Отдаю долги.

Каждый матч, даже если вы повторно встречаетесь с одной и той же противницей, имеет свое лицо, свою индивидуальность, свою судьбу. Да, и свою судьбу...

Мне и Нане Александрия, видно, на роду было на­писано столкнуться на узкой тропинке, где двум не разойтись. К этому матчу ее готовил наш общий первый учитель Вахтанг Ильич Карселадзе, к этому матчу давно стремилась сама. Нана, этого матча добрый де­сяток лет ждали многочисленные шахматные болель­щики, особенно у нас, в Грузии. И если говорить откро­венно, то где-то в глубине души матча с Наной хотела и я сама.

Только ли потому, что как патриотке своей респуб­лики мне было приятно, что две грузинки будут решать между собой вопрос о мировом первенстве? Нет, были и другие, чисто человеческие, психологические мотивы.

Для меня не было тайной, что в Тбилиси, в Грузии, во всей стране, вообще везде, где живет интерес к «жен­ским» шахматам, у Наны множество почитателей. Если бы был проведен опрос шахматного общественного мне­ния, я могла бы твердо рассчитывать на успех только, наверное, в Зугдиди.

Причин этому было немало. Нана Александрия приятный, умный человек, безукоризненно корректная соперница. Ее яркий талант проявил себя очень рано. Уже в пятнадцать лет — в 1964 году — Нана выступила в финале чемпионата страны. После десятого тура она вместе со мной лидировала, а в итоге разделила шестое-седьмое места, что для юной дебютантки было крупным успехом.

Уже в семнадцать лет Нана — беспрецедентный случай — стала чемпионкой СССР, а затем дважды по­вторяла это достижение. С шестнадцати лет она участ­вовала в отборочных соревнованиях чемпионата мира. Первая попытка окончилась неудачно, но три года спустя Нана Александрия опередила всех в межзональ­ном турнире и в 1971 году в полуфинальном матче пре­тенденток нанесла поражение Милунке Лазаревич. В финале соревнования претенденток она, правда, по­терпела поражение от Аллы Кушнир, но тут сыграло определенную роль то обстоятельство, что Нана ждала ребенка.

На очередной цикл отборочных соревнований Александрия, по ее собственным словам, возлагала особые надежды. И хотя начало цикла протекало для нее не­сколько тревожно, ей все же удалось наконец достиг­нуть намеченной цели, проявив при этом незаурядные бойцовские качества. После блестящего старта в меж­зональном турнире (5,5 из 6), проходившем в конце 1973 года на острове Менорка, Александрия резко сбав­ляет темп, и лишь героическим усилием воли ей удает­ся настичь на финише Ирину Левитину, Наталью Ко­ноплеву и Марту Шуль и поделить с ними второе-пятое места (первой была Валентина Козловская). Зато до­полнительный матч-турнир (одна из конкуренток была лишней), состоявшийся в начале 1974 года в Кисло­водске, превратился в триумф грузинской шахматистки. В первом круге Александрия нанесла поражение всем трем соперницам и не уступила лидирующего положе­ния до конца.

В соревновании претенденток, начавшемся в том же году, Александрия с впечатляющим счетом выигры­вает у Марты Шуль — 5,5 на 2,5, а в начале 1975 года в драматическом поединке вырывает победу у очень та­лантливой Ирины Левитиной — 9:8.

— Не сочтите за нескромность, — сказала Нана Александрия в интервью после окончания единобор­ства, — но я была убеждена, что выиграю этот матч. И вовсе не потому, что недооценивала силу моей очень опасной соперницы. Я считала этот цикл своим послед­ним шансом в борьбе за первенство мира: во-первых, появляются более молодые и очень одаренные шахма­тистки, хотя бы та же Ира Левитина, во-вторых, я уже сыграла несколько отборочных матчей, а каждый из Них дорого обходится нервной системе. Кроме того, я считала себя обязанной добиться того, чтобы сбылась мечта моего незабвенного учителя, который верил, что настанет день, когда две его воспитанницы встретятся в матче на первенство мира...

Что касается «последнего шанса», то здесь, по-мо­ему, Нана несколько сгустила краски. В очередном цик­ле, с моей точки зрения, именно Александрия, а также Левитина вновь будут главными конкурентками.

Но я ждала матча с Наной не только потому, что она, несомненно, являлась самой достойной и опасной соперницей, стиль которой гарантировал острые беском­промиссные схватки, которые нам обеим по душе. Было, Наверное, немало людей, которые хотели, чтобы мы на­конец встретились и чтобы моя все еще молодая кон­курентка присоединила к своим трофеям и корону шах­матной королевы. Как эхо подобных настроений звуча­ли милые пожелания некоторых болельщиков, которые, не смущаясь, говорили мне: «Слушайте, уступите Нане свое звание, а через три года вернете обратно!»

