глава 7
Здравствуй, малышка!
Нана пришла осенью 1959 года. Ей случайно достался один из двух пригласительных билетов, которые получил пятый класс 61-й школы, где она училась. Билет давал право посещать шахматный кружок Дворца пионеров. Десятилетняя Нана уже несколько лет умела играть: ее научил отец Георгий Александрия, доцент кафедры высшей математики Тбилисского университета, большой любитель шахматной игры.
Хотя Нана училась в школе только на пятерки, а кроме того, изучала еще английский язык, у нее, благодаря тому что учение давалось ей очень легко, оставалось много свободного времени. У девочки был очень живой темперамент, и отец надеялся, что шахматы угомонят ее. Кроме того, Александрия хорошо знал Вахтанга и верил в то, что под его влиянием Нана если и не станет выдающейся шахматисткой, то по крайней мере сделается более серьезной. Но случилось и то, и другое.
Около года Нана занималась у тренера Гоги Агиашвили в группе начинающих, но потом Карселадзе стал все чаще присматриваться к ее игре, а осенью 1960 года перевел ее в основную группу. Эта группа была немногочисленна, занимались в ней самые одаренные, среди них Алик Бокучава, позднее Тамаз Георгадзе. Было в группе и несколько других юных шахматистов, но именно на этих учеников Карселадзе возлагал -особые надежды.
И он не ошибся в своих мальчиках. Георгадзе стал международным гроссмейстером, Чиковани, Бокучава, Джаноев, Извозчиков и другие — известными мастерами. Это были люди, беспредельно преданные своему учителю. «Если бы он подвел нас к краю пропасти и сказал «Прыгайте!», мы бы прыгнули», — так сказал один из них.
В этих словах не было преувеличения. И Бокучава, а затем и Георгадзе испытали на себе сильнейшее влияние личности Карселадзе и действительно готовы были ради него на все. Но и он ради своих питомцев тоже был готов сделать все, что было в человеческих силах. А ведь они не всегда только радовали его.
Алик Бокучава нравился Карселадзе изящным стилем игры. Он больше, чем все другие юные шахматисты, старался во всем походить на своего учителя. Как и Вахтанг Карселадзе, Бокучава даже в самые жаркие дни носил галстук. Он тоже не отличался практичностью в игре, и красивая комбинация значила для Бокучава больше, чем очко.
Летом 1964 года Бокучава играл в Ленинграде в турнире, где надеялся выполнить норму мастера. Для осуществления этой цели Алику надо было в трех последних турах набрать полтора очка. Очередным его соперником оказался гроссмейстер Александр Толуш, который, кстати, был другом Карселадзе. Перед началом партии Толуш сказал Карселадзе, что он ничего не имеет против ничьей, чтобы не портить юноше шансы на получение мастерского звания. Но Вахтанг Ильич не стал говорить об этом Алику. Бокучава с открытым забралом бросился на Толуша и был, конечно, разгромлен. К счастью, в двух оставшихся партиях он все-таки набрал полтора очка.
Пройдет три года, и Бокучава вновь попадет в Ленинград, где состоится отборочный турнир к юношескому первенству мира. Он приедет туда один, без своего учителя. Но в чемодане у Бокучава будет храниться портрет Вахтанга Карселадзе, и перед каждой партией юноша долго будет разглядывать любимые черты.
Тамаз Георгадзе жил в Кутаиси и лишь во время приездов в Тбилиси заходил во Дворец пионеров. Но с 1964 года, когда Тамаз поступил в Тбилисский политехнический институт, он стал постоянным учеником Карселадзе. У Тамаза рано умер отец, и он больше, чем другие ученики Карселадзе, нуждался в ласке и внимании старших. Георгадзе полюбил Вахтанга Ильича так преданно, что не мог прожить дня не повидав своего учителя. Занятия в институте кончались обычно в два часа, и Тамаз с двух и до позднего вечера просиживал с Вахтангом Ильичом, иногда вдвоем. Он мог часами слушать своего учителя, что называется, с раскрытым ртом.
Тамаза поражала в Карселадзе гуманность натуры. Его удивляло, что Карселадзе не признавал такого понятия, как спортивная злость. Вахтанг в своих беседах с Тамазом часто приводил в пример Нану: «У нее, как и у всех нас, нет злости. Но ведь это не мешает ей хорошо играть...»
