Взлет и падение Семена Гамбитного.

После утомительной прогулки приятно было отдохнуть на просторной, удобной скамье. Был один из тех редких вечеров, которыми скупое в том году лето радовало мо­сквичей. Стоявшая несколько дней дождливая погода сме­нилась теплой и ясной; воздух был ласков и как-то по-осо­бенному чист; на небе ни облачка, неподвижные листья раскидистых кленов и лип казалось, тоже вместе с людьми наслаждались теплом и покоем.

На чугунных скамьях застыли в неподвижности дряхлые старцы, ушедшие в себя, безразличные ко всему окружаю­щему. Вероятно, они перебирали в памяти события, слу­чившиеся задолго до моего рождения. Непоседливые ста­рушки и здесь, на бульваре, сумевшие отыскать собесед­ниц, состязались друг с другом в передаче послед­них новостей. Шумливая детвора в своих играх само­уверенно подражала Взрослым: возводила фантастические постройки, запускала мощные ракеты, настойчиво покоря­ла космос.

До начала очередного тура командного первенства оста­валось минут сорок. Пройдя пешком от дома до клуба, я наслаждался отдыхом, пока мое внимание не привлекли лысый говорливый старичок и рыжеволосый юноша, рас­положившиеся на такой же чугунной скамейке, на противо­положной стороне аллеи. С трудом пристроив доску на покатом сиденье и подложив под нее книгу, они играли в шахматы. Снимая с доски полированную, но уже изрядно побитую фигурку, увлекшиеся партнеры небрежно бросали ее на сиденье.

Издалека я не мог оценить позицию па доске и лишь по восклицаниям старичка догадывался, что юноша про­игрывает.

— Вот так-то, молодой человек! — ехидно восклицал старичок, со стуком переставляя на новое поле одну из своих фигур. — Плохи ваши дела, сгорел ваш двугривенный. То, что игра шла па деньги, для меня не было ново­стью я знал, что на небольшие ставки идут и другие сражения, развернувшиеся по соседству, тут же, на бульваре. Рядом с шахматистами на такой же лавочке со стуком за­бивали «козла»: каждый ловкий выпад сопровождался то радостным, то ехидным смехом враждующих групп: еще дальше двое мужчин с отрешенным видом состязались в шашки.

Громкий, радостный крик старичка вновь вернул меня к шахматистам.

—   Мат в три хода! — потирал в восторге ладони счастливый победитель. — Теперь сам Семен Гамбитный тебе не поможет!

В тот же миг из-за их спин неожиданно вынырнуло хитрое и очень выразительное лицо человека лет сорока.

—   Вы так полагаете, Степан Иванович? — спросил старичка вновь появившийся ценитель шахмат.

—   Не вижу защиты от мата, Сеня, — смущенно проле­петал старичок.

Через спинку скамейки волосатая рука дотянулась до черного коня и передвинула его.

—   А если вот так? — с плохо скрываемым торжеством спросил старичка пришелец, который, судя по всему, и был Семеном Гамбитным. Затем он высокомерно оглядел окружающих и в то же мгновение встретился с моим взгля­дом.

—   Вот даже гроссмейстер может подтвердить: мата нет, — кивнул Семен в мою сторону и церемонно покло­нился.

Мне ничего не оставалось делать, как перейти к иг­рающим. Гамбитный был прав — черные оттягивали, каза­лось, неизбежный мат, хотя положение их все равно оста­валось тяжелым.

При виде гроссмейстера шахматисты засмущались и предложили мне присесть к ним на скамейку.

Я разговорился с уличными любителями шахмат. По всему было видно, что Гамбитный среди них — непрере­каемый авторитет. По отдельным его замечаниям и рас­суждениям я понял, что Семен шахматист довольно высокой квалификации, но лиловатые прожилки на его носу и дряб­лых щеках, дрожащие пальцы неуверенных рук, неопрят­ность в одежде — все это говорило о том, что пристрастие ч рюмке все дальше тащит его в пропасть. Весь он был какой-то отвратительно липкий: свалявшиеся влажные волосы, слезящиеся глаза, капельки пота на верхней губе.

Дня через два, когда я выходил из клуба, мне снова повстречался Семей Гамбитный.

