первенство мира, но такого бурного интереса, такого воодушевления болельщиков не встречал никогда».
В газетах помещались снимки девочки, дружеские шаржи на нее. Она выступала по телевидению и радио, давала сеансы одновременной игры...
Вахтанг сердился, вся эта суета была ему не по нутру. Нона была для него не модной шахматной звездой, а талантливой ученицей, которой, однако, еще над многим надо было трудиться. Он опекал ее как ребенка, каким она еще и была, приносил ей во время игры бутерброды, заботился о ее здоровье. Шум, поднятый вокруг ее имени, мешал и ему, и Ноне. Каргеладзе написал статью в газете «Сахалко ганатлеба», где прямо дал понять, что крайне обеспокоен несдержанностью журналистов и болельщиков и просил любителей шахмат попридержать свои эмоции. Теперь все уже видели в ней будущую чемпионку мира, и это тоже раздражало Вахтанга, так как такие разговоры доходили до девочки, а это было совсем ни к чему...
Между тем Нона выигрывала одну партию за другой и вышла на первое место с отрывом от ближайшей соперницы в полтора очка! Это был уже всесоюзный успех. В финал чемпионата, как мы уже знаем, попали еще две ученицы Вахтанга — Тогонндзе и занявшая первое место в калужском полуфинале Какабадзе. Впервые три грузинские шахматистки добились права участвовать в финале чемпионата страны — это ли не чудо!
После победы в полуфинале Нону и Вахтанга Карселадзе пригласили выступить в Доме учителя. Вахтанг Ильич умел хорошо говорить, но публично выступать не любил. Вернувшись с вечера, он рассказывал зашедшему к нему Георгию Гачечиладзе, как, выступая перед уважаемой аудиторией, краснел, потел от смущения и как окончательно смутился, когда ему преподнесли корзину цветов.
— Зачем мне это нужно? — сердито говорил Вахтанг, глядя на корзину. — Зачем мужчине цветы? Когда мне их преподнесли, я мучился, веришь, не знал, куда деваться от стыда. А вот это нужно, слушай, — и с этими словами Вахтанг вынул из корзины с цветами бутылку шампанского...
Итак, в чемпионате СССР 1956 года, проходившем в Днепропетровске, участвовали три ученицы Карселадзе, причем одна из них, Какабадзе, заняла четвертое место, о чем прежде грузинские шахматистки не смели и мечтать. Казалось, Карселадзе мог считать себя счастливым. В действительности он чувствовал себя глубоко несчастным, ибо Нона Гаприндашвили, его любовь, его мечта, его воспитанница, которую он нашел и взрастил, ушла от него, ушла навсегда...
Мне не хотелось бы снова и снова ворошить эту печальную историю, но из песни слова не выкинешь. Хочешь не хочешь, а надо объяснить, как это произошло, как возникла в жизни Карселадзе зияющая пустота, которую он долго ничем и никем не мог заполнить...
Поводом для разрыва послужила ссора. Как большинство ссор, она возникла из-за пустяков. Перед финалом чемпионата страны Вахтанг вместе с Ноной, Элисо и Мананой жил в Боржоми, готовя своих учениц к самому крупному испытанию в их шахматной жизни. Однажды в Боржоми приехали из Тбилиси дядя и тетя Ноны навестить девочку. За совместным обедом возник крупный разговор. Дядя Ноны считал, что, как близкий человек, взявший на себя ответственность за воспитание девочки, он вправе знать и обсуждать ее планы, вправе высказать по поводу этих планов свое мнение. Карселадзе же не терпел никакого вмешательства в свои дела. И не только потому, что успел наслышаться от болельщиков множество всяких советов насчет того, как ему заниматься с девочкой.