В 1966 году, когда Вахтанг Карселадзе был уже неизлечимо болен, из Москвы пришла телеграмма, извещавшая, что Бокучава приглашают выступить в отборочном турнире к студенческому первенству мира, причем до начала соревнований оставалось всего пять дней. Тамаз, который ежедневно навещал своего учителя, пришел расстроенный. Догадавшись, в чем дело, Карселадзе позвонил в Москву и уговорил включить в турнир никому не известного кандидата в мастера. Этот жест подействовал на Георгадзе так вдохновляюще, что он занял в этом сильном турнире первое место!..
В последний год жизни Вахтанг, бывало, говорил Алику и Тамазу: «Ах, мальчики, мне бы еще только пять лет жизни, и я бы увидел вас знаменитыми шахматистами...»
Но как yb любил Вахтанг своих мальчиков, как пи чтил он ветеранов своего кружка, а все же дороже всех была для него Ниночка, девочка, заменившая ему Нону. Только с приходом Наны Александрия, точнее с того дня, когда он с огромным волнением вдруг заметил у девочки признаки большого дарования, почувствовал Вахтанг Карселадзе, что старая душевная рана перестала болеть.
На этот раз, когда он заявил, что у него есть замечательная девочка, ему поверили почти сразу. «Почти» потому, что были все же люди, которые, зная увлекающуюся натуру Вахтанга, не исключали того, что он ошибается, так как ему очень уж хотелось найти девочку, которая могла бы хоть отчасти заменить ему Нону.
Но Карселадзе не ошибся. Он действительно вновь нашел очень талантливую шахматистку. И здесь я опять хочу вернуться к слову «нашел».
Великий спортсмен, великий шахматист начинается чаще всего именно с того момента, когда некто угадывает в нем то, что принято называть искрой божьей. Это, повторяю, тоже талант, и очень редкий, — уметь находить таланты.
Вахтанг Карселадзе обижался, когда, имея в виду Нону Гаприндашвили, говорили, что он нашел «зугдидский талант». Обижался потому, что видел в этом намек на счастливый случай. Но когда он вновь проявил свою исключительную интуицию и нашел «тбилисский талант», разговоры на подобную тему прекратились.
Между тем я хочу здесь поставить Вахтангу в величайшую заслугу именно то, что он распознал в Нане дарование. Потому что, если бы он не увидел в девочке ее шахматных способностей и не перевел бы ее в основную группу вместе с мальчиками и взрослыми шахматистками, не было бы трехкратной чемпионки страны Наны Александрия, не было бы претендентки на мировое первенство.
Итак, Нана стала заниматься в основной группе. С каждым месяцем, да что там — буквально с каждым днем Вахтанг все больше и больше убеждался в своей правоте и все больше и больше привязывался к девочке. Как в свое время было с Ноной, он стал теперь относиться к Нане, как к своей дочери. И как прежде, когда остальные ребята прощали своему учителю то особое внимание, которое он уделял Ноне, так и теперь никто не обижался на Карселадзе за то, что главные его надежды связаны с Наной.
Чем же так нравилась Нана своему наставнику? Всем! И добротой, и интеллигентностью, которая уже давала себя знать, и бесконечной верой в учителя, ну и, разумеется, одаренностью. Нане Александрия суждено было стать как бы проекцией жизни своего наставника. Больше, чем кому-либо другому из питомцев Карселадзе, ей было суждено выразить собой, своей душевной чуткостью, своей преданностью его памяти, всем, что ли, своим жизненным стилем его, Вахтанга Карселадзе, человеческую сущность.
Талант Наны не бил в глаза, он выражал себя не какими-то отдельными яркими вспышками, а ровным, чистым, непрестанным горением. В ее игре всегда ощущалось стремление к острым атакам. Уже в тринадцать лет Нана выиграла несколько партий с помощью таких красивых комбинаций, что Вахтанг просто стонал от восхищения. Не случайно кумиром Наны всегда оставался Михаил Таль. Кроме Ноны, никто из учеников Вахтанга не подтверждал так блестяще его убежденности в том, что у юных шахматистов надо сначала развивать тактические способности.
Но — и это было самое удивительное — у юной Наны обнаруживалось и стремление решать шахматные проблемы чисто позиционным путем! В пятнадцать лет она удостоится права выступать в финале чемпионата страны и ей будет присужден по окончании турнира специальный приз не за красивые атаки, а за тонко проведенные окончания партий. Причем Таль отметит тогда же не ее незаурядные комбинационные способности, а редкую в таком возрасте универсальность игры.
