Он очень переживал за своих учеников
Сергей Долматов, гроссмейстер
Самые яркие воспоминания связаны, конечно, с моим шахматным детством. Я познакомился с Марком Дворецким, когда мне было 17 лет. В 16 я поступил в МГУ и переехал в Москву. Был уже мастером спорта. Помню, ко мне подошел Сережа Макарычев, — они с Марком были большими приятелями. Сережа очень деликатный человек, он начал разговор издалека и в конце спросил, нет ли у меня тренера в Москве. Я ответил, что у меня тут никого нет. Тогда он спрашивает: не хочу ли я заниматься с Дворецким? Естественно, я о Марке уже слышал, хотя он не был еще настолько известен, как сейчас, ни одной его книги не было издано. Хотя, пожалуй, я больше слышал о Дворецком как о шахматисте, ведь он был участником высшей лиги. Знал также, что он начал преподавать. Отвечаю: «С удовольствием!» И Макарычев дал мне телефон Дворецкого.
Я Марку позвонил, мы начали работать. Занятия проходили у него дома. Очень хорошо помню его квартиру: воспоминания о первых встречах, о квартире и ее запахах, наверное, самые яркие. Я родом из Сибири; когда приехал в Москву, мне было совсем мало лет, и я был в столице совсем один. Запах московского уюта, запах кухни, еды до сих пор у меня в памяти. Я доезжал на метро до «Бауманской», а потом на трамвае полчаса. Прихожу к Марку заниматься — мне дают домашние тапочки. Для меня это тоже было необычно — эти привычки московской интеллигенции. Мама Роза Ефимовна кормила вкусным обедом, запах борща помню хорошо. У Марка окно было открыто, все время прохладно в квартире, воздух свежий. У меня в памяти остаются запахи, все остальное размыто. Помню, когда я начал играть в шахматы, мне очень нравился запах новеньких фигур и доски.
Конечно, на первых порах мне в столице было тяжело: я был не так начитан, как москвичи, не хватало интеллигентности. У нас в Сибири отношения между людьми гораздо проще. Благодаря Марку я прочел очень много книг: «Войну и мир», «Анну Каренину», «Мастера и Маргариту», всего Достоевского; Артур Юсупов посоветовал начать с «Униженных и оскорбленных» как с самой простой книги. Даже некоторые запрещенные книги, читал, например, Набокова. Марк оказал на меня большое влияние в плане выбора литературы. Он очень любил фантастику и мне подсовывал свои любимые книги; я с удовольствием все их перечитал, за что ему очень признателен. Потом я в какой-то момент перестал читать, меня затянул компьютер, в том числе компьютерные игры, а Марк до конца своих дней любил книги.
Марк, конечно, основательно загружал нас работой, а кроме того, мы проводили очень много сборов. Например, когда он работал с Наной Александрия, то часто приглашал на сборы и нас с Артуром, чтобы мы помогали. Молодые есть молодые, у нас взгляд еще не зашоренный, могли подсказать что-то полезное.
У Марка была жесткая система наказаний, я ее потом перенял, когда сам стал заниматься с учениками. За неправильное решение упражнений нам приходилось бегать, отжиматься, приседать и так далее. В своей «Книге для друзей и коллег» Марк описывает, как мы в Дубне готовились к первенству мира среди юношей 1978 года в Граце, как я на сборе наматывал круги... Тренер предложил очень интересную позицию для решения, а я несколько раз поторопился с ответом. Бежать надо было вдоль Волги, со мной за компанию побежал Артур Юсупов. Марку нравилось, что мы вместе занимаемся, что между нами сложились дружеские отношения, и в то же время существует конкуренция, — это подстегивало обоих. Поэтому, когда была возможность, мы ездили на сборы все вместе. И вот мне надо пробежать какое-то очень большое для меня расстояние, и я уже выбился из сил, а Артур бежит рядом и подбадривает: «Это лишних пол-очка в турнире!». Потом на первенстве мира я опередил Артура как раз на пол-очка.