—   Вы куда, гроссмейстер? — спросил он и, получив ответ, попросил разрешения сопровождать. Мы дошли с ним до площади Кропоткина, повернули влево, к Музею изящ­ных искусств, и, конечно, вспомнили о проходившем в этом музее международном турнире. Семен с восхищением ото звался о Ласкере и Капабланке, которых он лично видел.

У Каменного моста мой спутник кивнул в сторону по­плавка-ресторана .

—   Может, зайдем, всего на пол часика? Мне нужно с вами поговорить...

Что-то в тоне этих слов заставило меня согласиться.

В ресторане, качающемся на воде, я заказал два са­лата, два шашлыка, а для Семена двести граммов водки. Он сразу, как принесли, выпил большую рюмку и стал за­метно разговорчивее.

—   Вы, конечно, не верите, что моя фамилия Гамбит­ный? — доверительно спросил он. — И правильно делаете, это меня на бульваре так окрестили. Моя настоящая фа­милия... — И он назвал свою фамилию.

Я удивленно поглядел на собеседника. Имя это хорошо было известно шахматистам моего возраста, с ним когда-то связывались большие надежды. Партии этого талантливого молодого шахматиста обнародовались в свое время и в шахматном журнале и в газете-«64». Потом он куда-то исчез, и лишь всевозможные анекдоты и сообщения о скан­дальных происшествиях были связаны с этим именем.

—   Постойте, — вспомнил я. — Не о вас ли передавали забавную историю с двумя сеансами? Я уже забыл, в чем там дело?

Гамбитный захихикал, отмахнулся — мол, стоит вспоминать, но потом, по моему настоянию, рассказал.

—    Ну, все очень просто. Как-то я давал сеанс в одном учреждении, и хитрый организатор не заплатил мне денег. Через год тот же организатор вновь попросил меня дать сеанс и опять в том же учреждении... Я ни слова не ска­зал. пришел .. Вхожу это я, на меня, конечно, сразу сотни глаз Организатор объявляет: «Сейчас мастер первой кате­гории даст сеанс одновременной игры. Будем приветство­вать мастера». И сам первый аплодирует, а потом хочет уйти. Я его к себе майю пальцем. «Чего» — спрашивает удивленно, а я ему в той тем же шепотком: «Деньги». — «Какой может быть вопрос, дорогой! — лебезит он елейным голосом. — Кончите сеанс, получите». — «Нет, — говорю, — сейчас, на бочку! И за этот сеанс и за прошлый». Помялся он, огляделся по сторонам — скандал получается. Вышел куда-то, притащил. Копеечка в копеечку!

Мы помолчали. Семей ковырял вилкой шашлык, потом вылил в рюмку остаток водки... Он сделался каким-то сосредоточенным и грустным.

—   Разрешите поднять, правда, в одиночестве, тост за будущее Семена Гамбитного!.. Обещаю вам — это послед­няя... Завязал Гамбитный! Завтра уезжаю далеко! На се­вер... Спросите — почему?.. Добровольное решение, нужно начинать трудиться... Впрочем, если по совести, не совсем добровольно. Тунеядец — доля печальная. Не модно в на­ши дни.

Семен залпом выпил водку, закусил соленым огурцом и тихо продолжал:

—   Есть у меня для вас один... вроде как подарок... Вы теперь занимаетесь литературой, описываете всевозмож­ные истории... Может, вам это пригодится?

Из бокового кармана он выгнул согнутую пополам те­традь.

—   Это мой дневник, когда-то я вел... Поучительная история... Коли найдете интересным, напечатайте. Только не называйте моего имени, пишите просто: Гамбитный...

Потом мы расстались, и я больше никогда ничего не слыхал о Семене Гамбитном. Дома я сел читать его те­традь и поднялся лишь тогда, когда дочитал последнюю страничку.

Пользуясь разрешением автора, передаю его дневник в том виде, в каком он был написан, лишь в нескольких местах вычеркнув слишком откровенные признания, кото­рые можно делать наедине с самим собой, но неудобно на людях.

Гамбитный сам перечеркнул первые страницы дневника, где шли бесконечные восхваления его шахматного дарова­ния, и начал с момента решающих событий.