Любопытно и другое. Став в семнадцать лет чемпионкой СССР, Нана Александрия заметит в интервью, что, продолжая любить игру в стиле Таля с эффектными атаками, она наибольшую творческую радость получает все же от контратакующих действий. «Мне очень приятно, когда я хорошо защищаюсь, — сказала Нана в том интервью. — Но знаете, я люблю защищаться так, чтобы в позиции было что-то спрятано. Ну, как пружина, которая вдруг распрямляется...»
Мы, однако, забежали несколько вперед. Итак, с осени 1960 года Нана начала заниматься у Вахтанга Ильича и стала быстро радовать его непрерывными успехами. Проходит всего три года, и Нана, которой тогда еще не исполнилось четырнадцати лет, добивается права участвовать в полуфинале чемпионата СССР.
Карселадзе смущает такая стремительность успехов девочки. Он хорошо помнит, как ему мешал ажиотаж, поднявшийся в свое время вокруг юной Ноны. И он решительно противится этому преждевременному, по его твердому убеждению, дебюту, хотя ему, конечно же, хотелось, чтобы Нана как можно скорее вышла на всесоюзную арену. Но когда в Баку начался финал чемпионата, он съездил туда с девочкой на своеобразную экскурсию — чтобы она понюхала пороха, чтобы воочию убедилась, какой это тяжелый спортивный и человеческий искус — финал...
На будущий год он все же пустил ее в большое плавание. В декабре 1964 года пятнадцатилетняя Нана впервые выступила в финале чемпионата СССР, который состоялся в Тбилиси.
Этот чемпионат стоил Вахтангу Карселадзе многих переживаний. Сколько раз волновался он за своих мальчиков и девочек, за своих юношей и девушек, наконец, за своих взрослых шахматисток, но такое волнение он испытывал впервые. Сидя в Малом зале театра имени Руставели, он смотрел на сцену, где играли многие известные шахматистки, где играла чемпионка мира Нона Гаприндашвили (за которую он тоже продолжал болеть), но следил главным образом только за одной партией. Сбылась его мечта, которой он отдал последние годы жизни, — Нана вступила в борьбу на самом высоком уровне.
Нана, которой всего два месяца назад исполнилось пятнадцать, была любимицей участниц чемпионата. Не сговариваясь, они нежно окрестили ее Малышкой. Она и была малышка! Школьный костюм, в котором она играла, — с фартучком, белым воротником и бантом в волосах, был ей не просто к лицу — эта школьная форма абсолютно точно соответствовала «содержанию».
Нана не поддалась соблазну копировать взрослых и держалась очень естественно и просто, именно так, как предписывал ее возраст. Задумываясь над очередным ходом, она часто подносила палец ко рту или к носу — эта милая привычка сохранилась у нее до сих пор. Нана не ходила за кулисами, а скакала, как скакала в школе на переменах. Проиграв, она плакала, выиграв же, не могла сдержать улыбку.
Девочка, казалось, совсем не ощущала всей значительности того, что происходило. Когда по окончании турнира я, помню, спросил Нану, что она чувствовала, узнав, что будет играть в чемпионате страны, присутствовавший при разговоре Георгий Александрия ответил за дочь:
— Испуг! Она чувствовала испуг.
— А вот и нет! — воскликнула Нана. — Не чувствовала я никакого испуга, хотелось только сыграть получше.
Как ни покажется это странным, по Нана долгое время была в лидирующей группе, а после десятого тура вместе с Ноной Гаприндашвили возглавляла турнир! Это была кульминация ее выступления в чемпионате. Стоит ли доказывать, что для пятнадцатилетней дебютантки такое соседство было ошеломляюще неожиданным и более чем лестным. Разумеется, у нее не хватило сил для финиша, и в итоге Нана разделила шестое-седьмое места с известным мастером Валентиной Борисенко, что надо было расценивать как выдающийся успех. (Вспомним, что в этом же возрасте Нона Гаприндашвили в своем первом финале чемпионата страны разделила седьмое-девятое места, а нынешняя чемпионка мира Майя Чибурданидзе, выступая уже в четвертом финале, разделила девятое-одиннадцатое места)
Этот успех и радовал, и пугал Карселадзе. Когда Нана шла вровень с Ноной, он, конечно же, гордился своей юной воспитанницей, но ему -не нравилось, что зрители слишком уж бурно выражают свои симпатии девочке. Он понимал, что это естественно, что зрители всегда болеют за молодых, но от этого ему было не легче. Когда Нана, отложив партию с Казьминой в выигрышной позиции, не только упустила победу, но даже умудрилась проиграть, Вахтанг сначала страшно разволновался, но потом, успокоившись, возблагодарил судьбу. Он не хотел спешить с Наной, не хотел форсировать события, хотел, чтобы все шло своим чередом, тем более что ждать оставалось — он верил в это — совсем недолго.