На том турнире случился эпизод, который описан у Дворецкого. С нами тогда поехал Владимир Тукмаков, он помогал Артуру, а Марк — мне. Помню, в один из дней мы сидим с тренером на улице, разговариваем. Погода стоит теплая, просто картинка — и видим, что Тукмаков с Юсуповым пошли куда-то играть в футбол. А мне предстояло через несколько часов играть черными с Ристичем, с которым незадолго до этого в матче СССР — Югославия я сыграл вничью 2:2. Я нервничаю, Марк тоже сильно переживает. И вдруг он предлагает мне пойти поиграть в карты! Он знал, что поначалу я играю в турнире нормально, а ближе к концу волнение нарастает, и качество игры резко падает. Марк почувствовал, что я перестаю справляться с напряжением, и чтобы отвлечь от мыслей о предстоящем поединке, предложил поиграть в карты, причем на ставку — кажется, на отжимания. Потом он рассказывал: когда я отправился в турнирный зал, Марк обсуждал с Тукмаковым, что же из этого получится. Он описал, как часа через два после начала игры, весь на нервах, отправился в турнирный зал — и видит, что я уже возвращаюсь в гостиницу. Я выиграл ходов в 20!
Как у каждого из нас, у Марка были не только достоинства, но и недостатки. Шахматы — это спорт, причем довольно жесткий. А Марк был человеком мягким, он любил комфортную жизнь и не готовил из нас волков. В Граце перед последним туром я опережал Артура на пол-очка, а если бы мы финишировали вровень, то предстоял дополнительный матч за первое место. В принципе, я не возражал против матча, поскольку Артура не боялся, регулярно его обыгрывал, но все-таки хотелось одержать чистую победу. Весь турнир я лидировал, так зачем же мне дополнительный матч? Поэтому очень хотелось последнюю партию выиграть. В какой-то момент соперник предложил ничью, и если я отказываюсь, то передо мной выбор: либо пожертвовать фигуру за инициативу, либо выиграть пешку, но самому попасть под атаку. Я отдал фигуру, и через какое-то время удалось добиться выигранной позицию, однако реализация перевеса требовала аккуратности. А я стал пижонить и всё выпустил, позиция стала неясной. Пришлось опять крепко задуматься, перестроиться — и вот опять у меня уже практически решающее преимущество: фигуры соперника отступают, я начинаю прорываться.
В этот момент Артур закончил свою партию. Подхожу к Марку, спрашиваю, как он сыграл. Марк отвечает, что вничью, и говорит мне: «Делай ничью, и тогда ты станешь чемпионом мира». Марк болел за меня, потому что Артур уже был чемпионом мира среди юношей, а это звание давало тогда очень многое: звание международного мастера, место в первой лиге чемпионата СССР, а главное — стипендию. Обеспечив себя материально, я мог профессионально заниматься шахматами. Поэтому Марк так переживал за меня: Артур уже получил эти бонусы, и Марку хотелось, чтобы у меня все это тоже было.
И вот Марк говорит: делай ничью! Я переспрашиваю: «Как ничью? У меня же выиграно, а через ход партия будет отложена». А соперник, как назло, думает над ходом, позиция у него совсем плохая. Я хотел выиграть, чтобы закончить турнир победой. Кроме того, партия складывалась напряженно, мне пришлось пожертвовать фигуру, и я считал, что заслуживаю победу. Однако я видел, что Марк очень сильно переживает, и смалодушничал. А еще Марк сказал перед партией, что если я займу первое место, то мы пойдем смотреть «исторические фильмы» — такая будет премия. Вижу, тренер уже не выдерживает напряжения, и я предложил ничью.
Прошло время, и я пришел к выводу, что это была очень серьезная ошибка с моей стороны: необходимо было продолжить игру на победу, чтобы пройти через это испытание.
Легко сойти с дороги, по которой ты должен пройти свой путь, а вернуться потом очень трудно. Здесь нет мелочей: ученики не должны ничего бояться, и ты сам не должен бояться за своих учеников, должен им доверять. Хотя разумно, казалось бы, в подобной ситуации согласиться на ничью, но ведь жизнь этим турниром не заканчивается, нужно быть готовым к новым испытаниям.
Марк Дворецкий и Сергей Долматов
Воспитывая юных шахматистов, я стараюсь не упускать эти моменты, готовлю их ко всему. Правда, они не всегда меня слушаются, делают глупости, но это уже другой вопрос. Я говорю ученику: «Ты должен играть партию до конца, нельзя в игровой позиции соглашаться на ничью, пусть даже у тебя хуже». Это особенно важно для молодых шахматистов. Когда они становятся взрослыми профессионалами, пусть сами решают подобные вопросы. А пока они учатся, надо использовать любую возможность для тренировки. Если позиция плохая, значит, ты сам это допустил! Будь добр защищаться.