3 апреля

Сегодня ко мне пришли приятели и принесли новый шахматный журнал. В нем статья о нашем чемпионате Помещены две мои партии, примечания полны восхвале­ний. «Незаурядный комбинационный талант. «Если будет работать, сможет выйти в ряды ведущих мастеров...» Опять одно и то же, даже надоело, хотя и приятно...

Мы выпили чаю, и вдруг кто-то предложил:

— А не сыграть ли нам в преферанс?

Сыграли одну пульку по маленькой, за ней последовала вторая. Схватки были острые и весьма увлекательные: до­статочно сказать, что Яша взял в первой пять взяток на мизере, а во второй — три. Можно ли было после этого не дать ему возможности отыграться? Только когда мы рас­писали последнюю, третью пульку, я вдруг вспомнил, что на шесть часов у меня назначена турнирная партия, а было уже половина восьмого! Схватив пальто и шапку, я выбежал из дома, бросив друзей.

Можете себе представить, как меня встретили в шахмат­ном клубе! Опоздал на два часа — такого за десять лет ни разу не наблюдали в этих стенах. Не раздеваясь, прямо в пальто, я плюхнулся на стул и мгновенно передвинул па два поля свою пешку с-7: я всегда в ответ на ход белых королевской пешкой избираю сицилианскую защиту.

В хорошенькое я попал положение! Еще не начиная партию, я был уже в жесточайшем цейтноте — на сорок ходов оставалось немногим менее получаса. Спасти меня могла только быстрота. Я решил совсем не тратить вре­мени на обдумывание дебютных ходов и оставить время для критического момента, наступающего обычно где-то в середине двадцатых ходов. Мгновенно, такт в такт отве­чал я на любой выпад белых, тем более что. к моему сча­стью, противник делал ходы по учебнику и не ставил пе­редо мной задач, требующих самостоятельного решения.

Валентин Плотников — мой оппонент в этой злополуч­ной партии — провел мобилизацию белых сил в «сицилианке» по всем правилам. Он расположил обе ладьи на центральных вертикалях, нацелив своих слонов на мой ко­ролевский фланг. Вот-вот готов он был при поддержке своей конницы осуществить решающий пешечный прорыв

Положение было крайне напряженным, в ближайший мо­мент должен наступить кризис, а я сидел беспомощный, не имея возможности и минуты подумать над своими защити­тельными маневрами. Как ругал я себя за непростительную забывчивость, а друзей з& их неуместный визит и пре­феранс!

Но постепенно я приспособился к необычным условиям, стал считать варианты в те минуты, когда шло время моего противника. Легко понять, что делать это было не­просто, но ведь иного пути у меня не оставалось. Особенно трудно было угадать будущий ход белых, когда у них имелся выбор между тремя-четырьмя равносильными про­должениями. Случалось так, что я обдумывал ход за Плот­никова. а он вдруг делал совсем другой. При этом я не только впустую терял силы, но оказывался прямо-таки в беспомощном положении и вынужден был определять свой последующий ответ не на основании расчета, а только на ощупь, по интуиции.

Около двух часов просидел я на стуле, бросив рядом с собой пальто и шапку, не поднимаясь с места. На этот раз я уже не ходил смотреть соседние партии, что в обыч­ное время очень люблю делать. Вдруг увлечешься, зазе­ваешься, а противник сделает ход — потеряешь драгоцен­ные секунды. Так и сидел, будто прикованный. Ужасное положение! Но делать было нечего — приходилось тер­петь.

Вдруг я заметил, что мой молодой противник ведет себя необычно, находится в состоянии крайнего возбуждения, растерянности... Он то записывал ход на бланке, то сразу перечеркивал его; то тянулся рукой к какой-нибудь фигуре, то вдруг испуганно отдергивал руку. Я давно знаю этого способного и, главное, хладнокровного шахматиста, не раз любовался его уверенными, спокойными манерами, а тут его словно подменили: лицо Плотникова покрылось пятнами и передергивалось, руки дрожали. Его правая нога, при­встав на носок, беспрерывно дергалась, приводя в сотрясе­ние шахматный столик.