Эта уверенность в Нане и одновременно беспокойство за нее заставили Вахтанга годом позже не пустить Нану в очередной финал, хотя она вновь завоевала это право. Он хотел действовать наверняка, хотел дать девушке отдохнуть и более серьезно подготовиться к следующему чемпионату. Его расчет оказался дальновидным и безукоризненным, но, увы, убедиться в этом Вахтангу Карселадзе было не суждено.
Мы подошли к самой грустной части нашего повествования.
Однажды, в дни, когда в Тбилиси проходил матч Спасский—Таль, врач Андро Гамрекели прогуливался вместе с Вахтангом Карселадзе по вечернему городу. Разговаривая о матче, Вахтанг вдруг умолк, а потом без всякой связи с темой беседы с неожиданной серьезностью сказал:
— Какие же вы врачи, если не можете определить, что у меня в боку...
Оказывается, его давно уже беспокоили сильные боли в правом боку. Гамрекели уговорил Вахтанга прийти во 2-ю больницу, где ему сделали рентгеновские снимки, но ничего угрожающего обнаружено не было. Боли, однако, все усиливались.
Карселадзе не хотел волновать Тамару, скрывал от нее свое состояние, крепился, но неизлечимая болезнь развивалась, и наступил момент, когда дольше скрывать боли он уже не мог. Все его многочисленные друзья, среди которых было немало опытнейших врачей, его ученики, близкие забили тревогу, но это был, увы, тот печальный случай, когда современная медицина была бессильна.
Карселадзе угасал. Он понимал это, но старался по- 125 прежнему быть оживленным, шутил, смеялся, только глаза, ставшие еще более грустными, чем обычно, выдавали его.
Но и смертельно больной, он по-прежнему жил интересами своих питомцев. Весной 1960 года Карселадзе, уже не покидавший постель, решил, что Нана Александрия должна принять участие в мужском чемпионате Грузии. Он считал, что этот турнир будет ей очень полезен. Однако перед началом чемпионата руководители республиканского спортивного комитета и федерации шахмат решили не включать девушку в турнир. Причины выглядели убедительными: Нана могла неудачно выступить в трудном для нее соревновании, а это грозило подорвать ее веру в себя, столь необходимую для очередного чемпионата страны, который должен был состояться в конце года в Киеве. Вахтангу Ильичу, однако, решено было сказать об этом после начала турнира. Один из учеников Вахтанга Ильича узнал об этом уговоре и сообщил Карселадзе, что Нану, кажется, в чемпионат не допускают.
Вахтанг Ильич вознегодовал: «Как это не допускают?!» Поднявшись с постели, он постучал к соседям и позвонил от них, потребовав срочно созвать президиум шахматной федерации. Когда члены президиума шли на заседание, большинство твердо решили отстаивать ранее принятое решение, тем более что его одобряли и председатель федерации Арчил Иванович Чиракадзе, и главный тренер по шахматам спорткомитета Георгий Иванович Гачечиладзе. Но когда Чиракадзе и все остальные увидели бледного, обессилевшего, но разгневанного Вахтанга, их так потрясла эта вспышка яростной энергии у человека, дни которого были уже сочтены, что они не смогли ему противиться.
Нана великолепно сыграла в мужском чемпионате и выполнила норму мастера. Карселадзе вновь (увы, в
последний раз) проявил свою глубокую тренерскую интуицию...
Спустя несколько месяцев Нана отправилась в Киев, пока еще на полуфинал очередного чемпионата СССР. Отправилась, как обычно, с мамой, но уже без своего дорогого учителя. В полуфинале она выступила блистательно — за несколько туров до конца обеспечила себе первое место.
Вернувшись в Тбилиси, Нана тут же помчалась в больницу, где лежал Карселадзе. Он уже едва узнавал окружающих. Когда Нана вошла и молча застыла у постели, Вахтанг приоткрыл глаза, чуть улыбнулся уголками губ, цокнул языком и, едва заметно пошевелив головой, прошептал: «Наночки, ай, Наночки!» Он всегда так говорил Нане, когда был доволен ею...