Часто бывает, что ученик играет сильнее соперника, и тот из уважения принимает предложенную ничью. Я же запрещаю своим подопечным предлагать ничьи. Иначе они не получат опыта защиты плохих позиций, а в будущем это рано или поздно скажется. Поэтому я говорю: «Бейтесь до упора! Ты попал в цейтнот? Что ж, учись играть в цейтноте». Молодой шахматист обязан бороться до конца, стараться все время находить лучшие ходы. Если лучший ход ведет к ничьей — сделай его; пусть соперник тоже найдет хороший ход, и партия закончится вничью. Но шахматист обязан был волком, обязан бороться до конца! Это качество нужно воспитывать с детства и следить за этим очень внимательно.
Самые яркие воспоминания о Марке относятся к моей молодости, лет до 22-25. Марк описывает, как во время отборочного турнира к чемпионату мира среди юношей 1977 года в Ленинграде я попал в больницу. Искренне говорю: я бы не обиделся на Марка, если бы он вернулся в Москву, — мне же целый месяц предстояло лежать в Питере. Однако Марк бросил все дела и навещал меня каждый день; конечно, я запомнил это на всю жизнь. Ничего бы страшного со мной не произошло, я достаточно спокойно относился к ситуации, домашним ребенком не был. Если бы Марк уехал, я бы прекрасно его понял, и наши отношения из-за этого никак не изменились. Но Марк принял решение остаться.
Я очень благодарен тренеру за то, что он убедил меня выбыть из турнира и лечь в больницу. По молодости лет я не понимал, насколько серьезными могут оказаться проблемы со здоровьем. Шел на первом месте; конечно, мне не хотелось выбывать. Я думал: ну да, онемела правая сторона лица, но меня же лечат. Мне сказали: «Сходи, сдай анализы! Если кровь у тебя хорошая, оставим тебя в турнире». Кровь оказалась хорошей, но Марк молодец — настоял, чтобы я лег в больницу, потому что иначе последствия могли оказаться очень серьезными. Я потом видел в больнице детей, которых поначалу лечили амбулаторно: время было потеряно, и это приводило к тяжелым последствиям. Мы выписывались вместе с одной девочкой, у которой был точно такой же диагноз: ей так и не удалось восстановить подвижность лица. А меня кололи иголками, хотя китайская иглотерапия была тогда большой редкостью. Видимо, я попал в хорошую больницу, и все закончилось благополучно.
Когда ты молодой, время движется медленно, и многие давние события помнишь очень хорошо. А потом, случается, десять лет пролетают словно один день. В молодости десять лет — это вообще целая жизнь. Я помню радость Марка, когда я обыграл Петросяна. Не секрет, что он не любил Тиграна Вартановича, у них были какие-то проблемы во взаимоотношениях. В 1981 году проходил матч-турнир четырех сборных СССР, и я попал на одну доску с Петросяном; первую партию проиграл, а вторую выиграл. Марк был очень доволен. И я был рад, что доставил удовольствие тренеру. Воспоминания остались на всю жизнь: Тигран Вартанович пришел на нашу партию с фотоаппаратом — есть известная фотография Бориса Долматовского, как экс-чемпион мира в этот день фотографирует Каспарова.
Вот эта фотография Бориса Долматовского
Когда мне было около 30 лет, начался кризис. Марк ломал голову, как мне помочь: он чувствовал, что с психологическими проблемами без помощи специалиста не справиться. В результате Марк посоветовал мне поработать с известным спортивным психологом Рудольфом Загайновым. Мне это очень помогло: я выиграл несколько турниров подряд, вышел в матчи претендентов. Это был мой самый успешный период. К сожалению, эффект оказался краткосрочным, поскольку слишком много времени перед этим было упущено. После поражения в матче с Артуром я уже не мог играть на прежнем уровне. В отличие от него, я не очень любил играть в шахматы. В 90-е годы у Юсупова был спонсор в Германии, который проводил турниры в Мюнхене. Меня этот человек даже не стал приглашать в свой турнир по одной простой причине: он видел, насколько мне неприятно играть в шахматы. Хотя для меня тогда это мог быть хороший заработок.
Отмечу еще, что я никогда не называл тренера просто по имени, всегда — Марк Израилевич. Дворецкому нравилось, когда его называли Марик, он и меня просил так к нему обращаться, но я не мог. У нас не такая уж большая разница в возрасте — 12 лет, хотя в юности мне казалось, что это целая пропасть. Он всегда был для меня очень большим и очень солидным, поэтому называл его только по имени-отчеству. Я видел, насколько он интеллигентный человек, какие люди его окружают. Помню, однажды мы вместе встречали Новый год у меня на квартире; Марк был с женой. Всю ночь разговаривали, даже не помню, как наступило утро...
