Многолетний спор.

За двадцать лет выступлений в крупных шахматных соревнованиях мне приходилось не раз встречаться с сильнейшими шахматистками мира. Но главной моей соперницей, по крайней мере, до сих пор, была Алла Кушнир, которая трижды — в 1965, 1969 и 1972 годах вступала в борьбу за титул чемпионки.

Откровенно говоря, я была разочарована итогами соревнования претенденток 1964 года. Больше всего мне хотелось сыграть матч с Милункой Лазаревич. И не только потому, что международный резонанс был бы на­много сильнее — агрессивный стиль Лазаревич мне очень по душе, и не сомневаюсь, что сам процесс игры против нее доставил бы мне истинное творческое на­слаждение.

Очень хотелось мне помериться силами и с Татьяной Затуловской. Это была тогда, наверное, самая опасная конкурентка. Таня находилась в ту пору в расцвете творческих сил, а победа в турнире претенденток еще более укрепила бы ее веру в себя. Думаю, что матч с Затуловской и в спортивном, и в творческом смысле был бы наиболее интересным и значительным.

Судьбе, однако, угодно было остановить свой выбор на Кушнир. Должна сказать, что я не в обиде на свой характер, и мне не составило большого труда перестро­иться и отказаться от радужных надежд. О том, что это будет трудная противница, мне стало ясно уже во время предварительных переговоров о месте проведения матча. Откровенно говоря, они озадачили меня. Я считала и считаю сейчас, что чемпионка мира имеет, если речь идет о выборе места, некоторый приоритет. Вы помни­те, что я без малейших возражений приняла предложе­ние Быковой весь матч играть в Москве.

Мне казалось, что и Кушнир должна была отнестись уважительно к моим пожеланиям, тем более что я вовсе не настаивала на том, чтобы весь матч проходил в Тби­лиси. Либо весь матч в Риге, либо половина в Москве, половина в Тбилиси — такой вариант казался мне разумным и справедливым. Претендентка, однако, ссы­лаясь на то, что у нее маленький ребенок, настаивала только на Москве или на Ленинграде. Когда же я в качестве дополнительного аргумента сослалась на мою уступчивость во время переговоров о матче с Быковой, мне объяснили, что это была моя ошибка...

В конце концов, Федерация шахмат СССР решила все же разделить матч пополам — на Тбилиси и Москву, и я начала уже готовиться в Леселидзе, когда вдруг меня вызвали во Всесоюзный спортивный комитет и ста­ли уговаривать согласиться на новое (и мое старое) предложение Кушнир — играть... в Риге.

Я привожу здесь этот незначительный на первый взгляд эпизод лишь для того, чтобы было понятно, что меня ожидала очень трудная и очень практичная со­перница, которая не хотела упускать ни малейшего шанса.

И все же должна сознаться в том, что я не считала Кушнир опасной противницей. Да, я знала, что она хо­рошо теоретически подготовлена, очень старательна и трудолюбива, не делает грубых промахов. Главное же, глубоко понимает позицию, искусно разыгрывает клас­сические схемы. Но в то же время Кушнир не хватало творческой фантазии. Там, где надо было действовать, руководствуясь не общими соображениями, а самостоятельно, особенно в острых ситуациях, она чувствовала себя недостаточно уверенно.

В целом матч подтвердил эту предварительную оцен­ку, хотя Кушнир оказалась все же более трудной про­тивницей, чем я ожидала. Борьба с ней требовала пол­ной отдачи на протяжении всех пяти часов. Кушнир очень упорна, особенно в защите, и она быстро приучила меня к тому, что в игре с ней нельзя позволить себе рас­слабляться даже в выигрышных позициях.

Первый матч закончился со счетом 8,5 на 4,5 в мою пользу — 7 побед и 3 поражения при 3 ничьих. Куш­нир имела равный счет только после второй партии, а после третьей я уже вырвалась вперед и не давала себя догнать.

Любопытно, что черными в этом матче я выиграла пять партий без единого поражения, белыми же только две, причем проиграла три! Этому есть свое объяснение. Белыми я иногда играла азартно. Во второй партии, на­пример, без всяких оснований пожертвовала фигуру — как говорится, из любви к искусству, не желая считать­ся с тем, что Кушнир превосходно защищается.

