ООО «Шахматы», Санкт-Петербург,
тел: +7-905-223-03-53

И ГРЯНУЛ БОЙ!

В первых числах июля при­летели в Манилу. Моя группа в составе пяти человек и советские — 14 членов делегации. На следующий день — первая пресс-конференция советских. Выступает шеф, Батуринский. «Мы приехали играть в шах­маты, в чистые шахматы». По­чему-то никто из журналистов не спросил: если они приеха­ли именно с этой целью, по­чему их так много. На вопрос о моей семье — тот же придур­коватый ответ: «Мы приехали играть в шахматы, больше ни­чего не знаем». Советские не обнародовали, кто был в соста­ве их делегации, не спешили раскрыться. Через несколько дней Кампоманес позволил нам ознакомиться с составом советской группы. Там было три тренера - Балашов, Зай­цев, Таль. Последний был за­маскирован под корреспонден­та «64»; несколько специалис­тов призваны были следить за здоровьем чемпиона — врач, спортивный тренер, повар, психолог-парапсихолог, тело­хранитель. А также группа лиц, чтобы поддерживать матч на должном юридическом уровне — шеф-юрист, два переводчи­ка, пресс-атташе. По самым скромным подсчетам, в груп­пе было 6 агентов КГБ. По ходу матча к Карпову наезжали В. Ивонин, Е. Васюков, предсе­датель шахматной федерации СССР В. Севастьянов, работ­ники посольства СССР в Ма­ниле...

Моя пресс-конференция состоялась на следующий день. Я зачитал письмо Брежневу с просьбой выпустить мою се­мью. Отметил, что человек с таким прошлым, как Батуринский, не имел права возглав­лять делегацию на матче на первенство мира. Пользуясь присутствием Таля на конфе­ренции, я бросил ему упрек, что он, гроссмейстер, пишет про меня гадости в советской прессе. Кстати, меня спроси­ли, не опасаюсь ли я за свою жизнь. Я ответил, что нужен Карпову как партнер, и если проиграю, то все в порядке. Ну, а если выиграю — тогда уж точно мне следует опасаться за свою жизнь. Правильный воп­рос и прозорливый ответ!

Приехали в Багио. Прези­дентом ФИДЕ образовано жюри матча. Довольно объек­тивно: Батуринский и Лееверик, Малчев (Болгария) и Эд­мондсон (США). И еще три человека, которые в связи с занимаемыми ими постами должны быть объективны: главный судья Л. Шмид, орга­низатор матча Кампоманес и председатель Лим Кок Ан. На первом же заседании сторон — важные вопросы. Обсуждают­ся флаги и гимны участников. С Карповым все ясно. У него флаг и гимн Советского Союза. А со мной? Речь ведь идет не об украшении на шахматном столике, а о равенстве прав двух участников матча. Батуринский требует, чтобы я иг­рал с табличкой «без граждан­ства», жюри против, они счи­тают, что мне нужно дать швейцарский флаг. Батуринс­кий исчерпал все аргументы. Тогда он в бешенстве кричит: «Я ответственный представи­тель советского государства. Если у Корчного будет флаг, мое правительство не согласит­ся начать этот матч!» И хлопает дверью... В порядочном об­ществе такое поведение квали­фицируется как шантаж, как орудие терроризма, но черный полковник на службе государ­ства-медведя не стыдится вес­ти себя как бандит. Далеко не последний раз в течение этого матча. И на завтра жюри сда­ется: большинством 4:2 при одном воздержавшемся меня лишают флага и — само собой разумеется — юридического равенства в матче.

В связи с решением жюри я получил несколько теплых писем. Особенно приятно было получить вот такое пись­мо из штата Техас: «...Вы про­изводите впечатление челове­ка, который не боится нести ответственность за свои убеж­дения. Такие люди — редкость в мире. Здесь, в Техасе мы вос­хищаемся людьми такой цело­стности характера. Мы предлагаем Вам самое ценное, что у нас есть — флаг Техаса. Оди­нокая звезда символизирует самобытность Техаса. Пусть Божья длань придаст Вам силы! P.S. Желаем Вам прико­лоть продубленную Вами шку­ру Вашего противника к Ваше­му сараю! Вин Харрис, Джеймс Мансур». К письму была при­ложена посылка со знаменем штата Техас.