Если охарактеризовать Марка Дворецкого как шахматиста, то у него было несколько сильных черт, но было и много недостатков. Наиболее уязвим он был в дебюте. Не в каких-то конкретных схемах, а скорее в постановке партии. Например, черными он играл Французскую защиту: этот дебют сам по себе непрост, а Марк к тому же выбирал такие схемы, где надо запоминать как можно меньше вариантов. А схемы эти весьма сомнительные. А в ответ на 1.d4 избирал 1...с5 2.d5 е5. С моей точки зрения, белые получают тут «плюс-минус в столбик» при любых разумных продолжениях.
С другой стороны, такой дебютный репертуар научил Марка очень здорово защищаться, потому что он все время попадал в плохие позиции. Он здорово «крутился», был прекрасным тактиком. Когда был уже в возрасте, мы время от времени встречались на разных турнирах и начинали обсуждать партии — естественно, без компьютера. Всегда Марк пытался найти какую-то тактическую «изюминку». В последние годы он нередко предлагал, скажем так, необязательные варианты. А когда был молод, это были серьезные варианты с очень интересной, необычной тактикой. Для меня это самые яркие первые впечатления: говоришь что-нибудь тренеру, а он тебя словно по рукам бьет; ты пытаешься возражать, а он тебя тактически обыгрывает!
Марк был очень силен в контратаке, это его фирменный стиль; и, конечно, у него была очень высокая техника. Дворецкий прекрасно понимал, что дебют — его слабое место, поэтому для постановки репертуара своим ученикам привлекал специалистов. Помню, к нам на сборы приезжали Александр Панченко, Владимир Тукмаков, Евгений Свешников. Марк понимал, какие у него самого есть слабости, и никогда не мешал нашему общению с другими шахматистами. Тогда ведь не было такого обилия информации, как сейчас. В наши дни, по большому счету, вообще никакой дебютный консультант не нужен: если у тебя есть голова на плечах, то открываешь базу партий, подключаешь движок и легко осваиваешь любой дебют. Берешь за основу творчество какого-нибудь специалиста и готовишься.
Если выделить главную черту характера Марка Дворецкого, то помимо порядочности и высоких человеческих качеств, надо отметить, что он, безусловно, был трудоголиком. Марк не мог сидеть без работы! С годами очень сильно падает способность придумывать что-то новое, умение фантазировать. А Марк обязательно должен был все время работать, а не, скажем, смотреть фильмы. Когда появились компьютеры, он нашел для себя шикарное занятие: перевел всю свою картотеку в компьютерный формат. Это чудовищный труд! Работа во многом механическая, но она необходима. При этом Марк все свои позиции проверил, перелопатил. Он был очень аккуратным, любил порядок во всем. У него и бумажные карточки хранились в идеальном порядке. Всегда записывал красивые варианты, даже если они почти никакого отношения к комментируемой партии не имеют. Когда он находил яркие возможности, то обязательно их записывал, иногда даже создавал отдельную карточку по мотивам той или иной партии.
Марк всю жизнь подбирал позиции для картотеки, а его высочайший уровень и класс позволял отбирать то, что действительно интересно и полезно для игрока. Бывают позиции на вид неинтересные, а оказывается, что в этом и заключается главная трудность. Надо найти «невзрачный» ход, но из таких мелочей и складывается сила игрока. Марк прекрасно понимал, на что важно обращать внимание, какие элементы повторяются из партии в партию, какие знания обязательно нужно передать человеку. Он все это подмечал, у него были очень удачные примеры в картотеке.
Я не видел, чтобы кто-нибудь до него так четко все объединил и систематизировал. По тактике выпущено множество книг, среди которых встречаются хорошие, но очень много халтурных. Чтобы сделать нечто стоящее, нужно самому прекрасно во всем этом разбираться и к тому же быть трудоголиком. Только тогда можно со временем создать что-то ценное и полезное.