Такие разговоры и смешили, и сердили меня одновременно. И хотя принимать их всерьез было глупо, я все же не могла не понимать, что уже перестала быть, как прежде, любимицей публики.

Огорчило ли меня такое открытие? Я бы солгала, сказав «нет». Подумайте, ведь всего тринадцать лет назад, когда я вернулась из Москвы после матча с Быковой, Тбилиси устроил мне триумфальную встречу, а теперь многие из моих прежних болельщиков ничего не имели против того, чтобы я потерпела поражение. А ведь задолго до матча, по существу еще в детские годы, я уже была избалована вниманием любителей шахмат, всегда твердо знала, что, по крайней мере, в Грузии зал всегда «болеет» за меня. И как «болеет»!

Но я точно так же погрешила бы против правды, ответив на вопрос — огорчила ли меня перемена в на­строениях болельщиков? — однозначным «да». Хоть я и непросто смирилась с новой для меня психологиче­ской ситуацией, не могу сказать, чтобы она меня оше­ломила или даже оказалась неожиданной. Скажу боль­ше — я в какой-то степени была готова к «рокировке» болельщиков, ибо знала, что рано или поздно такое могло случиться.

Законы спорта справедливы, но суровы, а порой и безжалостны. Спорт любит частую смену чемпионов, и это, наверное, в природе человека, который всегда жаждет новизны ощущений. Чемпион, который засижи­вается на своем троне, пользуется уважением, но он всегда должен быть готов к тому, что, если во главе очередного трехгодичного «заговора» появится достой­ный, да к тому же еще и молодой соперник, от верно­подданнических чувств жителей шахматного королев­ства не останется и следа.

Я ведь в свое время отняла у своих старших сопер­ниц симпатии болельщиков, теперь пришла пора отда­вать долги. Все было в порядке — именно так, как и должно было быть. Мысль об этом успокаивала меня, помогала смириться с новой обстановкой, с новой ролью. Отныне все мои талантливые соперницы будут моложе меня, и даже не на восемь лет, как Нана Алек­сандрия, а намного больше. Отныне болельщики, отда­вая чемпионке дань уважения, дань симпатии будут все же отдавать претенденткам. Это справедливо, за­кономерно, и с моей стороны было бы элементарной глупостью закрывать глаза на перемены в психологи­ческом климате, который будет теперь окружать меня в матчах с претендентками.

Но тот факт, что я понимала и внутренне принима­ла происшедшую перемену в моих отношениях с бо­лельщиками, вовсе не означал, что произошли хоть ка­кие-то изменения в моем представлении о спортивных и шахматных правах и обязанностях чемпионки мира. Не говоря уже о том, что многие болельщики остались верны своим старым привязанностям. Я поняла это и во время матча и особенно после него, когда по приглаше­ниям любителей шахмат выступала в Тбилиси перед са­мыми различными аудиториями. Я отнюдь не собира­лась складывать оружие. Я даже в чем-то была благо­дарна новой для меня психологической ситуации: она странным образом будоражила, молодила меня. В кон­це концов, черт возьми, мне только тридцать четыре года, я полна энергии, сил, спортивного и творческого задора, и если Нана или кто-нибудь еще захочет от­нять у меня корону — пожалуйста, но только сначала пусть докажет это право в беспощадном единоборстве!

Вот примерно как я рассуждала, и теперь вы, на­верное, поняли, почему не только Нана, но и я сама рвалась в бой. А почему этому поединку именно суж­дено было состояться, почему он был нашей судьбой; я сейчас объясню.

На торжественном закрытии XXIV чемпионата СССР, того самого, где Нана разделила шестое место, выступил среди прочих ученик 61-й школы Тбилиси и прочел оду, в которой пылко прославлял свою одно­кашницу пятнадцатилетнюю Нану. В стихах юного поэта часто звучало и мое имя:    мальчик напоминал, что в наших первых шагах на шахматном поприще было много общего, и выражал уверенность, что Нана пойдет по моим стопам и станет выдающейся шахма­тисткой. Между строк можно было прочесть пророче­ство (поэты ведь всегда пророки): настанет день, и На­на, повторяя путь Ноны, вступит в борьбу за мировое первенство.

Действительно, в наших шахматных биографиях есть много повторов. Обе мы начали серьезные занятия шахматами в Тбилиси, во Дворце пионеров, у одного и того же наставника. Обе, сначала я, потом Нана, были его любимыми ученицами, и достоин удивления и вос­хищения педагогический дар Вахтанга Карселадзе, вос­питавшего шахматисток, претендовавших и занимавших шахматный престол.