На открытии матча присут­ствовал президент Филиппин Ф. Маркос, а также советский посол в Маниле Михайлов. Я колебался — должен ли я вста­вать при исполнении советского гимна. Проблемы мои раз­решились, когда вместо гимна СССР заиграли «Интернацио­нал», гимн компартии. Маркос встал, видимо, не зная, что это за музыка. А мы с фрау Лееверик остались сидеть... Почему «Интернационал» — осталось невыясненным. Через несколь­ко лет А. Рошаль выдумал ис­торию, что кто-то сел на пластинку с гимном СССР, сломал ее. А объяснить, откуда взялась пластинка с «Интернациона­лом», у пресс-атташе Карпова не хватило фантазии...

Расписание дней игры было составлено за несколько меся­цев. Там значилось, что игра будет по понедельникам, сре­дам, пятницам. Позднее Кам­поманес передвинул расписа­ние на один день. Ввиду бес­связности предложенного им объяснения, ясно было, что сделал он это по требованию советских. Карпов — на ред­кость суеверный тип. В Совет­ском Союзе понедельник счи­тался невезучим днем. А мое мнение по ходу этого матча никого не волновало. Матч начался во вторник...

Первые четыре партии без больших волнений закончи­лись вничью. Замечены были странности в поведении совет­ских: в середине партии Кар­пову принесли питание, кото­рое он тут же съел. Советские сказали, что это йогурт. Дело было не в названии и даже не в содержании, а в принципе. Согласно правилам ФИДЕ, связь игрока со зрительным залом запрещена. Я всегда беру что-нибудь на игру — чай, шо­колад. А вот Карпов предпо­чел, чтобы ему приносили. Жюри обсуждало эту пробле­му целый день. К сожалению, английская часть моей группы не склонна была рассматривать проблему серьезно, поэтому протест, написанный Кином, носил юмористический харак­тер и так, к сожалению, он пошел в мировую прессу. Им, англичанам, не хватало поли­тического сознания, не хвата­ло понимания, что матч носит политический характер, и по­тому можно и следует ожидать любых трюков с советской сто­роны. Мне же, единственному, ситуация была совершенно ясна: в середине партии Кар­пова подкармливали наркоти­ком. Зачастую после кормеж­ки он начинал строчить ходы, как из пулемета. Почему он опасался оставлять свой йогурт на сцене? Могло случиться, что удалось бы взять его еду на химический анализ. Я не спе­циалист в медицине, но его йогурт, по-видимому, содержал кортизон. Впоследствии и в других матчах он принимал этот наркотик регулярно и, как следствие, — значительно при­бавил в весе.

В Советском Союзе поэт Леонид Сергеев написал об этом строчки, которые стали знаменитыми:

Вот, справа, он — кумир всего народа,

Пьет лишь кефир в ответственный момент!

Вот, слева, он — без племени, без рода,

С презрительным названьем — «претендент».

Постепенно росло напряже­ние и на шахматной доске. В пятой партии я долго нажимал, а Карпов все 100 ходов оборо­нялся. В моем цейтноте он все­гда старался играть быстро. В этой партии во втором моем цейтноте он играл настолько слабо, что дал мне возможность заматовать его в пару ходов. Но я этого не заметил... После дли­тельного доигрывания партия закончилась вничью. И тут со­ветский черный полковник рас­целовал филиппинского мил­лионера Кампоманеса.

Перед 4-й партией др. Эйве временно покинул Багио. И тогда в зале появился один странный субъект — человек, бесспорно, связанный с Карпо­вым. Во время игры он также внимательно разглядывал меня. Мы хотели получить информа­цию, кто это такой, но совет­ские не спешили раскрывать­ся: «Придет время — скажем». Обратите внимание — они уже ведут себя здесь, как хозяева!