А на доске творилось что-то невообразимое. ‘ Белые Долго не решались на энергичное продвижение пешки в центре, ограничиваясь выжидательными маневрами, а ко­гда, наконец, провели, я успел подготовиться и встретил атаку во всеоружии. Вызвали удивление и последующие маневры Плотникова: он то шел фигурами вперед, в атаку, то вдруг поспешно отводил их назад, словно в испуге. При этом кусал губы, громко хрустел пальцами, неистово теребил свои уши.

Все это придало мне уверенности. Исподволь приготовил я сильнейший - контрудар в центре, пожертвовав расчету сложных вариантов целых пятнадцать минут из своего дра­гоценного резерва. Трата времени оказалась не напрасной: я до конца рассчитал все возможные ответы неприятеля, предусмотрел самые замысловатые его выпады.

Отдав коня за пешку, я ворвался двумя ладьями на вторую горизонталь, где эти грозные фигуры начали свою разрушительную деятельность. Черные слоны поддержали передовой отряд, а ферзь в два прыжка очутился около решающего участка боя. В несколько ходов все было конче­но. Когда Плотников остановил часы и протянул мне руку, минутная стрелка показывала без семи минут шесть. Ока­залось, я даже не использовал всего драгоценного полу­часа.

Плотников сидел понурый и убитый.

—    Почему вы так вяло наступали? — спросил я, когда мы начали анализировать только что сыгранную партию

—    Не мог играть! Вы опоздали и буквально вышибли меня из седла.

—   Ничего не понимаю! С самого начала я был в цейт­ноте.

—    Все это так, — вздохнул Плотников. — Но вам приходилось когда-нибудь два часа ждать противника?.. Нет? Вот то-то! Не желаю вам пережить то, что пережил я.

—               Не знал, что это так страшно, — совершенно искренне пожалел я своего партнера. Как-никак он потерял очко, нужное ему для получения звания кандидата в ма­стера, а мне оно ничего не дало.

—   Это было ужасно! — сознался Плотников. — Первые полчаса я сидел спокойно: мало ли что бывает — трамвай задержался или вы забыли о партии. Но когда истекло еще полчаса, потом еще, тут уж я был вне себя. Для меня выигрыш сегодняшней партии очень важен, я так хотел победить, пришел сражаться не на жизнь, а на смерть... А тут явилась возможность приобрести очко против опасного противника и совсем без игры. Какая удача! Пройдет еще час, мечтал я, и судья запишет мне в таблицу очко. Осуществится то, о чем я думал последние дни... Можете меня понять, с каким волнением поглядывал я на часы, с каким трепетом взирал каждый раз на открываемую дверь. Придет? Не придет? И вдруг вы появились в две­рях. Вмиг развеялись все надежды. Нет, не желаю я ни­кому пережить подобных минут... Уничтоженный и подав­ленный сел я за доску, голова моя кружилась, я не в силах был заставить себя рассчитать самый элементарный ва­риант. Я пришел на игру в таком боевом настроении, так рвался к победе! Ваше опоздание опустошило меня..,

4   апреля

Вчера, придя домой, я по привычке записал в дневник все случившееся со мной за день, и лег спать, но заснуть долго не мог. Вспоминал детали только что сыгранной пар­тии, представлял себе Плотникова, его тревожный, волную­щий шепот. Вдруг неожиданная мысль пришла мне в голо­ву, мысль простая, но поистине гениальная.

«Если так нервничал мой сегодняшний, обычно спокой­ный, противник, — думал я, — если он жаловался, что не мог заставить себя считать простейшие варианты, значит, опоздание сильно действует на шахматного соперника. Что, если использовать это для достижения победы? Сколь­ко раз читал я, как важно вывести неприятеля из равновесия, лишить его уверенности, спокойствия.. Что, если я стану нарочно опаздывать к началу партии? Только нужно натренироваться в быстрой игре и как следует изучить дебютные варианты, чтобы не попадать врасплох в на­чальной стадии партии и не тратить драгоценных минут на обдумывание первых ходов. Если уж так рас­строился выдержанный, хладнокровный Плотников, что же будет с другими, слабонервными? Отличный способ — при­шел я к окончательному выводу. — Нужно попробовать»

5   апреля

Вчера забежал в институт, договорился о переносе экзаменов. Сегодня с утра сел изучать дебютные варианты, на первый раз сицилиаискую и староиндийскую защиты. Ре­шил через два тура испытать придуманный трюк с опозда­нием Следующие, две партии сыграю нормально, а на третью, против Смоляка, человека очень возбудимого и неустойчивого, рискну еще раз опоздать. Посмотрим, что из этого выйдет.