Вахтанг, как мы знаем, был замечательным педагогом, и не только шахматным. Он имел свою систему взглядов и не терпел, когда ему пытались навязывать что-то противоречащее его принципам. Карселадзе, например, не был уверен, что Ноне следует выступать в финале чемпионата. Суровая атмосфера большого турнира, к которой, как он считал, Нона была еще тогда не готова, могла посеять в девочке неверие в свои силы, задержать ее творческий рост. Не знаю, может быть, Вахтанг все же и решил бы, что Нона должна выступать в финале, он ее, собственно, к этому в Боржоми и готовил, но окончательное решение откладывал на последние дни.
Дядя Ноны не понимал этих колебаний тренера и, наверное, со своей точки зрения был прав. Действительно, если девочка сумела пробиться в финал, как можно отказать ей в участии в финале? Быть может, если бы Вахтанг Ильич проявил терпимость, ничего бы не произошло. Но, обычно мягкий и уступчивый, он, когда дело касалось его учеников, особенно Ноны, становился нетерпимым и резким.
И произошла ссора. Скорее всего ее не было бы, но Вахтанг Ильич в ту пору очень болезненно воспринимал любую попытку вмешательства в его работу с Ноной. И на это были свои причины.
Когда всем стало очевидно то, что сначала было очевидно только Вахтангу, а именно, что Нона обещает стать в будущем претенденткой на титул чемпионки мира, кое-кто стал поговаривать, что, дескать, Карселадзе свое дело сделал, что ему, кандидату в мастера, трудно будет дальше готовить Нону к достижению великой цели, что он силен только в комбинационной игре, а в оценке позиций чувствует себя менее уверенно...
Нужно ли говорить, как обижали и оскорбляли Вахтанга Карселадзе доходившие до него отголоски этих разговоров? Он, который из-за своих детей, из-за Ноны отказался от стремления стать шахматным мастером, чтобы добиться наивысшего мастерства в своем тренерском, педагогическом деле, теперь именно по этой причине вызывал недоверие. Конечно, так думали лишь некоторые, плохо знавшие его люди, но и одного услышанного замечания по этому поводу было бы достаточно, чтобы Вахтанг почувствовал себя глубоко уязвленным. Тем более что к нему в то время уже пришла тренерская и педагогическая зрелость и он верил, что ему по силам любые, даже самые сложные, тренерские задачи.
Вот почему Вахтанг Карселадзе так болезненно прореагировал на попытку родных Ноны высказать ему свои замечания и пожелания. Вот почему ссора, которая в другой ситуации могла бы закончиться взаимными извинениями, привела к разрыву.
Ранним утром следующего дня дядя и тетя Ноны увезли девочку со сбора. Вахтанг вместе с врачом Андро Гонгадзе пришел проводить гостей и девочку. Думаю, что это не было только актом вежливости. Вахтанг, по свидетельству Гонгадзе, не спал всю ночь. В отличие от Ноны, которая была еще фактически ребенком, Вахтанг хорошо понимал, что он теряет. Вахтанг не просто страдал оттого, что расставался с девочкой, в которую вложил душу, с которой было связано осуществление его давнишней мечты — воспитать шахматистку, которая бы прославила Грузию, девочкой, которую он любил как дочь, которую воспринимал как часть своего «я». Вахтанг еще очень беспокоился и за то, как сложится дальнейшая судьба Ноны, сумеют ли те, к кому она попадет, продолжать ее нормальное творческое развитие, не будут ли торопить ее шахматные успехи.
И здесь я позволю себе высказать предположение, которое, с одной стороны, нарушает наше представление о гордом, независимом характере Вахтанга Карселадзе, но и в то же время делает его облик более живым, человечным. Мне кажется, что тогда, ранним утром в Боржоми, Вахтанг Карселадзе готов был ради Ноны, ради ее будущего, ради осуществления своей мечты сделать шаги к примирению, хотя никакого ощущения вины у него, конечно, не было, а были лишь горечь и обида. Кто знает, может быть, готов был к примирению и дядя девочки. Но дух ссоры еще витал над обоими, и первого шага к примирению не сделал ни тот, ни другой. Так Вахтанг Ильич простился с Ноной...