В пятнадцать лет я стала чемпионкой Грузии и раз­делила в первенстве страны седьмое-девятое места. Нана в этом возрасте повторила мой результат с той лишь разницей, что разделила шестое-седьмое места. В первенствах страны Нана превзошла меня: впервые она одержала победу в семнадцать лет и добивалась звания чемпионки трижды, я уже была чемпионкой страны два раза, причем впервые это произошло в том самом турнире, где Нана дебютировала. В отличие от меня Нана не с первой, а с третьей попытки завоевала право на матч с чемпионкой, зато до этого она была первой в межзональном турнире 1971 года. Как и мне, Нане удавалось выиграть Кубок европейских чемпио­нок, правда, один раз, а не два, как мне. Вместе с На­ной мы выступали на олимпиадах, на Спартакиадах народов СССР, в мужских чемпионатах Грузии, в меж­дународных турнирах.

Много общего у нас в стиле игры. Обе мы начинали как шахматистки острокомбинационного стиля, и обе, сохранив пристрастие к энергичной, инициативной иг­ре, эволюционизировали в сторону универсализма.

Правда, уже в первом же своем чемпионате страны, игравшая очень смело и решительно, Нана получила специальный приз не за атаку, а за тонко проведенное окончание против такого опытнейшего мастера, как Ла­риса Вольперт.

Любопытно, что даже внешахматные интересы у нас во многом совпадают: обе мы филологи, специализиро­вались в английском языке.

Нет, что ни говорите, но рано или поздно талантли­вая Нана должна была бросить мне вызов. Вот почему я разделяла ее мнение, что она должна была выиграть финальный матч у Иры Левитиной. Больше того, я очень хотела этого, хотя и догадывалась, какие специ­фические трудности меня ожидают.

Должна сказать, что субъективно Нана к этим трудностям никак не была причастна. Наши отношения всегда были ровными, дружественными.

Помню, как на вечере памяти Карселадзе, устроен­ном в драматическом театре в Гори, куда приехали участники проходившего в Тбилиси мужского чемпио­ната страны 1966 года, Михаил Таль, выступая с три­буны, сказал:

— Вот здесь перед нами сидят рядом две замеча­тельные шахматистки и, возможно, будущие соперни­цы — Нона и Нана. И в том, что между ними по-на­стоящему дружеские отношения — это тоже заслуга Вахтанга Ильича, это тоже его школа...

Да, это так, все питомцы Карселадзе, как правило, дружны между собой. Но нас с Наной связывало еще и другое. Во время женского чемпионата 1964 года, где мы с Наной в один момент вместе лидировали — напомню, что мне тогда было двадцать три года, а На­не пятнадцать, — газета «Заря Востока» опубликовала Дружеский шарж Георгия Пирцхалавы; я веду за руку Нану, на ней школьная форма. Подпись гласила: «Так держать!»

Несколько выступлений за одну команду на олим­пиадах и спартакиадах сблизили нас. Несмотря на большую разницу в возрасте, нам с Наной удавалось как-то строить отношения, так «держаться» за руки, будто мы были однокашницами. Во многом это объяс­нялось тем, что Нана отличалась шаловливостью, лю­била проказы, а это лежало и в моем характере.

На Спартакиаду народов СССР 1963 года мы ехали с Наной вместе, в одном купе. Трудно поверить, но чем­пионка мира и ее будущая соперница развлекались в пути тем, что, слегка опустив окно и оставив узкую щель, состязались на меткость в метании... шоколадны­ми конфетами:            мы объелись ими. Каждый удачный бросок приводил к тому, что конфета исчезала за ок­ном. Тетя Наны косилась на нас, но стеснялась сделать мне замечание. Когда эта забава нам надоела, тетя все-таки с огорчением сказала: «Сколько конфет вы­бросили, вай!» Потом мы пошли в соседнее купе и ста­ли играть в подкидного дурака, причем, не сговарива­ясь, отчаянно шельмовали. Когда нас ловили, мы изви­нялись и... продолжали жульничать.

На сборе в Пярну перед следующей спартакиадой мы с Наной и ее мамой жили в одной комнате. Однаж­ды мама за что-то сделала Нане замечание. Нана вспыхнула и выбежала из дома. Прошел час, стало темнеть, и я пошла ее искать. Чемпионка страны сидела на скамейке с соседским мальчиком и азартно играла в карты.

Нет, Нана всегда была веселой, приятной и по от­ношению ко мне, надо признать, почтительной подругой. Даже когда в 1972 году в Белграде мы в открытую соперничали в розыгрыше Кубка европейских чемпио­нок, где Нана выступала уже взрослой женщиной в ранге трехкратной чемпионки и по праву считалась од­ной из самых вероятных моих конкуренток, мы сохра­няли теплые отношения. Сопровождавший нас Алек­сандр Маркович Константинопольский прямо-таки уми­лялся тем, что мы вместе анализируем отложенные пар­тии, не имея одна от другой никаких секретов.

И вот наступило время, когда, не желая того, Нана Александрия стала причиной новых для меня, огорчительных переживаний. Нет, я не стала вешать ее порт­рет на стену, не стала ломать стереотип моих представлений о человеческом облике Наны. Но, и это уже не зависело от моих субъективных настроений, мне надо было настраиваться на борьбу с ней. Мы встали с На­ной на тропу войны — этим все сказано.