Прошло несколько дней. Стало ясно, что это привезен­ный советскими психолог. Владимир Зухарь сидел возле самой сцены; все пять часов, не шевелясь. Было очевидно, что он ежедневно работает с Карповым; по-видимому, про­водит гипнотические сеансы перед игрой, а во время игры визуально подбадривает чем­пиона. В то же время он старается вне игры чаще встре­чаться со мной, давая мне по­нять, что он действует и будет действовать отрицательно на меня. Я начал прятаться от Зухаря, по возможности мень­ше находиться за столиком на сцене. В седьмой партии я по­лучил подавляющий перевес по дебюту. Карпов сидел бледный, со слезами на глазах. Но при­выкший работать за доской все пять часов, я в новых услови­ях играл очень плохо; позво­лил Карпову получить сильнейшую контригру, и когда партия была отложена, все счи­тали, что мне пора сдаваться. Мои помощники разбрелись кто куда, оставив меня одного горевать о проигранной пози­ции. Все же Петре удалось при­вести ко мне Мурея. Глубокой ночью мы с ним вдвоем нашли хитрую защиту — можно было еще сопротивляться. Каково же было наше изумление, ког­да Карпов, посмотрев мой оче­видный записанный ход, тут же предложил ничью!

Я терялся в догадках. А лю­бители со всего мира писали мне, просвещали. Вот так: «...Кажется вполне вероятным, что делегация Карпова устано­вила микрофоны, а, возможно, фотокамеру или подглядыватель в комнатах, где вы анали­зируете отложенные партии. Даже если допустить, что Кар­пов открыл спасающий Вас ход самостоятельно, он подождал бы предлагать ничью, а сделал бы пару ходов, чтобы убедить­ся, что Вы нашли это спасе­ние», — писал Мортон Делман (Техас, США). А ведь мой отель охранялся. Без разрешения, мо­его или Кампоманеса, туда не смог бы проникнуть и таракан...

И еще в одном месте могла просачиваться информация из нашего мозгового центра. Без ведома и разрешения, моего или фрау Лееверик, Кин ежед­невно посылал телексы в Лондон — остов будущей книги о матче. Каждая строчка, напи­санная Кином, просматрива­лась Кампоманесом. А то, что организатор матча на стороне советских, он скоро перестал скрывать.

О следующей партии я дол­жен рассказать подробнее.

Для меня эта партия па­мятна инцидентом, случив­шемся перед ее началом: по­прав принятые нормы поведе­ния, подписанные перед мат­чем соглашения, Карпов отка­зался от освященного веками ритуала, от рукопожатия. Соб­ственно, это кульминацион­ный момент матча. Несмотря на огромный перевес совет­ской команды по всем показа­телям: численное превосход­ство, завоевание на свою сто­рону жюри и организатора мат­ча Кампоманеса, да что гово­рить — в этом заброшенном на край земли городке они уже вели себя как хозяева! — на шахматной доске достижения команды выглядели бледно, даже тревожно.

Теперь советские решили нанести удар. Комбинирован­ный, со всех сторон. На шах­матной доске — применить сногсшибательную новинку. Месяцами гроссмейстеры ана­лизировали ее и последующую игру в тренировочном лагере Карпова под Москвой. Одно­временно, в лучших традици­ях сталинско-гитлеровской на­уки, нанести удар вне шахмат­ной доски. Перед самым нача­лом игры — не дать противни­ку опомниться! Люди будут называть этот демарш веролом­ным нарушением принятых норм поведения. Плевать! Им, советским, не привыкать! Что и было исполнено. А потом уже, в кулуарах, пресс-атташе чемпиона А. Рошаль зачитал заявление, где были объявле­ны, обоснованы причины ко­варного поведения Карпова...