В декабре 1966 года семнадцатилетняя Нана вновь вернулась из Киева, на этот раз уже чемпионкой Советского Союза. Вахтангу Ильичу не хватило трех месяцев, чтобы дожить до триумфа своей любимицы. Прямо с поезда Нану вместе с ее новым тренером Бухути Гургенидзе увезли на телестудию, а оттуда она сразу поехала к вдове Карселадзе и до глубокой ночи сидела у безутешной Тамары.
Когда она появилась наконец дома, Георгий Александрия, месяц не видевший дочь и истосковавшийся по ней, нежно погладил Нану по голове. Он понимал, что дочь поступила правильно, так, как подсказало ей сердце, понимал, что в этот вечер Тамара Карселадзе имела больше прав на Нану, чем даже он, отец...
В Киеве Нана не только боролась за золотую медаль чемпионки, но и отстаивала творческие и педагогические принципы своего учителя. Можно не сомневаться в том, что Нане помогали не только ее шахматный талант, не только приобретенные в кружке Дворца пионеров знания, опыт, умение. Нане помогали ее интеллигентность, ее нравственное начало, ее доброта, доверчивость. Парадоксально, но те свойства ее натуры, ее характера, которые другой могли помешать в суровом соперничестве, Нане пришлись как нельзя кстати... Они оказывали ей поддержку, как в сказках добрым героям помогают деревья, трава, цветы, вода.
Я спросил Нану после турнира, очень ли она переживала, когда проиграла первые две партии (помните— Алле Чайковской и Элисо Какабадзе). Мне хотелось услышать, что она страдала, переживала, но потом переборола свою досаду. Ответ был совсем иным:
— Я абсолютно не расстроилась, — невозмутимо сказала Нана. — Даже сама не знаю почему...
В самом деле — почему? Ведь Нане вовсе не была свойственна беспечность. Чего стоит одно то, что, несмотря на все печали того года, она с золотой медалью окончила школу и поступила в университет! Нет, это не от беспечности, а, если хотите, от душевного благородства: «Я проиграла — значит, соперница была на этот раз сильнее, значит, все правильно. А раз все правильно, то из-за чего же расстраиваться?»
Я, может быть, немного упрощаю ход мыслей Наны, но ее рассуждения, по-моему, были примерно таковы.
Беспощадность, ожесточенность турнирной борьбы, острота конкуренции часто рождают у шахматистов временные или устойчивые обиды, инстинктивное, подчас неосознанное недоброжелательство. Надо обладать глубокой нравственной культурой, чтобы удержаться от соблазна и не увидеть в поведении соперника ничего такого, что как-то влияло бы на твою неудачу. Даже великие шахматисты не всегда справлялись с этой нравственной проблемой, оказывались не в силах противостоять подсознательному шепоту мелочных обид. Вспомним хотя бы Капабланку и Алехина, долгое время не разговаривавших друг с другом.
Нана и в Киеве осталась Малышкой, повзрослевшей, сменившей школьную форму и бант на шерстяной костюм, но все же Малышкой, если иметь в виду ее доброту, неизменную доброжелательность, веру в людей.
Тогда, в Киеве, Алла Чайковская в начале турнира высказала сомнение в том, что из Наны выйдет настоящий боец: слишком уж она добра для этого. Так неожиданно была поставлена под сомнение вся тренерская Концепция Карселадзе. Что же это, он воспитывает людей порядочных, добрых, великодушных, но слабых в борьбе, не нацеленных на победу?
Нана до последнего тура оставалась доброй, доверчивой и — стала чемпионкой страны. Отсутствие спортивной злости (помните, об этом говорил сам Вахтанг Карселадзе) вовсе не было ей помехой.
Так стараниями Наны Александрия, которая затем еще дважды побеждала в чемпионатах страны и стала одной из сильнейших шахматисток мира, нравственная и педагогическая концепция Вахтанга Карселадзе получила полное и неопровержимое подтверждение.
...Когда в день последнего тура киевского чемпионата схлынул девятый вал поздравлений, когда насытились радио- и фотокорреспонденты, когда Тбилиси перестал звать новую чемпионку к телефону, я увел счастливую, уставшую Нану в сторону и попросил ее сказать самое-самое важное.
— Самое важное? — Нана на секунду наморщила лоб. — Конечно, я очень благодарна моему тренеру Бухути Гургенидзе — он очень много сделал для моей победы. Спасибо моим болельщикам — никогда не думала, что их столько в стране. Но самое важное — это то, что осуществилась мечта моего дорогого Вахтанга Ильича. Если бы он дожил до этой минуты, он был бы еще более счастлив, чем я...