Вот когда его величество матч показал себя во всем своем суровом обличье. Нам обеим было нелегко, и не только во время самого поединка, но и до него. И даже грузинской шахматной федерации, которая с нетерпением ждала этого соревнования, пришлось пре­одолевать особые трудности.

Я, хорошо знавшая, как тяжело играть дома, осо­бенно теперь, когда начался «спор грузинок меж со­бою» и закипели страсти, предложила провести матч в Сухуми. Нана отказалась по состоянию здоровья. В итоге остановились на компромиссном варианте — половина матча в Пицунде с ее целебным микрокли­матом, половина — в Тбилиси. В конце концов, надо было действительно считаться с интересами любителей шахмат столицы Грузии — они имели свои права на этот матч.

Если в ходе подготовки к соревнованию мне, повто­ряю, не надо было перестраивать свои отношения с На­ной — понятия «спортивной злости», как вы уже знае­те, я не признаю, то переоценку моих представлений о Нане Александрия как шахматистке пришлось сделать основательную. Прежде всего, потому, что стиль моей соперницы, как установили мы с Айваром Гипслисом и его помощником Анатолием Шмитом, претерпел из­менения.

Раньше Нана, шахматистка творческого склада, при всем том, что тяготела к универсальному стилю и уве­ренно чувствовала себя в эндшпиле, была все же осо­бенно опасна в комбинационной игре. Я всегда считала середину игры — миттельшпиль — ее родной стихией. Однако после изучения партий матча Наны с Ирой Ле­витиной пришлось сделать неожиданный вывод:    Александрия превосходила сваю противницу в дебюте, в эндшпиле, в технике, но середина игры складывалась явно не в ее пользу.

Нана за последние годы, бесспорно, выросла как позиционный игрок — ничего неожиданного для меня в этом не было: тут, конечно же, сказалось влияние ее тренера гроссмейстера Бухути Гургенидзе, тонкого позиционного шахматиста. Но вот то, что этот прогресс оказался куплен ценой явных потерь в миттельшпиле, меня, признаться, удивило.

В матче с Левитиной Александрия, как никогда прежде, была подготовлена теоретически. В ряде встреч она получала в дебюте отличные позиции, перевес в которых, однако, вскоре испарялся. Правда, когда инициатива обретала реальные очертания, игра Наны по-прежнему была опасной, чреватой комбинационными взрывами. Но зато в неясной маневренной игре Нана чувствовала себя недостаточно уверенно, а защищалась, я бы даже сказала, нервозно. Правда, Гургенидзе после матча объяснял большой процент «нереализации преимущества» (этот термин употребил, кстати, тренер Левитиной Кондратьев, объясняя причину неудачи именно своей подопечной) тем, что Нана находилась из-за перенесения сроков соревнования не в лучшей спортивной форме.

Таи это было или не так, сказать трудно. Но ясно было одно: мне предстояло встретиться с шахматист­кой, которая будет подготовлена в дебютном отноше­нии лучше, чем когда-либо прежде. Это можно было предвидеть еще и потому, что Нане впервые помогал известный теоретик мастер Аверкин.

Поэтому от меня требовалась, как минимум, такая же глубокая или такая же хитрая дебютная подготов­ка. И не только для того, чтобы противопоставить за­готовкам соперницы свои заготовки. Нана при всей своей внешней хрупкости довольно вынослива физиче­ски. На велосипеде, например, она ездит быстро и неуто­мимо, в настольном теннисе выдерживает любую на­грузку. Играя с ней, надо сохранять физический потен­циал к пятому часу, когда чаще всего решается судьба партии. Так вот, глубокая дебютная подготовка, стра­хующая от всяких неожиданностей, помимо всего про­чего, страхует и от цейтнота, позволяет меньше волно­ваться, беречь к концу партии физические и психиче­ские силы.

На «военном совете» мы решили изменить в игре белыми почти весь мой дебютный арсенал. Это было полезно, помимо всего прочего, еще и потому, что Нана любит подумать. Она даже в хорошо знакомых, изученных ею схемах долго думает, проверяя всевоз­можные варианты, а в новых позициях и вовсе погру­жается в глубокие размышления, часто приводящие к цейтноту. Этот ее давний спортивный изъян сказался и в поединке с Левитиной, и, по меньшей мере неразум­но было бы с моей стороны пренебречь таким крупным козырем.

Именно с этой целью мы старались припасти в иг­ре белыми как можно больше новых вариантов, иногда «одноразовых», то есть лишь на одну партию. Это были варианты, которые при правильной игре черных могли принести только психологический эффект, но это «толь­ко» в матчевой борьбе дорого стоит.