Почему Марк любил окончания и написал такие хорошие учебники по эндшпилю? Потому что там есть точные ответы. Позиционная оценка, по-моему, была у него сравнительно слабой стороной, по этому поводу я часто с ним спорил. Я учился этому у других шахматистов, например, у Ботвинника, в книгах которого очень многое разобрано. У меня была специальная тетрадь, куда я записывал важные примеры. Когда дело касалось расчета вариантов, Марк все выверял абсолютно точно, но оценка позиции его подводила; может, потому он и не стал по-настоящему большим шахматистом. Кроме того, как я уже говорил, он не очень любил играть в шахматы, ему не нравилось бороться. Дворецкому нравились шахматы сами по себе, нравилось искать истину, искать красивые ходы. Он всегда нервничал перед партией, ему трудно было бороться с напряжением.
Думаю, Марк еще меньше меня любил играть в шахматы, поэтому он так рано и перестал участвовать в турнирах. Помню его ироничную фразу: когда человек может играть в шахматы, он играет; когда не может играть — начинает учить играть; когда не может учить играть, то начинает учить, как надо учить играть в шахматы. В конце жизни Марк писал книги уже не столько для учеников, сколько для тренеров.
Марк отлично анализировал отложенные партии и нас этому учил. Помню, во время первой лиги в Клайпеде (где мне удалось в итоге разделить 1-2 места) у меня накопилось очень много отложенных. Марк приехал и здорово помог в анализе. Победа в одной из партий — целиком его заслуга: он придумал одну хитрость, и соперника удалось запутать. Однако Марк не только помогал; самое главное — он научил, как нужно анализировать. Меня и Гарри Каспаров позвал в свою команду, потому что я очень хорошо анализировал отложенные партии, я ему здорово помог в матче 1987 года с Анатолием Карповым. Если до этого бригада Карпова анализировала лучше, то в Севилье Каспаров взял в отложенных все что можно. Не думаю, что Карпов остался тогда доволен работой своих помощников.
У меня было очень много хороших анализов, они остались в истории шахмат. Я потом некоторые из них проверял с движком; конечно, они оказались не идеальными, но «пятерку» за них можно поставить — все самое главное я увидел. Случалось, компьютер выигрывал более красиво, но я все же находил правильный путь к победе. Конечно, этому меня научил Марк: он анализировал дотошно, скрупулезно, умел находить оригинальные, неожиданные идеи, причем за весьма ограниченное время, которое удавалось выделить на анализ отложенных партий. Он мне привил и любовь к окончаниям.
Когда в конце 80-х у Марка появилась школа, я иногда приезжал на сессии, но не так часто, как Юсупов. Я много работал в то время с Каспаровым, помогал ему на матчах с Карповым.
* * *
На турнирах мы иногда для разрядки устраивали разные игры. Например, загадывали какую-нибудь фразу, потом один ее изображал, а остальные угадывали. У нас в «Буревестнике» собралась хорошая компания. До сих пор вспоминаю с улыбкой, как Боря Гулько изображал лозунг «Народ и партия едины». Будто бы на партийном собрании человек уснул, а его в бок пихают, и он тут же поднимает руку вверх — голосует.
Марк очень здорово играл в теннис — и в настольный, и в большой. Двигался по корту плохо, но реакция была очень хорошая. Он знал, как выбрать позицию, и отбивал мяч достаточно плотно. Когда я с ним играл, то все время бегал по корту, а он стоял на одном месте и бил. Его задача была — загонять нас!
В бадминтон тоже, помню, играли через сетку. Это тяжелейший вид спорта, просто тяжелейший! У Марка и тут реакция была блестящей. Кстати и в блиц он играл здорово до конца жизни. Всё, что связано с реакцией, у Марка было отлично развито.
Во второй половине жизни Марк уже меньше с нами ездил, у него появились другие ученики. Мне вообще кажется, что взаимоотношения тренера и ученика должны строиться чуть иначе, чем это было у Марка. (Хотя, конечно, и времена были другие...) Сейчас, когда ко мне приходит ученик, я всегда говорю: вы должны четко понимать, что однажды наступит момент, когда мы расстанемся. К таким вещам нужно относиться спокойно. Это очень важно сказать, потому что с моральной точки зрения ученику трудно уйти от тренера, который много в него вложил.
Может быть, Марк успел бы сделать еще больше, если бы мы вовремя от него ушли. Речь, конечно, только о профессиональной подготовке, а не о дружбе. Я своим ученикам спокойно говорю: вы уже выросли, мы остаемся друзьями, приходите в Гостиную Дворковича, где я сейчас работаю, приносите интересный материал — будем обсуждать. Но у меня уже нет времени на глубокое общение, да и у вас должны появиться новые связи, друзья. Это естественный процесс.