Какой-то внутренний голос, вероятно, голос моей спор­тивной совести, пробовал удержать меня от сомнительного решения:

«Что ты надумал? Это же нечестно!»

«Почему?» — спросил я у совести.

«Это же обман, использование запрещенного оружия, нечестных приемов».

«Разве я не вправе распоряжаться временем, отпущен­ным мне на партию, — двумя с половиной часами?»

«Да, вправе».

«Тогда что хочу, то с ними делаю! Могу сто двадцать минут глядеть в потолок, а оставшиеся полчаса считать ва­рианты».

«Пожалуйста!»

«Выходит, могу и опоздать на два часа».

«Тогда предупреди противника, что придешь позже. Избавь его от волнения»

«Зачем? Разве шахматы не война? Миниатюрная, конеч­но, своеобразная, но все-таки война, боевое сражение».

«Допустим».

«Кому не известно, как хитрят полководцы! Целые го­рода скрывают камуфляжем. Бомбы плюх — и мимо. А чела, высунутые из окопов, всякие там обманные маневры? На войне как на войне!»

«Там речь идет о жизни человека».

«А в шахматах — о его успехе, о будущем.  Какая разница? А возьмем спорт; здесь решается не вопрос жизни Как к примеру, обманывают друг друга футболисты. Все­возможные финты, ложные движения — за них в газетах хвалят мастеров. А возьмем бег на длинные дистанции, и тут хитрят. То замедлят бег, то вдруг рванутся вперед к финишу. А цель одна и та же: надуть соперника, усы­пить его бдительность».

И мой голос совести замолчал, не находя возражений. Я решил окончательно добить его: «А в фехтовании — этом занятии рыцарей? Все мастер­ство фехтовальщика основано на ложных выпадах, на обмане. Между тем прославленного д'Артаньяна мы в пример ставим детям как образец благородства и чест­ности. Самого большого обманщика, надувателя сделали эталоном доблести! Нет, я имею полное право идти к по­беде в шахматах тем путем, какой вернее и проще ведет к цели!»

10 апреля

Ура! Смоляка я разгромил уже к двадцать третьему ходу. Бедняга чуть не упал в обморок, когда я появился в турнирном зале. Даже заикаться стал в ответ на мои изысканные извинения. Еще бы не расстроиться: прощай очко, которое было у него в кармане' Он не мог сделать хода — фигуры вываливались у него из рук. Какая находка! Пустяк, а как сильно действует! Так стоит ли по пять часов корпеть за доской, выжимать какую-то жалкую пешечку, когда можно так вот, разом, элементарным способом под корень свалить врага? Благодарю тебя, судьба, за то, что послала такой удачный случай! Спасибо и друзьям, уговорившим меня сгонять пульку перед партией с Плот­никовым!

10 сентября

Долго не вел записи: сперва играл в профсоюзном тур­нире в Харькове — взял второе место, потом были канику­лы. За это время не раз испытал свое новое оружие. Дей­ствует безотказно — почти все такие партии кончались в мою пользу. Опыт привел меня к важному выводу — на людей пожилых, закаленных, турнирных зубров мое опоз­дание совсем не действует. С улыбкой глядят они на мои терзания в добровольно созданном цейтноте и преспокойно раздумывают, отыскивая самые коварные, самые трудные ходы, которые являются для меня полной неожиданностью. Старые хитрецы, управы на вас нет!

А вот молодые, нервные противники имеют жалкий вид. Полная неспособность взять себя в руки, оказать сопротив­ление! Только что они были уверены, что получат очко за мою неявку, а тут начинай все тает! Сделал еще одни важный вывод: способ этот надежен, по требует осторожности и терпения. Еслгкбы я стал опаз дывать в каждой партии, это сразу вызвало бы подозрение, а вслед за тем возмущение товарищей. Приходится выжи­дать, выбирать самые ответственные партии и каждый раз тщательно обдумывать причину опоздания. Ворвавшись в турнирный зал, я рассыпаюсь в извинениях перед партне­ром, перед судьей, ссылаюсь то на занятость по работе, то на семейные обстоятельства. Тут же бросаюсь к доске, дви­гаю пешку. И все сходит удачно.