В мою задачу не входит здесь подробное описание дальнейшей судьбы Ноны Гаприндашвили, тем более что ее блестящие успехи на мировой шахматной арене хорошо известны. Нона полностью оправдала прогноз своего первого учителя и тренера и, став в 1962 году чемпионкой мира после матча с Елизаветой Быковой, четыре раза защищала свой титул и лишь после шестнадцатилетнего правления уступила корону Майе Чибурданидзе. И все же было бы неправильно не коснуться хотя бы вкратце дальнейших отношений Карселадзе и Гаприндашвили.
Неправильно хотя бы потому, что эти отношения существовали, не могли не существовать, ибо Нона для Карселадзе была не просто любимой ученицей, но и выдающейся грузинской шахматисткой, которой предстояло прославить в шахматах не только свою республику, но и весь Советский Союз. Карселадзе же для Ноны был не просто первым учителем и тренером, но и человеком с большой буквы, человеком высоконравственным, гуманным, всесторонне образованным, учившим ее не только играть в шахматы, но и жить. «Личность Карселадзе, его великодушие, полное отсутствие того, что принято называть житейским практицизмом, производили на меня, как и на всех остальных его учеников, сильнейшее впечатление», — писала много лет спустя Нона.
И все же пятнадцатилетняя Нона тогда еще не могла полностью осознать потерю. Начав заниматься год спустя с тбилисским мастером Михаилом Васильевичем Шишовым, Нона продолжала иногда заходить во Дворец пионеров. Даже потом, уже став чемпионкой мира, она заглядывала иногда сюда то поиграть в настольный теннис, то сыграть несколько пятиминутных партий. Сначала она ходила сюда развлечься, потом Нону стало притягивать во Дворец пионеров какое-то новое для нее чувство, противиться которому она не могла да и не хотела.
Вахтанг Карселадзе всегда был приветлив с девушкой, всегда лояльно держал себя с Шишовым. Позже, повзрослев, Нона стала понимать, чего стоил учителю ее уход. Как видно, свершился в ее душе какой-то очень важный для нее нравственный процесс, в результате которого она научилась смотреть на жизнь своими глазами, давать событиям свою оценку.
В январе 1967 года, когда Вахтанга Ильича уже не было, я в качестве корреспондента «Советского спорта» находился в Тбилиси на мужском чемпионате страны. В один из выходных дней участники поехали на экскурсию в Цинандали. Вместе со всеми в качестве одной из хозяек турнира поехала и чемпионка мира. Возвращались уже затемно. Я оказался в одной машине с Ноной. И здесь, в полумраке «Волги», освещаемые фарами встречных машин, мы неожиданно для самих себя вдруг завели полушепотом разговор, который целых два часа, так или иначе, кружил вокруг имени Вахтанга.
Надо знать самолюбивый характер Ноны (в этом у нее было полное сходство с Карселадзе), чтобы понять, что значил для нее этот разговор. Ноне не в чем было упрекать себя. Когда Нону разлучили с Вахтангом, она не распоряжалась собой, не осознавала смысла происходившего, а просто выполнила волю взрослых, волю близких ей людей. Они верили, что так для нее будет лучше, а она верила им.
Как все это обернулось для Вахтанга Ильича, — над этим Нона стала задумываться много позже. И вот тут, как мне кажется, в ней проснулось какое-то смутное чувство — не собственной вины, нет: Ноне, повторяю, не в чем было себя упрекнуть, — но вины за несправедливость всего свершившегося, за ту боль, которую она, не желая, причинила своему наставнику.
Это, сперва смутное, чувство становилось потом все яснее, неопровержимее, и вот тогда-то по-грузински гордая, неуступчивая, но честная, повинующаяся голосу совести Нона стала стремиться к прежней, утраченной в связи с ее уходом теплоте отношений, к прежнему обоюдному доверию, к прежней, но и новой, поставленной на иную основу, дружбе.
— Вы не думайте, что возрождение наших теплых отношений произошло из-за несчастья с Вахтангом Ильичом, — сказала тогда, в машине, Нона. — Я и раньше все, все поняла.