В игре черными я решила в ответ на 1. е2—е4 ограничиться двумя дебютами: скандинавской партией и за­щитой Уфимцева. В турнирах я редко пользовалась скандинавской и не только потому, что у нее сомни­тельная репутация: если белые хотят в этом дебюте ничьей, черным трудно избежать мирных переговоров. Но то в турнире. А в матче, играя черными, я не боя­лась ничьей. Правда, как показали дальнейшие собы­тия, у нас вообще случилась только одна ничья. Имен­но случилась, потому что я при доигрывании раза два упустила выигрыш. Кстати, длилась эта единственная «мирная» партия дольше десяти часов!

На скандинавской и на защите Уфимцева я остановилась, кроме прочего, еще и потому, что глубины этих дебютов еще не исследованы, и, таким образом, и здесь представлялась возможность ставить соперницу перед новыми проблемами. Словом, решено было дей­ствовать по рецепту Чокылтя — вынудить Нану Алек­сандрия «играть за доской».

Разумеется, не было никакой гарантии против того, что Нана все-таки сумеет поймать меня на дебютную новинку. Такой риск всегда существует, да, кроме того, и я сама ведь имела кое-какое секретное оружие. Но смысл всей моей дебютной подготовки сводился к тому, чтобы центр тяжести борьбы пришелся на середину партии — то есть именно на ту стадию, где я всегда ощущала себя в родной стихии и, что тоже было очень важным, где моя соперница, как показал ее матч с Левитиной, действовала не всегда уверенно.

Психологически меня готовить было не нужно: я хо­рошо знала, что такое матч вообще и с такой сильной противницей, в частности. Я настроила себя на очень трудное единоборство, но, если говорить откровенно, считала, что у меня есть все основания верить в побе­ду. Не было ни одной стадии шахматной партии, где претендентка была бы сильнее. В противоположность этому у меня, как мне казалось, было три важных ар­гумента, которые должны были решить спор: больший опыт матчевой борьбы, преимущество в разыгрывании

сложных, обоюдоострых позиций и, наконец, более стой­кая нервная система: спала я по-прежнему так же

хорошо, как во время турнира претенденток.

Конечно, Нана была на восемь лет моложе — с этим надо было считаться. Поэтому, чтобы исключить неприятные сюрпризы предыдущего матча, я серьезнее занялась физической подготовкой: играла в бадминтон, волейбол, настольный теннис, бильярд. Даже выхо­дила на пляж в Гагре, где мы готовились и привыкали к морскому климату.

Не слишком ли увлеченно Гаприндашвили распи­сывает свои методы подготовки? — может спросить иной читатель. Не оценивает ли чемпионка свою подго­товку к соревнованию с позиции его итога?

Могу ответить на подобный вопрос так: трудно рассказывать о себе. Конечно, я могла бы скромно поту­пить взор и рассыпаться в комплиментах по поводу игры претендентки, кстати вполне искренних, и этим ограничиться. Но надо же как-то объяснить счет 8,5 на 3,5, которым закончилось наше единоборство! Убеждена, что подобная скромность была бы обрат­ной стороной гордыни. Нана Александрия первая не по­няла бы меня, а кое-кто мог бы, чего доброго, подумать, что я, как это делают, между прочим, чемпионы у муж­чин, не хочу разглашать свои «военные секреты».

Как готовилась претендентка, мне, разумеется, неизвестно. Но об одном аспекте она рассказала сама в интервью, которое дала сразу же после победы над Левитиной:

— Матч показал, что мне не всегда удается совла­дать с характером. Моя игра во многом зависит от на­строения. На девятую партию я пошла, будучи в пло­хом расположении духа, и потерпела поражение, хотя играла белыми. Перед матчем с чемпионкой мира мне придется обратить на этот недостаток серьезное внима­ние...

Первую партию я играла белыми. Нана избрала французскую защиту. По-видимому, примененный мною вариант с длинной рокировкой был для Наны несколь­ко неожиданным. Во всяком случае, уже на седьмом ходу претендентка задумалась. Черные получили пас­сивную, бесперспективную позицию, и не видно было, как они могли оживить свои фигуры. Правда, в даль­нейшем я, не желая в первой партии рисковать, про­медлила с пешечным наступлением, но соперница не воспользовалась этим шансом, и практически уже к двадцатому ходу позицию черных вряд ли можно было удержать. В проигранном положении Нана просрочила время на тридцать третьем ходу.

Итак, я выиграла дебютное сражение и убедилась, что претендентка по-прежнему не в ладах с шахмат­ными часами. Казалось бы, все началось хорошо, но в следующей же встрече Нана взяла реванш. Внешне это выглядело как обмен ударами, и в чисто спортив­ном смысле так оно, собственно говоря, и было. Но с психологической точки зрения события выглядели не­сколько по-иному.