Эта страсть — лихо сыграть «на красоту», на бью­щий в глаза эффект — сохранилась у меня с юных лет, и, должна признаться, что именно матчи с Кушнир помог­ли избавиться от этой детской болезни. Нигде, как в матчах, от шахматиста требуется трезвость, самодисцип­лина, особая собранность. Матч с Быковой, где победа далась мне сравнительно легко, мало чему научил меня в этом смысле. Кушнир же, не прощавшая мне легко­мыслия, заставила меня пересмотреть некоторые аспек­ты моей игры, в частности, строже относиться к поискам непременно эффектных, а не рациональных решений.

На большинство шахматистов поражение в матче действует обычно угнетающе. Кушнир принадлежит к числу тех натур, которые переносят поражение не только без­болезненно, но еще и извлекают все необходимые уроки,

Впрочем, один урок пошел ей не впрок, и второму матчу опять предшествовала неприятная процедура дол­гих переговоров о месте соревнования, которые со сто­роны моей соперницы носили характер своеобразной психической атаки. Кушнир вновь воспротивилась моему предложению: первую половину матча провести в Тби­лиси или в любом другом городе Грузии, вторую — в любом городе России (включая, разумеется, и Москву) либо весь матч сыграть в одном из городов Прибал­тики.

В конце концов, в спор вмешалась ФИДЕ, которая утвердила мой вариант: первую половину матча прове­сти в Тбилиси, вторую — в Москве, причем с отсрочкой на шесть месяцев — то есть не осенью 1968 года, а вес­ной 1969-го.

Томительное ожидание и долгие переговоры застави­ли меня переволноваться, как, впрочем, и саму их инициаторшу. Теперь моим тренером был гроссмейстер Гипслис, секундантом — мастер Иво Ней. Всю подго­товку, чтобы войти в форму к началу матча, пришлось вести заново. Отчасти этим объясняется то, что я начала матч крайне неудачно.

Но была и еще одна, очень важная причина. Это только говорится, что дома и стены помогают. В дей­ствительности играть дома, на виду у родных, друзей, знакомых, соседей, которые, конечно же, ждут, что я в каждой партии буду побеждать, очень и очень непросто. Я понимала это и до начала матча, но уже первая пар­тия показала мне, что я все-таки недооценила всех этих специфических трудностей.

Первая партия всегда играет психологически важную роль даже на длинной дистанции. Случилось так, что в первой партии с перестановкой ходов возникло построе­ние сицилианской защиты, в котором черным, а я игра­ла этим цветом, приходится вести долгую защиту, при­чем без каких-либо надежд °на перехват инициативы.

Уже преодолев главные трудности, я ошиблась в расчете вариантов и получила безнадежную позицию.

Большинство зрителей уже поняло, что произошло. Поглядывая краем глаза в зал, я не то чтобы видела, но ощущала всем своим существом, что зрители разоча­рованы, ошеломлены происходящим, а главное, удивле­ны — как это я, чемпионка мира, проигрываю партию. Я испытывала незнакомое мне до этого чувство смуще­ния, даже стыда. Прежде, когда мне случалось проигры­вать, особенно если соперница побеждала по праву, я относилась к этому спокойно. Теперь же мне казалось, что я обманула доверие и надежды многих и многих людей.

После окончания партии, однако, я успокоилась. Все было нормально, Кушнир четко использовала мой про­мах. Поэтому, выйдя из Театра имени Руставели и уви­дев расстроенные лица родных, я сказала: «Прошу вас, никакой паники, все будет хорошо». Видите, мне, проиг­рав на старте, надо было успокаивать моих болель­щиков!

Тем не менее, и во второй партии моя позиция долгое время была трудной, и лишь не без помощи Кушнир, проявившей в нужный момент отсутствие решительности, мне удалось сделать ничью. После третьей встречи мне удалось сравнять счет, но в четвертой, во многом из-за непреодоленного желания доставить болельщикам удовольствие и продемонстрировать «неотразимую» атаку на короля, я вновь потерпела фиаско.