Занимательны правила игры, записанные в кодексе ФИДЕ. На каждом соревнова­нии присутствуют судьи — глав­ный судья и его помощники. Логично представить, что если случилось что-то неординар­ное, они спешат восстановить порядок. Нет, не так! Участник должен подойти к судье, пожа­ловаться, и тогда, только тогда! судья начинает действовать. То, что участник при этом теряет время, что он в результате ка­ких-то действий противника может оказаться психологичес­ки подавленным, в расчет не принимается. Обратите внима­ние: агрессор, задумавший враждебные действия заранее, имеет подавляющее преимуще­ство! Видимо, не обошлось без влияния Ботвинника — любил он диктовать президентам ФИДЕ свои условия...

То, что главный судья Ло­тар Шмид (Западная Герма­ния) заметил все, что произош­ло накануне партии, несомнен­но. Ведь существует даже фо­тография, на которой Карпов с выражением лица-иезуита отклоняет рукопожатие. Рас­суждая по-человечески, Шмид должен был остановить игру. Но он предпочел поступить согласно букве шахматного кодекса и даже никогда не из­винился передо мной за свое поведение!

Говорят, время лечит раны, время все приводит в порядок. Но не объясняют — сколько времени нужно...

25 лет спустя мне позвонил А. Рошаль. За это время мы наладили с ним дипломатичес­кие отношения. Но бывший пресс-атташе Карпова не пред­принял никаких шагов добить­ся большего. Никогда я не слы­шал от него слов сожаления за свое поведение или за эскапады своего босса. На просьбы рассказать что-нибудь о сек­ретных действиях советской стороны он, который был в курсе всех мелочей стратегии и тактики советского лагеря, никак не реагировал. И вот в разговоре по телефону он дал мне понять, что он уже в воз­расте, что его (так я понял!) мучает совесть, что он хочет рассказать, наконец, народу правду о матче. Что на телеви­дении Москвы он хочет устро­ить разговор между мной и Карповым, он будет третьим.

Я поразмыслил ночку об этом предложении. Странно, поду­мал я, в тоне разговора я не почувствовал желания Рошаля покаяться. Впрочем, мне и не приходилось видеть правильно воспитанного советского человека-болыиевика, я бы сказал — не приходилось видеть тако­го когда-либо берущим свои слова назад, извиняющимся за свое поведение, признающим­ся в неправильно содеянном. Тем более, если это касается дел политических, не столь давних. Видимо, каяться пред­стояло мне. На следующее утро я ответил Рошалю отказом. Он был расстроен. Операция по очистке совести, сопровожда­емая традиционным жертво­приношением, не состоялась...

Мировая пресса в основном правильно оценила случившее­ся перед 8-й партией. Правда, левый социалист Доннер напи­сал в своей книге: «Странно, что обычно такой корректный Карпов допустил некрасивый поступок. Но Корчной выну­дил его своим поведением». Ну да, в 1939 году Финляндия сво­им поведением вынудила СССР напасть на нее. А потом и Голландия вела себя так не­красиво, что немцы были вы­нуждены ее оккупировать...

Советская пресса не упомя­нула о случившемся в восьмой партии. Иначе пришлось бы рассказать советскому читате­лю, что Карпов одно время добровольно пожимал руку беглому советскому гроссмей­стеру. Из тактических сооб­ражений, конечно... Но чита­тель мог бы этого и не понять.

На выходку Карпова нужно было ответить. Но свободных людей, таких, чтобы писать кляузы, в моем лагере не было. Прошло несколько дней, пока нам удалось подготовить заяв­ление. Наш друг, югослав Бра­на Црнцевич написал черно­вик. Я перевел его на русский, фрау Лееверик — русский на немецкий, Кин — немецкий на английский. В таком виде фрау Лееверик зачитала мое заявле­ние. Это выступление против советских оказалось плодом коллективного труда людей многих национальностей — не­плохой пример для политичес­ких деятелей всего мира. Заяв­ление было написано сильно, со здоровой порцией ехидства. Например: «Считает ли Карпов, что Корчной, отказавшись от советского флага, потерял пра­во на все остальные флаги?.. Карпова учили в школе, что его страна — самая большая в мире. Корчной надеется все же, что интеллектуальный уровень Карпова позволяет ему разгля­деть некоторые другие страны мира».