В защите Уфимцева Нана, если не ошибаюсь, впер­вые в жизни разыграла спокойный вариант, который хотя и дает белым небольшое позиционное преимуще­ство, не сулит, однако, особых надежд. Как выяснилось вскоре, такой выбор не был случайным. Матчевая стра­тегия моей соперницы, как я поняла, состояла в том, чтобы в игре белыми добиваться, пусть и неболь­шого, перевеса, но зато избегать осложнений, а значит, избегать риска. Это подтверждало мою догадку, что в сложной, неясной игре Нана не испытывает уверен­ности.

Прояви я покорность (а играя черными, не очень-то просто быть строптивой), согласись я на спокойную игру с минимальной инициативой у соперницы, и замы­сел претендентки и ее тренера, может быть, и оправ­дал бы себя. Но и в этой и во всех остальных встречах я, не останавливаясь перед жертвами пешек, старалась завязать оживленную фигурную игру, старалась пере­хватить инициативу, чтобы заставить претендентку импровизировать, заставить ее тратить время на расчет многочисленных вариантов. Это был опасный, но наи­более рациональный путь, ибо, помимо прочего, он це­ликом отвечал моей шахматной индивидуальности.

Во второй партии я пожертвовала за атаку на коро­левском фланге две пешки, потом ладью за коня и пешку и, наконец, еще одну ладью — за слона и пеш­ку! Хотя белые имели большой материальный перевес, мое положение было, наверное, не хуже, так как белый король чувствовал себя неуютно. Но я попала в цейтнот, допустила несколько ошибок, и партия была отложена с большими шансами на выигрыш у претендентки. На­на продумала над записанным ходом сорок две мину­ты и нашла наилучший план. Доигрывание длилось не­долго...

Казалось, я должна была бы огорчиться. Но меня грызла небольшая досада, и только. Досада на себя. Сама борьба нравилась, несмотря на поражение, я да­же чувствовала удовольствие от игры — не каждый день удается пожертвовать столько материала в одной партии. Главное же — даже черными я «заказывала музыку».

Перед началом поединка Нана Александрия не скрывала от прессы, что настроена очень решительно. И правильно, только с таким настроением и надо выхо­дить на бой. Но по первым двум встречам я решитель­ности в игре претендентки не увидела. Может быть, ви­ной была предстартовая лихорадка.

В третьей партии Нана выбрала черными защиту Алехина. Я была готова к этому, но решила пока не раскрывать своих карт и после 1. е2—е4 Кg8—f6 вместо обычного 2. е4—е5 сыграла 2. Кb1—сЗ. Этот скромный ход, как я и надеялась, застал Нану врасплох. Она про­думала над своим ответом десять минут, а над треть­им ходом — двадцать пять! Тридцать пять минут на три первых хода — таков был пока результат мо­его психологического эксперимента.

В дальнейшем я начала пешечную атаку на черного короля, но допустила промах, и соперница захватила своими тяжелыми фигурами единственную открытую линию в центре. Теперь перевес был уже на стороне Наны: двинув вперед пешки, я сделала весьма уязви­мым своего короля. Но делать было нечего: уже думая только о спасении, я вынуждена была бросить свои пешки в рукопашную схватку, чтобы вскрыть позицию короля черных.

Наступил кульминационный момент сражения. Нана могла создать реальные угрозы моему королю, могла на худой конец вынудить меня к вечному шаху, то есть свести партию к ничейному исходу. И будь у нее в за­пасе время, она, по всей вероятности, либо нашла бы способ усилить свой атакующий потенциал, либо при­мирилась с ничьей. Но тут-то и сказалась потеря три­дцати пяти минут — психологический маневр продол­жал свое действие! Короче говоря, Нана совершила не­поправимую ошибку, после чего спасения у черных не было.

Заметив свою оплошность, Нана, попеременно блед­нея и краснея, то вдруг закрывала лицо ладонями, то терла лоб, глядя вперед каким-то обращенным в себя взглядом. Я в это время стояла в углу сцены и, заме­рев, ожидала, когда моя соперница примирится с неиз­бежным.

Его величество матч! Нана говорила, каких нервных потерь стоили ей матчи претенденток — теперь ей предстояло познать «прелести» самого важного матча, какой только бывает в жизни.

Не могу сказать, чтобы я жалела соперницу, — спортивная борьба, как известно, сентиментальностью не страдает, но понимать ее я понимала. Я сама, поль­зуясь выражением Ботвинника, была в такой «шкуре» и знала, что Нана сейчас терзает себя за то, что отказа­лась от ничьей. Поздно вечером, когда Гургенадзе пока­жет ей ход, которым она ставила меня в критическое положение, Нана будет терзать себя за то, что не заме­тила этот ход и что счет 2:1 вместо того, чтобы быть в ее пользу, означал теперь мой успех. (При этом она, по свойственной всем нам субъективности, конечно же, забудет, как забывала в аналогичных случаях и я, что ее перевес явился отнюдь не логичным результатом успешных действий черных, а исклю­чительно следствием совсем не обязательной ошибки белых.)