Четвертая партия во многом напоминала вторую из предыдущего матча и была рецидивом моей страсти к эффектной игре вообще и атаке на короля, в частности. К тому же здесь я еще проявила откровенное пренебре­жение к требованиям позиции, ибо самым логичным ре­шением было наступление на другом фланге, подготов­ленное всеми моими предыдущими действиями. Но я не только нарушила в азарте позиционные законы, но и вообще легкомысленно оставила ферзевый фланг на про­извол судьбы. Соперница без особого труда отбила мои наскоки на черного короля, попутно разрушила мой фер­зевый фланг и образовала там опасную проходную пеш­ку, стоившую мне фигуры, что и решило исход борьбы.

Все, сказала я себе, отныне беру себя в руки и не поддаюсь никаким соблазнам.

Четвертая партия была последней удачей Кушнир. В пятой я усыпила ее бдительность готовностью пойти на размены, что означало, как будто бы желание закон­чить дело миром. Но я глубже оценила позицию, захва­тила инициативу и в эндшпиле малыми силами сплела вокруг белого короля матовую сеть. Это была, наверное, лучшая партия в матче. Петросян впоследствии заметил, что «этот эндшпиль украсил матч»...

В шестой встрече мне уже удалось осуществить наконец-то, о чем я мечтала, — создать прямую атаку на короля. Начиная с этого момента, я вышла вперед в сче­те и не упустила инициативу до конца.

Общий итог второго матча был 7,5 на 4,5, то есть точ­но такой же, как и первого. Но это отнюдь не означало, что моя противница играла в ту же силу, что и три года назад. Нет, она заметно усилилась, как, впрочем, усилилась и я, ибо матчевый и турнирный опыты не прошли даром.

В третьем матче, проходившем в Риге (на этот раз мы выбрали место встречи за считанные минуты), собы­тия протекали довольно своеобразно.

Поначалу все шло как обычно. Я уверенно вела в счете — 3:1, 4^!/г • Р/2, 6 :3. Теперь в оставшихся семи партиях мне достаточно было набрать всего два очка, но тут и начала сказываться вызванная недомога­нием усталость. С каждой партией я играла все хуже и хуже. Достаточно сказать, что мне больше не удалось выиграть ни одной встречи! И это при том, что я полу­чала, как правило, очень хорошие позиции. В десятой встрече я упустила шансы на выигрыш, а дальше пошло еще хуже.

Особенно большое психологическое значение имела одиннадцатая партия. Она могла практически решить судьбу матча, ибо в оставшихся пяти встречах мне достаточно было бы для удержания звания сделать лишь одну ничью. Поэтому разочарование мое было особенно велико. В то же время она «разоблачила» мое состояние и вдохнула новые силы в волевую противницу, подска­зав ей, что не все еще потеряно.

Ах, эта одиннадцатая партия! До сих пор нахожусь в недоумении по поводу того, как я могла натворить та­кое! Белыми в сицилианской защите я применила новый план игры. Кушнир не разобралась в позиции, потеряла пешку и попала под страшную атаку. И я не только не смогла выиграть, но даже умудрилась проиграть. Это была моя худшая партия во всех игранных мною мат­чах на первенство мира, и, может быть, если иметь в виду ответственные соревнования, и худшая партия вообще.

Поражение подействовало на меня удручающе. Хотя счет был 6,5 на 4,5 в мою пользу, я никак не могла успокоиться. Моя нервная система, которая до тех пор (и после!) всегда была моим надежным союзником в са­мых сложных ситуациях, отказала. Теперь-то я хорошо понимаю, что всему виной было нездоровье, но тогда я была в состоянии, близком к растерянности.

Мои родные и друзья прекрасно отдавали себе отчет в происходившем. После партии я не ужинала, не могла говорить, угрюмо молчала. Меня привели в номер гостиницы «Рига», где жила мама. Там стояло пианино. И тут экспромтом состоялся концерт самодеятельности. Журналист Васико Мчедлишвили сел за пианино. Муж Анзор, все мои пять братьев, директор Тбилисского шахматного клуба Лили Церодзе, подруги Лейла Начхебия и Чито Кендия стали петь веселые песни. Потом Васико свистел, фотокорреспондент Михаил Заргарян плясал. Как мы потом узнали, тренеры моей противницы Юрков и Корелов, жившие рядом, были настолько удив­лены— почему такое веселье после проигрыша?! — что даже не пошли ужинать.

Увы, я только один раз улыбнулась. Меня замкнуло на одной мысли, которая сверлила мне голову: я могла выиграть и практически закончить матч, а вместо этого потеряла два очка — одно не прибавила себе, другое подарила сопернице.