А конкретно — я выражал сожаление, что сам предложил церемонию рукопожатия, и отказывался на будущее от вся­ких взаимоотношений с Кар­повым. Ничья должна была предлагаться через арбитра. Забегая вперед, скажу, что это нововведение ударило по мне самому. Но как часто бывает, чувство собственного достоин­ства требует жертв.

Между тем борьба против Зухаря продолжалась. Мое по­ведение во время 7-й партии было замечено всеми. Наша группа протестовала против его присутствия вблизи сцены. Советские защищали его изо всех сил. «Видный ученый, неофициальный член делегации», согласно Батуринскому, мог сидеть, где он хотел. На время удалось уговорить его сесть в 7-й ряд. Т.н. джентль­менское соглашение. Но нена­долго. Борьба с Зухарем продолжалась на протяжении все­го матча. Не так просто усми­рить хулигана, который маски­руется под ученого. Мои люди старались отвлечь его внима­ние во время игры. В ответ со­ветские усилили его охрану. Агенты КГБ не подпускали никого близко к Зухарю. Слу­чайно во время 17-й партии недалеко от Зухаря располо­жился гражданин Гонконга с женой. Их затолкали гебисты. Опасаясь получить серьезные увечья, пара покинула зал пос­ле трех часов игры.

Между тем, в Багио приехал и мой психолог, В. Бергинер из Израиля, и, не замеченный никем, сел в пятый ряд. В день 11-й партии Зухарь оказался парализованным. Карпов играл быстро, но бездумно. Я выиг­рал и сравнял счет в матче. Бергинера довольно быстро распознали. Используя свое заметное численное превосход­ство в зале, советские уже не давали ему покоя. Его пребы­вание в Багио стало бессмыс­ленным. Он уехал после 14-й партии. А «видный ученый» Зухарь после 11-й партии вер­нулся в четвертый ряд.

В середине матча в Багио появился мой работодатель из Германии. Разложил на столах журнал «Schach Report» со ста­тьей, рассказывающей, как я его обидел. Приехал, не поленился, значит — чтоб меня ударить, чтобы помочь Карпову выиграть матч. В Порце он арестовал мою мебель. Пришлось после матча подавать на него в суд. Конеч­но, я выиграл дело. Самоуправ­ство Хильгерта было наказано.

В районе 14-й партии в зале была введена полицейская си­стема слежки. При покупке билета нужно было показать удостоверение личности — Кампоманес успешно овладе­вал советскими методами по­головной проверки населения на благонадежность. Еще но­вость — хотя Карпов мне руки не пожимает, он не хочет от­казываться от удобств. Он на­мерен предлагать ничью непос­редственно. Это — по прави­лам ФИДЕ, заодно можно по­злить противника. Были пре­цеденты, когда противники не общались: Алехин с Капаблан­кой, Корчной с Петросяном. Но Карпова это не интересу­ет. Жюри, уже давно уступив­шее диктату советских, по­слушно принимает сторону советского чемпиона...

В матче меня ожидало тя­желое время. 13-ю партию я играл хорошо; постепенно переиграл Карпова и отложил ее с некоторым перевесом. Но найти выигрыш не удавалось. Чтобы лучше проанализиро­вать позицию, я, вспомнив свой матч с Геллером 1971 года, взял тайм-аут. На этот раз мое решение оказалось оши­бочным — мне не повезло по ситуации.

следующая глава

ООО «Шахматы»

Санкт-Петербург

время работы с 10-00 до 19-00

тел. 983-03-53 или 8-905-223-03-53

 SKYPE - Piterchess

 ICQ - 229-861-097

 VIBER: +79052230353

 info@64ab.ru