11 сентября

Любопытно: самые гениальные мысли приходят мне в голову перед сном. Вчера я задумался над таким вопро­сом: а нет ли других способов заставить противника нервни­чать и этим ускорить свою победу?

И вдруг я замер от неожиданности — так поразила мысль столь же простая, сколь и великая: если опоздание так действует на слабонервного партнера, нельзя ли попро­бовать другой, аналогичный способ заставить его потерять самообладание? Что, если я буду нарочно залезать в цейт­нот, специально думать над первыми ходами больше, чем это нужно? А на заключительную часть партии буду остав­лять -'считанные минуты... Противника неизбежно начнет мучить неотвязчивая картина: вот-вот на часах врага — на моих часах — упадет флажок; вот-вот противнику, то есть мне, засчитают поражение... И сразу же нетерпеливый, не­устойчивый партнер мой начнет дрожать, спешить и обяза­тельно допустит ошибку. Я же прекрасно играю блиц пар­тии, и цейтнот мне не так уж страшен. А бесконтрольные действия противника в финале не могут не сослужить мне службы.

Не забыть бы завтра зайти в институт, договориться об отсрочке сдачи сопромата.

18 сентября

Эксперимент удался. Выбрав самого нервного противни­ка в турнире, я испытал на нем новое оружие. Подействовало безотказно. Наша партия долгое время проходила с равными шансами, никому не удавалось добиться переве­са, хотя самые острые стычки были впереди. И тут я стал нарочно подолгу задумываться над ходами. Вот на моих часах осталось только десять минут, пять, две. Напряжение нарастало с каждой минутой... На моих часах уже поднялся флажок. В этот момент нервы моего противника не выдер­жали, и он «расклеился». Вместо того чтобы спокойно обду­мывать каждый свой ход — у него на часах оставалось еще пятьдесят минут! — он стал вслед за мной спешить, «шлепать» фигурами Расчет его, видимо, был такой не дать мне заготовить свой ответ в то время, когда идут его часы. Но ведь известно, что нет ошибки более пагубной.

Кончилось тем, что я справился с цейтнотом, а против­ник в спешке допустил грубейшую ошибку.

Отличный фокус. Чем-то он напоминает мне известный прием в вольной борьбе, борец падает на землю и увлекает с собой противника.

Итак, я имею уже два рода оружия: к намеренному опозданию прибавился искусственный цейтнот. Теперь я могу варьировать в зависимости от обстоятельств. Когда невозможно будет применить первый прием, использую второй.

20 сентября

Ура, новое открытие. Если в первых двух методах я до­бровольно истребляю собственное время, отпущенное мне на обдумывание, то нельзя ли поступить наоборот? А имен­но, отнять у врага его драгоценные минутки, и этим легонь­ко подтолкнуть его к самому краю пропасти?

После долгих поисков я отыскал такую возможность. Пусть этот новый, уже третий придуманный мною способ достигает цели не всегда, не наверняка; не беда, что эффект его не столь значителен, чем двух первых. Все равно в острой турнирной борьбе, где дорого каждое мгновение, даже малый успех полезен

Вообразите, вы играете турнирную партию, ваши часы идут, и вы думаете над своим очередным ходом. Противник, естественно, встает со стула и прогуливается по сцене, а то и остановится поболтать с участниками турнира. Издалека он наблюдает за вами: не сделали вы свой ход? Стоит вам переключить часы и подняться со стула, как он сразу за спешит к своему месту.

А что, если не подавать ему виду и, тайком сделав ход незаметно переключив часы, продолжать сидеть в той же позе, все так же согнувшись над доской? Издалека он не за­метит, что его часы уже пущены, и преспокойно будет про­должать свою болтовню. А когда спохватится, пройдут попусту пять минут. Если повторить такую операцию не­сколько раз, моя выгода станет заметной и враг при­близится к нежелательному цейтноту. Опять нечестно? Но я еще раз повторяю: шахматы — война, а на войне как на войне!

читать часть 2