Следующий день был выходным, мы пошли на кон­церт органной музыки в Домский собор, а после ужина Васико снова пел для меня. Но взять себя в руки я так и не сумела. В двенадцатой партии я видела выигры­вающий вариант с жертвой слона, видела и... отвергла его. Отвергла только потому, что потеряла уверенность в себе. Самое страшное для меня было в том, что я про­явила не свойственную мне нерешительность в своей род­ной стихии — комбинационной игре.

Словом, я не вышла из состояния депрессии. Тринадцатая партия также закончилась вничью, и мне теперь не хватало всего половины очка. Но в четырнадцатой я, перехватив черными инициативу и выиграв пешку, снова сбилась с правильного пути и проиграла.

Перевес мой стал минимальным – 7,5 на 6,5. Это уже было серьезно. Я двигалась к финишу как самолет, у которого кончилось горючее, и все зависело от того, сумеет ли он, планируя и теряя скорость, добраться до аэродрома.

И тут, наконец, я неожиданно успокоилась. Успокоилась сама, без посторонней помощи, когда в ответ на чьи-то ободряющие слова сказала: «Не надо напрасно волноваться. Если я из трех партий не сумею хотя бы одну закончить вничью, значит, я не чемпионка мира». Неотразимая, хотя и грустная логика этих слов оказа­лась для меня лучшей психотерапией.

Я всегда верила в справедливое начало шахматной игры. В шахматах нет ничего случайного. Тот, кто упу­стил выигрыш в цейтноте, виноват в том, что попал в цейтнот. Тот, кто в лучшей позиции зевнул фигуру, не владеет своими нервами, либо недостаточно физически готов к трудной борьбе и устает к пятому часу игры. А потому, если чемпионка мира не может хотя бы одну из трех партий закончить вничью, значит, она обязана уступить свой титул сильнейшей.

И в пятнадцатой партии я добилась своей цели! Хотя, вопреки заранее принятому решению и советам Гипслиса, я, поддавшись искушению, сыграла в определенный момент азартно и дала Кушнир некоторые шансы, мне удалось точной защитой вынудить соперницу смириться с ничейным исходом. И последняя партия закончилась так же, и, стало быть, я не только защитила свой чемпи­онский титул (для чего хватило и восьми очков), но и выиграла матч – 8,5 на 7,5.

Это была четвертая победа в борьбе за мировое первенство, но и первый матч, выигранный с минимальным перевесом. Я была бы очень огорчена этим, если бы не моя болезнь, болезнь, которая не оставляла меня в по­кое до конца матча.

Меня удручал не столько счет матча, сколько харак­тер некоторых комментариев. Когда Ботвинник защитил свой титул, закончив вничью свои матчи с Д. Бронштейном (1951 г.) и В. Смысловым (1954 г.), ни у кого не вызывало сомнений, что чемпион по праву остался на троне. Моя же победа (победа, а не ничья!) вызвала у некоторых журналистов, не умевших оста­ваться бесстрастными, чуть ли не раздражение. Особен­но усердствовал корреспондент одной молодежной газе­ты. Его комментарии пестрели оборотами типа: «Если бы Кушнир сыграла так, то...» И дальше следовал ва­риант, из которого следовало, что либо я случайно вы­играла, либо случайно защитила трудную позицию.

Не стоит доказывать, что такой подход к оценке шахматной борьбы и несправедлив, и принципиально не­верен. Никаких «если бы...». Если бы Бронштейн не проиграл 23-ю партию матча с Ботвинником, то... Навер­ное, хватит одного этого предположения. Коммента­тор, насколько я понимаю, это истолкователь происшед­шего события. Истолкователь, а не пристрастный болель­щик, дающий волю своим симпатиям и антипатиям.

Это был первый случай, когда я почувствовала себя обиженной на прессу. И вместе с тем это было первое напоминание о том, что не за горами то время, когда симпатии любителей шахмат будут в большинстве своем принадлежать не мне, а моим молодым соперницам. К этому времени, к этому периоду, который раньше или позже неизбежно наступает в судьбе каждого чемпиона и чемпионки мира, надо было готовиться, чтобы встре­тить трудное испытание во всеоружии всех своих физических, психических и моральных сил.

Перейти к 10-й главе "Борюсь за равноправие"