Знала я и то, что все эти переживания не пройдут для моей эмоциональной соперницы бесследно и так или иначе дадут себя знать в очередной встрече. И действительно, четвертая партия оказалась одной из самых драматичных в матче.

На этот раз я избрала черными скандинавскую. На­на хорошо разыграла дебют и получила то, к чему стре­милась, — инициативу без малейшего риска проигры­ша. И опять, как и во второй встрече, я, продумав над пятнадцатым ходом сорок минут, отказалась от пассив­ной обороны, а затеяла очень острую фигурную игру, правда, ценой пешки.

И здесь был момент, когда Нана могла получить решающее, быть может, преимущество. Но она не разобралась в тонкостях позиции и взяла еще одну пешку, после чего я перехватила инициативу и быстро доби­лась победы. Вновь Нана не справилась с проблемами сложной игры в миттельшпиле.

«Так что же, победа чемпионки мира была в этой встрече незакономерной? — спрашивал главный арбитр Мирослов Филип в статье, посвященной первой полови­не матча. И отвечал: — Нет, вполне закономерной. Все дело в том, что Нона Гаприндашвили, оказывая непре­рывное давление или, как в данном случае, упорней­шее сопротивление, держит соперницу в постоянном на­пряжении, что и является главной причиной промахов, допущенных Наной Александрия в нескольких партиях, в том числе и в этой».

Пятая встреча началась практически с двадцатого хода, так как мы очень быстро разыграли теоретиче­ский вариант, после чего перешли в лучший для белых эндшпиль. При доигрывании Нана сначала дала мне шансы на выигрыш, а потом превосходно вела долгую и трудную защиту. В итоге первая и единственная ничья.

В шестой встрече мне вновь удалось пустить в ход психологическое оружие, и вновь выстрел не оказался холостым. Хотя в четвертой партии претендентка полу­чила в скандинавской большой перевес, я опять прима­нила эту защиту. Конечно, Нане было ясно, что я где- то нашла усиление. И действительно, уже пятым ходом черные начали осуществление нового плана, связанного с жертвой пешки.

За пешку черные получили длительную инициативу. Мало того, у белых был ослаблен королевский фланг. Вдобавок над десятым ходом Нана продумала почти полчаса. Всего этого было более чем достаточно, чтобы поздравить себя с успехом. Но ведь было и еще одно, быть может, самое важное обстоятельство — моя со­перница должна была решать за доской сложные зада­чи, да еще в позиции, где ей предстояло обороняться. Начав операции в центре и на ферзевом фланге, я ис­подволь готовила наступление на другом краю доски. Моя соперница не заметила скрытых угроз, и ее по­зиция стала разваливаться.

После того как Нана потерпела поражение и в седьмой партии, где я вновь владела инициативой. Вряд ли кто-нибудь мог думать перед началом матча, что борьба будет носить столь уж ка­тегоричный и драматический для одной из сторон ха­рактер. И здесь я должна воздать должное своей про­тивнице. Оказавшись в совершенно безнадежной ситуа­ции — в оставшихся девяти встречах мне достаточно было набрать 2 очка, претендентку же устраивали только 7! — Нана Александрия проявила замечатель­ную стойкость духа.

В восьмой партии я не устояла перед соблазном повторить в скандинавской вариант с жертвой пешки. Это было неразумно хотя бы потому, что психологи­чески обстановка сложилась для меня неблагоприятно: раз Нана, проиграв, соглашалась повторить вариант, значит, где-то меня поджидает удар из-за угла. Так оно и произошло. На восьмом ходу претендентка применила усиление, я получила пассивную позицию совершенно не в моем вкусе, а потом логически попала под силь­нейшую атаку, которую Нана провела с присущей ей силой.

Теперь я понимаю, в этом поражении была опреде­ленная закономерность. Как и в том, что я, уже в Тби­лиси, плохо провела следующие две встречи. Слишком все гладко шло в Пицунде, вот что! Не могла Нана проиграть в таком безнадежном стиле, не могла! Да и мне оказалось не под силу пройти всю дистанцию мат­ча, особенно учитывая необыкновенно благополучную и этим деморализующую спортивную обстановку, без спада.

Впрочем, когда мы спустя несколько дней возобно­вили поединок в Тбилисском Дворце шахмат, я, конеч­но же, не подозревала о том, что меня ждут пережива­ния. Да и начало девятой партии — самой плохой из всех моих партий в матче! — не предвещало ничего дурного. После двадцатого хода я уже имела ладью за слона без какой-либо компенсации у черных. Но тут- то все и началось!

Над двадцать первым ходом я продумала сорок ми­нут — слишком уж хороша была позиция! — и выбра­ла отнюдь не лучшее продолжение. Еще несколько сла­бых ходов — и надо уже примиряться с ничьей. Но в азарте боя я продолжаю по инерции думать о выигры­ше и полностью теряю нить игры. Вдобавок попадаю в жестокий цейтнот. И все же благодаря нескольким неточностям Наны мне удается отложить партию в примерно равном положении. Правда, было одно «но». Не остыв от схватки, я продумала над записанным хо­дом сорок пять минут, нерасчетливо оставив на осталь­ные пятнадцать ходов всего девятнадцать минут. И опять вместо очевидного сильного хода «нашла» слабый.

Но доигрывание этой партии ввиду того, что Нана взяла тайм-аут, состоялось после десятой партии. В ней Нана вновь показала, как опасно давать ей инициати­ву. Получив по дебюту несколько лучшую позицию, она развила сильнейшую атаку, и партия была отложена в безнадежном для меня положении. Ничуть не сомне­ваюсь в том, что я в один момент допустила в этой партии досадный промах потому, что, не переставая, корила себя за девятую. Продумать один раз сорок ми­нут, другой — сорок пять, и в обоих случаях сделать слабые ходы!..

Итак, я иду на доигрывание двух позиций: в одной рассчитываю на ничью, в другой собираюсь сдать без игры. Никаких других надежд у меня нет, но и никакой паники тоже: счет будет 6 : 4, все в порядке. Но случи­лось так, что счет мог легко стать 5,5 : 4,5. При до­игрывании девятой партии Нана избрала объективно не сильнейший план, но, как часто случается, именно поэтому он оказался субъективно оптимальным: в своих анализах мы его не принимали в расчет. Поэтому, ис­пытывая острую нужду во времени, я сбилась с пути и довольно быстро получила проигранную позицию.

Не сомневаюсь, что в этот момент многие зрители уже мысленно прикинули: 5,5 : 4,5! Эта интонация — «если бы Нана выиграла девятую...» прозвучала и в не­которых комментариях. Но почему же при этом упу­скалось из виду, что после двадцати ходов совершенно выигранная позиция была у меня? — вот вопрос, на ко­торый я никогда не получу ответа.

Но возвращаюсь к доигрыванию. В сравнительно простом положении, когда я уже начинала подумывать о капитуляции, Нана допускает ужасную ошибку. Она отдает фигуру, чтобы провести пешку в ферзи, не заме­чая, что я могу сделать конем элементарную «вилку»: объявить шах и одновременно напасть на ферзя. Теперь уже ничего не может спасти черных, и спустя несколь­ко ходов Нана протягивает мне чуть заметно дрожа­щую руку...

О, как же жесток иногда бывает его величество матч! Врагу своему не пожелаю тех страданий, какие, причинило Нане это доигрывание. Говорят, в этот ве­чер она ушла из Дворца шахмат последней...

Наверное, многие хорошо понимали, что матч на этом практически закончен: после такой катастрофы переломить ход единоборства Нана уже не могла. В двух следующих партиях я играла легко, свободно, уверенно, причем в двенадцатой, оказавшейся послед­ней, реабилитировала все-таки скандинавскую, приме­нив тот же вариант с жертвой пешки, только несколько в улучшенном виде...

«Игру обеих соперниц, — писал Филип, — отличает не только всесторонняя теоретическая подготовлен­ность, но и неуклонное стремление к инициативе, страст­ная жажда победы, полнейшее «неуважение» к блед­ным ничьим. В этом «слабый пол» показывает пример подражания нам, мужчинам».

Да, чего-чего, а бледных ничьих в матче действи­тельно не было. Борьба была жаркой, драматичной, эмоциональной, суровой. И если бы в момент кульмина­ции поединка не сказалась чрезмерная впечатлитель­ность Наны, я бы к четырем перечисленным эпитетам добавила бы — и упорной.

Сумеет ли Нана вновь стать моей соперницей? Прежде всего это будет зависеть от ее духовного мира. Теперь ей надо показать силу своей личности. Если матч не смял ее, не вызвал чувство тоски, разочарова­ния, а, напротив, обогатил новым, не изведанным преж­де опытом, Нана, по-моему, имеет большие шансы опять попытать счастья.

А что ощущала я сама, пройдя пятый раз трудней­ший искус? Прежде всего усталость. Я не хотела гля­деть на шахматные фигуры, не хотела ни говорить, ни думать о шахматах. И когда журналисты спрашивали меня о планах, я поспешно отвечала: «Пока никаких шахматных выступлений!» Но прошло несколько меся­цев, и я полетела в Югославию на традиционный мар­товский женский турнир.

Все было нормально. Начав «платить долги», я чувствовала себя, как и прежде, смелой, азартной, порывистой. Да, стиль мой стал универсальнее, рациональнее, но, как и в юности, я любила больше всего ини­циативу, атаку, риск! Говорят, что женщине столько лет, на сколько она выглядит. Шахматистка же до тех пор молода, пока не начинает избегать риска.

Перейти к 12 главе "Предпочитаю риск"